Однако при дворе Александра оказалась не столько из-за своего происхождения, сколько под воздействием обстоятельств. По словам Анны Тютчевой, которая была дружна с Долгоруковой, девушку пришлось в буквальном смысле слова спасать, забирая из семьи, так как мать избивала Александру и всячески издевалась над ней, из-за чего у последней развилась эпилепсия. Тютчева писала: «Рассказывали, что она всегда была предметом ненависти со стороны своей матери, которая так ее била, что развила в ней болезнь, похожую на падучую. Она впадала в состояние столбняка, продолжавшееся иногда целые часы…».
Александра знала шесть языков, была заядлой читательницей и настоящей светской дамой, без малейшей манерности или наигранности. Ничего удивительного, что вскоре ею заинтересовался цесаревич Александр Николаевич, будущий Александр II. «Известно ее положение при дворе, хотя оно было не совсем таково, каким многие считали. Это — не княгиня Юрьевская, и сравнение невозможно. Умная, вкрадчивая, проницательная и властная, она владела волею и сердцем Самодержца, но не в ущерб приличию и порядочности. Она фрейлина большого двора и из публики нередко составляет обычную партию Государя», — писал об отношениях Александры и Александра граф Шереметев. Не признавал наличие отношений между фрейлиной и будущим самодержцем и писатель Е.П. Феоктистов. По его свидетельству, Александра «была пуританка в полном смысле слова, женщина чрезвычайно строгая и к другим, и — главное — к самой себе, с каким-то восторженным настроением, способная до крайности увлекаться идеалами, иногда чрезвычайно странными и дикими, но в которые она слепо верила. Александр Николаевич находил в княжне Долгорукой самый искренний отзыв своим задушевным помыслам, и установившаяся между ними связь вовсе не имела того предосудительного характера, какой приписывали ей придворные сплетни». Тем не менее Александру при Дворе не любили: «Я никогда не слышала, чтобы она о ком-либо дурно отзывалась, но черт от этого ничего не терял: в изумительной степени владела она искусством коварства, и величайшим для нее наслаждением было уязвлять собеседника жалом своих сарказмов, не давая ему возможности защищать себя из страха попасть в смешное положение. Понятно, что ее не любили», — вспоминала Анна Федоровна.
А ее отец, Ф.И. Тютчев, посвятил Долгоруковой французское четверостишие:
Чудо чистой гармонии, тайна, печаль!
В этом милом созданьи нет жизненной прозы.
И душа погружается в ясную даль,
И рождаются в сердце неясные грезы.
Александра Сергеевна стала прообразом Ирины в романе И.С. Тургенев «Дым».
Писаная красавица, Александра была высока, стройна и необыкновенно величава. Согласно исследованиям, проведенного кандидатом филологических наук, доцентом кафедры русской литературы СГУ И.В. Чуприной, художник И.Н. Крамской запечатлел ее в своей картине «Неизвестная»[52]. В 1862 г. Александра Сергеевна вышла замуж за генерала Петра Павловича Альбединского (1826–1883), и, как пишет И.А. Громова, «наконец фаворитка получила „полную отставку“ и придворные получили удовольствие посмаковать этот факт, когда развенчанная любовница явилась в дворцовую церковь с распухшими, красными глазами. Во время службы она глотала слезы, а все, кто за день до этого пресмыкался перед ней, теперь держались поодаль»[53].
Михаил Салтыков-Щедрин
Будучи еще в юности сосланным в Вятку, Салтыков-Щедрин пишет «Губернские очерки», в которых Вятка названа Крутогорском. «В одном из далеких углов России есть город, который как-то особенно говорит моему сердцу. Не то чтобы он отличался великолепными зданиями, нет в нем садов семирамидиных, ни одного даже трехэтажного дома не встретите вы в длинном ряде улиц, да и улицы-то все немощеные; но есть что-то мирное, патриархальное во всей его физиономии, что-то успокаивающее душу в тишине, которая царствует на стогнах его. Въезжая в этот город, вы как будто чувствуете, что карьера ваша здесь кончилась, что вы ничего уже не можете требовать от жизни, что вам остается только жить в прошлом и переваривать ваши воспоминания».
Вот такая идиллическая картинка, но писатель тут же добавляет: «И в самом деле, из этого города даже дороги дальше никуда нет, как будто здесь конец миру».
Для Салтыкова, действительно, приезд в Вятку означал конец пути и конец жизни. Ведь в ссылку он попал бессрочную, а значит, даже не имел возможности отсчитывать дни до освобождения. «Куда ни взглянете вы окрест — лес, луга да степь; степь, лес и луга; где-где вьется прихотливым извивом проселок, и бойко проскачет по нем телега, запряженная маленькою резвою лошадкой, и опять все затихнет, все потонет в общем однообразии…».
