В 1920 г. Роберто вернулся в Италию, но не для того, чтобы делать карьеру чиновника или тратить отцовские деньги. Роберто отправляется на миланский завод «Изотта-Фраскини», где работает сначала разнорабочим, затем разметчиком, шофером, в то же время сдает экстерном экзамены в авиационное отделение Миланского политехнического института и в результате уже в 1921 г. получает диплом авиационного инженера. С того же года — член Итальянской коммунистической партии (ИКП), которой после смерти отца он и передал все свое наследство (10 млн долларов).
Как бывший фронтовик Бартини поставлен в охрану руководителей коммунистической партии от фашистов. Группа Бартини также опекала советскую делегацию во главе с наркомом иностранных дел Г.В. Чичериным на Генуэзской конференции 1922 г.
После фашистского переворота в 1922 г. Бартини направлен партией в Советский Союз. Так что с 1923 г. он живет в СССР.
Работал на Научно-опытном аэродроме ВВС (ныне — Чкаловский, ранее — Ходынское летное поле) лаборантом-фото-граммистом, экспертом технического бюро и одновременно военным летчиком. С сентября 1928 г., после ареста Д.П. Григоровича, возглавил экспериментальную группу ОПО-3 ЦКБ по проектированию гидросамолетов в Севастополе, вначале работает инженером-механиком авиаминоносной эскадры, затем старшим инспектором по эксплуатации материальной части, то есть боевых самолетов, после чего получил «ромбы» комбрига (ныне не существующее звание, между полковником и генерал-майором). С 1929 г. назначен начальником отдела морского опытного самолетостроения, а в 1930 г. его уволили из ЦКБ за подачу в ЦК ВКП(б) докладной записки о бесперспективности создания объединения, подобного ЦКБ; в том же году Бартини становится начальником вооружений РККА и после главным конструктором СНИИ (завод № 240) ГВФ (Гражданского воздушного флота).
В 1932 г. в СНИИ начаты проектные работы по самолету «Сталь-6», на котором в 1933 г. установлен мировой рекорд скорости — 420 км/ч. Осенью 1935 г. создан 12-местный пассажирский самолет «Сталь-7» с крылом «обратная чайка». В 1936 г. самолет представлялся на Международной выставке в Париже, а в августе 1939 г. на нем установлен международный рекорд скорости на дистанции 5000 км — 405 км/ч.
На базе этого самолета по проекту Бартини создавался дальний бомбардировщик ДБ-240 (позже классифицирован как Ер-2), в связи с арестом Бартини разработку которого завершил главный конструктор В.Г. Ермолаев. Самолет назвали по его имени.
14 февраля 1938 г. Роберт Бартини арестован НКВД по обвинению в связях с «врагом народа» Тухачевским, а также в шпионаже в пользу Муссолини. Последнее обвинение вообще абсурдно, Бартини уехал из Италии, после того как к власти пришли фашисты. Итальянца судил суд «тройки» и приговорил к 10 годам лишения свободы. Оказавшись в заключении, Бартини сразу же попал в «шарашку» ЦКБ-29, где работал до 1947 г. (с сентября 1946 г. — по совместительству с должностью главного конструктора ОКБ-86 МВД). Бартини принимал участие в работе над бомбардировщиком Ту-2 под руководством А.Н. Туполева, также находившегося в заключении. Туполев попросил перевести Бартини в группу заключенного Д.Л. Томашевича («бюро 101»), где проектировали истребитель. Бартини был счастлив хотя бы ценой потери свободы продолжать заниматься любимым делом, но в результате в 1941 г. всю группу Туполева освободили, он же остался в заключении вместе с Томашевичем до конца войны.
В 1944–1946 гг. Бартини строит транспортные самолеты. Итальянца освободили только после смерти Сталина, в 1956 г. — реабилитировали.
Бартини уже трудился над большим самолетом-амфибией вертикального взлета и посадки, который позволил бы охватить транспортными операциями большую часть поверхности Земли, включая вечные льды и пустыни, моря и океаны.
В 1967 г. нашего героя наградили орденом Ленина. «Бартини сделал доклад в сентябре 1974 года, в котором он предложил авианосцы на подводных крыльях. На скоростях 600–700 км/ч шел авианосец, так что самолет мог садиться без гашения скорости. Когда Бартини сделал свой доклад, то Алексеев из Сормова отказался делать свой доклад, сославшись на то, что его доклад хуже», — вспоминал о нем П.Г. Кузнецов[90].
Так почему мы называем Бартини Воландом? Во-первых, посмотрите на его портрет и сравните с описанием Воланда, который дает Булгаков: «Он был в дорогом сером костюме, в заграничных, в цвет костюма, туфлях. Серый берет он лихо заломил на ухо, под мышкой нес трость с черным набалдашником в виде головы пуделя. По виду — лет сорока с лишним. Рот какой-то кривой. Выбрит гладко. Брюнет. Правый глаз черный, левый почему-то зеленый. Брови черные, но одна выше другой. Словом — иностранец».
В «шарашках», правда, заключенный Бартини выглядел совсем по-другому. Он носил обувь с деревянными подошвами, которые гремели по железным лестницам, оповещая всех и каждого о его приближении, на шее вместо шарфа итальянский барон и бывший миллионер носил вафельное полотенце, и, разумеется, на голове — старый берет, или шапочку, надетую, как берет.
