в Белевском районе Тульской области.
Уже после войны обнаружили дневники Льва Федотова. Они состояли из 15 общих пронумерованных тетрадей, в которых он записывал дворовые и школьные события, а также свои мысли и соображения. Дневник велся с 1935 по 1941 г. В своих аналитических выкладках и прогнозах, изложенных в дневниках, Лев Федотов достаточно точно предсказал не только дату начала Великой Отечественной войны, но и общий ее ход, а также другие события после ее завершения.
«Я, правда, не собираюсь быть пророком, — писал Федотов 5 июня 1941 года, — но все эти мысли возникли у меня в связи с международной обстановкой, а связать их, дополнить помогли мне логические рассуждения и догадки. Короче говоря, будущее покажет».
Патрик Зюскинд
Злодеев на свете много, и неудивительно, что один из них, а именно Мануэль Бланко Ромасанта (18 ноября 1809, дер. Регейро, Испания — 14 декабря 1863, Селанова, Испания) послужил прототипом главного героя книги «Парфюмер. История одного убийцы» — Жана-Батиста Гренуя. Правда, убивал он не во Франции, а в Испании, кроме того, Ромасанта не обладал настолько тонким нюхом и не создавал божественных духов, но зато умел варить мыло, зачастую из внутренних органов человека. Ему приписывают 13 преступлений, совершенных в различных регионах, из которых доказано было 9. На суде Ромасанта утверждал, что страдает редкой болезнью — клинической ликанотропией — и совершал свои преступления, превращаясь в дикого зверя. А над превращениями он не властен. Его признали виновным и приговорили к гарротированию (удушению), однако необычные показания и диагноз настолько впечатлили королеву Изабеллу II, что она решила помиловать убийцу.
Не знаю, окажись я на месте королевы, наверное, обратила бы внимание на то, что дикий зверь может растерзать и затем пожрать внутренности жертвы, но никак не варить из них мыло. Но, должно быть, ее величество была слишком шокирована услышанными и увиденными подробностями.
А, быть может, он убивал, ощущая себя зверем, а затем, превратившись в человека, занимался своим привычным делом…
Так или иначе, но, кроме «Парфюмера», история знаменитого убийцы легла в основу фильма «Лес волка» (1971 г., Испания), где главную роль сыграл Хосе Луис Лопес Васкес и получил приз как лучший актер на Чикагском кинофестивале в 1971 г.
В 2004 г. Альфредо Луис Конде написал книгу «Человек-волк. История Мануэля Бланко Ромасанты, убийцы из Альяриса, рассказанная им самим», позже по этой книге сняли фильм «Ромасанта: охота на оборотня». Роль Ромасанты исполнил британский актер Джулиан Сэндз. Кроме того, Ромасанту можно считать прототипом главного героя фильма «Человек-волк», вышедшего в прокат в 2010 г., в главной роли — Бенисио дель Торо.
Валентин Катаев
О жанре произведения сам Валентин Катаев писал: «Умоляю читателей не воспринимать мою работу как мемуары <…> Это свободный полет моей фантазии, основанный на истинных происшествиях, быть может, и не совсем точно сохранившихся в моей памяти»[108]. Автор определил стиль своих поздних произведений как «мовизм» (от фр. mauvais — плохо), им написаны повести «Святой колодец» (1965), «Трава забвения» (1967), «Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона» (1972) и наконец, «Алмазный мой венец».
«Я же, вероятно, назову свою книгу, которую сейчас переписываю набело, „Вечная весна“, а вернее всего „Алмазный мой венец“, как в той сцене из „Бориса Годунова“, которую Пушкин вычеркнул, и, по-моему, напрасно. Прелестная сцена: готовясь к решительному свиданию с самозванцем, Марина советуется со своей горничной Рузей, какие надеть драгоценности. „Ну что ж? Готово ли? Нельзя ли поспешить?“ — „Позвольте, наперед решите выбор трудный: что вы наденете, жемчужную ли нить иль полумесяц изумрудный?“ — „Алмазный мой венец“. — „Прекрасно! Помните? Его вы надевали, когда изволили“. <…> Выбор — это душа поэзии. Марина уже сделала свой выбор. Я тоже: все лишнее отвергнуто. Оставлен „Алмазный мой венец“. Торопясь к фонтану, я его готов надеть на свою плешивую голову. Марина — это моя душа перед решительным свиданием. Но где этот фонтан? Не в парке же Монсо, куда меня некогда звал сумасшедший скульптор?».
В романе Катаев рассказывает о своих друзьях и событиях, произошедших в 1920-х гг., цитирует по памяти множество стихов. Правда, все его персонажи спрятаны под масками, о которых мы сейчас и поговорим.