Живя и работая в Вятке, Салтыков разъезжал с самыми разными поручениями по всему краю. Благодаря чему в книге появляется персонаж — чиновник, который по долгу службы вынужден путешествовать и который видит все своими глазами. Впервые появляется персонаж Николай Иванович Щедрин, инспектирующий по служебной надобности тюрьмы. Фамилия принадлежала реальному человеку, которого чиновник Салтыков должен допрашивать по делу о раскольниках. Это был купец третьей гильдии Трофим Тихонов Щедрин, член беглопоповской секты, который, согласно доносу, был рукоположен в «лжепопы» от своего старообрядческого «лжеепископа». Не стоит думать, что Трофим Щедрин стал прототипом персонажа Щедрина. Потому что Николай Иванович Щедрин из «Губернских очерков» — это сам писатель. Тем не менее заметно, что Михаил Евграфович откровенно восхищался этим человеком. В противном случае стал бы он брать его фамилию?
Бывал он с инспекцией и в тюрьмах. В июне 1850 г. в остроге города Уржума писатель отыскивает замечательный прототип для одного из героев «Губернских очерков» — хронического до болезненности доносчика. Человек этот звался Иван Васильевич Георгиевский, за его беспрестанные доносы ему было строжайше запрещено когда-либо и на кого-либо «ябедничать», после чего кляузника сначала сослали в Тобольск, затем… В «Губернских очерках» его можно найти под именем Перегоренского, изобретателя трех наук: правдистики, патриотистики и монархомании.
Писатель щедро вынимает из своего походного ларчика одного за другим давно ожидавших своего часа персонажей и вставляет их в канву повествования. И их становится все больше и больше — странники, богомолки, крестьяне, мелкие чиновники, священники, солдаты, все со своей судьбой, со своей болью. Все это не придуманные персонажи, а реальные люди со своей болью и своей судьбой.
Михаил Евграфович давно хотел отойти от юмора и сатиры и написать серьезное прозаическое произведение. Замысел «Господ Головлевых» он вынашивал несколько лет. Собственно, головлевское семейство — это семейство Салтыковых, в котором он вырос.
Арина Петровна Головлева списана с матери писателя, Ольги Михайловны. Салтыков-Щедрин практически во всех произведениях пользовался своими собственными впечатлениями и личным опытом. Вот, к примеру, как он описывает в «Пошехонской старине» якобы не свою семью, на самом деле сходство один в один: «Брак этот был неровен во всех отношениях. Отец был, по тогдашнему времени, порядочно образован; мать — круглая невежда (Ольга Михайловна из купеческой семьи, какое уж там она получила образование. Да и вышла она замуж в возрасте всего-то пятнадцати лет. — Ю. А.); отец вовсе не имел практического смысла и любил разводить на бобах, мать, напротив того, необыкновенно цепко хваталась за деловую сторону жизни, никогда вслух не загадывала и действовала молча и наверняка; наконец, отец женился уже почти стариком и притом никогда не обладал хорошим здоровьем, тогда как мать долгое время сохраняла свежесть, силу и красоту Понятно, какое должно было оказаться, при таких условиях, совместное житье». То есть оба персонажа, практически не подвергаясь изменениям по дороге, спокойно перекочевали из «Пошехонской старины» в «Господ Головлевых». При этом были изображены так точно, что современники легко узнавали оригиналы.
«Общий тон его рассказов все-таки был мрачный и угрюмый. Бесконечно мрачны были его воспоминания о его детстве. О семье и, особенно, о матери, которую он так ярко изобразил в госпоже Головлевой. „Я до сих ненавижу эту ужасную женщину — как-то сказал он про свою мать“»[54].
В романе всем заправляет Арина Петровна — властная, сильная женщина, своими руками сколотившая большое состояние и оказавшаяся перед выбором, как правильно распределить накопленное между детьми. Дело в том, что, как в семье Салтыковых, так и в семействе Головлевых, детей с детства делили на любимых и постылых.
Маленького Мишу Салтыкова мама поначалу очень любила и выделяла среди остальных своих детей. Неудивительно, что из-за такого семейного неравенства ребята постарше ревновали к Михаилу, иногда вымещая на нем горечь недополученной материнской любви. «Это деление не остановилось на детстве, но перешло впоследствии через всю жизнь», — добавляет Салтыков-Щедрин в «Господах Головлевых». Или вот еще: «Я лично рос отдельно от большинства братьев и сестер, мать была не особенно ко мне строга…».
Образ Порфирия Владимировича Головлева, или, как метко прозвал его брат Степан, Иудушки, списан со старшего брата писателя, Дмитрия Евграфовича. «Ужели, наконец, не противно это лицемерие, эта вечная маска, надевши которую, этот человек одною рукою Богу молится, а другою делает всякие кляузы?» — пишет Салтыков-Щедрин матери о Дмитрии.
Дмитрий делает все возможное, лишь бы урезать наследство братьев в свою пользу. В результате Салтыковы вынуждены судиться.
Постоянные разъезды в связи с затянувшемся делом о наследстве легли в основу очерка «Благонамеренные речи», впоследствии очерк получил название «В дороге».