Булгаков познакомился с Бартини, возможно, сразу после его приезда, когда Бартини предстал перед ним заграничным франтом. Природный аристократ, барон, красавец… добавьте к этому, ученый, работающий над какими-то сверхсекретными проектами… умеющий делать нечто такое, что современники даже не могут представить, обладающий оригинальным и свободным мышлением, — вот вам и модель для Воланда.
Полагаю, первым признал сходство Бартини с Воландом Н.В. Якубович в книге «Великий Бартини. „Воланд“ советской авиации», вышедшей в 2013 г. в издательстве «Эксмо».
Маргарита из романа «Мастер и Маргарита» также имела свой прототип — это Елена Сергеевна Шиловская (1893–1970), третья жена Булгакова.
В романе описана встреча Мастера и его дамы. Она произошла, когда Маргарита «повернула с Тверской в переулок» — это Большой Гнездниковский переулок, где действительно жила в ту пору Елена Сергеевна со своим мужем, генерал-лейтенантом Евгением Александровичем Шиловским.
«Действие романа „Мастер и Маргарита“ происходило в том районе Москвы, где жил синеглазый (Булгаков), и близость цирка, казино и ревю помогли ему смоделировать дьявольскую атмосферу его великого произведения. „Прямо-таки гофманиада!..“», — сообщает в романе «Алмазный мой венец» В. Катаев.
Елена Сергеевна Булгакова (в девичестве Нюренберг) родилась 2 ноября (21 октября) 1893 г. в Риге. Отец — учитель и время от времени писал статьи, которые публиковались в местных газетах. У Елены были сестра Ольга (1891–1948) и двое братьев — Александр (1890–1964) и Константин (1895–1944). Елена училась в Рижской Ломоносовской женской гимназии, откуда родители забрали ее домой, не дав доучиться. Так что Елене пришлось заниматься самообразованием.
Она мечтала стать актрисой знаменитого МХАТа, но после прослушивания взяли только ее сестру, а ей самой пришлось искать себе работу сначала в телеграфном агентстве, а затем она устроилась секретарем газеты «Известия».
В первый раз Елена вышла замуж в 1918 г. за сына известного трагического актера Мамонта Дальского (1865–1918) офицера Юрия Неелова. В 1919 г. он поступает в 16-ю армию, действовавшую в составе Западного фронта РККА, где его назначили адъютантом командарма Н.В. Сологуба. Там же начальником штаба был Евгений Александрович Шиловский. Елена и Евгений полюбили друг друга, она развелась с Нееловым и тут же снова вышла замуж. От этого брака у них родился сын Сергей (1926–1977).
Казалось бы, о чем еще мечтать: крупный советский военачальник, за ним можно жить как за каменной стеной, но в Елене уже проступают черты булгаковской Маргариты. Так и хочется повторить за Михаилом Афанасьевичем: «Боги, боги мои! Что же нужно было этой женщине?! Что нужно было этой женщине, в глазах которой всегда горел какой-то непонятный огонечек, что нужно было этой чуть косящей на один глаз ведьме, украсившей себя тогда весною мимозами? Не знаю. Мне неизвестно. Очевидно, она говорила правду, ей нужен был он, мастер, а вовсе не готический особняк, и не отдельный сад, и не деньги».
А вот отрывок из письма Елены сестре: «Иногда на меня находит такое настроение, что я не знаю, что со мной делается, я чувствую, что такая тихая семейная жизнь совсем не по мне. Ничего меня дома не интересует, мне хочется жизни, я не знаю, куда мне бежать, но очень хочется <…>. Во мне просыпается мое прежнее „я“ с любовью к жизни, к шуму, к людям, к встречам. <…> Я остаюсь одна со своими мыслями, выдумками, фантазиями, неистраченными силами. И я или (в плохом настроении) сажусь на диван и думаю, думаю без конца, или — когда солнце светит на улице и в моей душе — брожу одна по улицам».
«Это было в 29-м году в феврале, на масляную, — рассказывает Елена Сергеевна о своей первой встрече с Булгаковым. — Какие-то знакомые устроили блины. Ни я не хотела идти туда, ни Булгаков, который почему-то решил, что в этот дом он не будет ходить. Но получилось так, что эти люди сумели заинтересовать составом приглашенных и его, и меня. Ну, меня, конечно, его фамилия… В общем, мы встретились и были рядом. Это была быстрая, необычайно быстрая, во всяком случае, с моей стороны, любовь на всю жизнь».
«Сидели мы рядом, — писала в 1961 году Елена Сергеевна брату, — у меня развязались какие-то завязочки на рукаве <…> я сказала, чтобы он завязал мне. И он потом уверял всегда, что тут и было колдовство, тут-то я его и привязала на всю жизнь». — Вот вам и ведьмовская сущность. «Тут же мы условились идти на следующий день на лыжах, — продолжает Елена Сергеевна. — И пошло. После лыж — генеральная „Блокады“, после этого — актерский клуб, где он играл с Маяковским на биллиарде… Словом, мы встречались каждый день и, наконец, я взмолилась и сказала, что никуда не пойду, хочу выспаться, и чтобы Миша не звонил мне сегодня. И легла рано, чуть ли не в 9 часов. Ночью (было около трех, как оказалось потом) Оленька, которая всего этого не одобряла, конечно, разбудила меня: иди, тебя твой Булгаков зове