Птицелов — Эдуард Георгиевич Багрицкий (настоящая фамилия — Дзюбин, Дзюбан; 22 октября (3 ноября) 1895, Одесса — 16 февраля 1934, Москва) — русский поэт, переводчик и драматург. Родился в Одессе в семье Годеля Мошковича (Моисеевича) Дзюбана (Дзюбин, 1858–1919), служившего приказчиком в магазине готового платья, и Иты Абрамовны (Осиповны) Дзюбиной (урожд. Шапиро, 1871–1939), в 1905–1910 гг. учился в одесском училище Св. Павла.
Багрицкий оформлял рукописный журнал «Дни нашей жизни» как художник. С 1914 г. работал редактором в одесском отделении Петербургского телеграфного агентства (ПТА).
Печататься начал в 1913 г., в 1915 г. выбрал себе псевдонимы: «Эдуард Багрицкий», «Деси» и «Нина Воскресенская». Были опубликованы: «Авто в облаках» (1915), «Серебряные трубы» (1915), подборка в коллективном сборнике «Чудо в пустыне» (1917), в газете «Южная мысль» публиковались его неоромантические стихи, отмеченные подражанием Н. Гумилеву, Р.Л. Стивенсону, В. Маяковскому. Вскоре Багрицкий стал одной из самых заметных фигур в группе молодых одесских литераторов, впоследствии ставших крупными советскими писателями (Юрий Олеша, Илья Ильф, Валентин Катаев, Лев Славин, Семен Кирсанов, Вера Инбер). Часто в ыступал, читая свои стихи со сцены: «Его руки с напряженными бицепсами были полусогнуты, как у борца, косой пробор растрепался, и волосы упали на низкий лоб, бодлеровские глаза мрачно смотрели из-под бровей, зловеще перекошенный рот при слове „смеясь“ обнаруживал отсутствие переднего зуба. Он выглядел силачом, атлетом. Даже небольшой шрам на его мускулисто напряженной щеке — след детского пореза осколком оконного стекла — воспринимался как зарубцевавшаяся рана от удара пиратской шпаги. Впоследствии я узнал, что с детства он страдает бронхиальной астмой и вся его как бы гладиаторская внешность — не что иное, как не без труда давшаяся поза».
С октября 1917 по февраль 1918 г. служил делопроизводителем 25-го врачебно-писательного отряда Всероссийского союза помощи больным и раненым, участвовал в персидской экспедиции генерала Баратова. Во время Гражданской войны добровольцем вступил в Красную армию, служил в Особом партизанском отряде ВЦИКа, после его переформирования — в должности инструктора политотдела в Отдельной стрелковой бригаде, писал агитационные стихи. Далее с Валентином Катаевым и Юрием Олешей работал в Бюро украинской печати (БУП). Затем как поэт и художник трудился в ЮгРОСТА (Южное бюро Украинского отделения Российского телеграфного агентства) вместе с Ю. Олешей, В. Нарбутом, С. Бондариным, В. Катаевым; автор многих плакатов, листовок и подписей к ним (всего сохранилось около 420 графических работ с 1911 по 1934 г.).
В то же время у него появляются новые псевдонимы «Некто Вася», «Рабкор Горцев», под ними он публиковал материал в юмористических журналах.
В 1923 г. Багрицкий перебрался в Николаев, где работал секретарем редакции газеты «Красный Николаев» (ныне — «Южная правда»). В 1925 г. по инициативе Катаева переехал в Москву, где стал членом литературной группы «Перевал», через год примкнул к конструктивистам. «— К черту! — сказал я. — Сейчас или никогда! К счастью, жена птицелова поддержала меня: — В Москве ты прославишься, и будешь зарабатывать. — Что слава? Жалкая зарплата на бедном рубище певца, — вяло сострил он, понимая всю несостоятельность этого старого жалкого каламбура.
Он произнес его нарочито жлобским голосом, как бы желая этим показать себя птицеловом прежних времен, молодым бесшабашным остряком и каламбуристом. — За такие остроты вешают, — сказал я с той беспощадностью, которая была свойственна нашей компании. — Говори прямо: едешь или не едешь? Он вопросительно взглянул на жену. Она молчала».
Однажды Валентин Катаев познакомил своего друга с известным поэтом Сергеем Есениным (королевичем в «АМВ»[109]): «Желая поднять птицелова в глазах знаменитого королевича, я сказал, что птицелов настолько владеет стихотворной техникой, что может, не отрывая карандаша от бумаги, написать настоящий классический сонет на любую заданную тему. Королевич заинтересовался и предложил птицелову тут же, не сходя с места, написать сонет на тему Пушкин.
Птицелов экспромтом произнес „Сонет Пушкину“ по всем правилам: пятистопным ямбом с цезурой на второй стопе, с рифмами А Б Б А в первых двух четверостишиях и с парными рифмами в двух последних терцетах. Все честь по чести. Что он там произнес — не помню.
Королевич завистливо нахмурился и сказал, что он тоже может написать экспромтом сонет на ту же тему. Он долго думал, даже слегка порозовел, а потом наковырял на обложке журнала несколько строчек.
— Сонет? — подозрительно спросил птицелов.
— Сонет, — запальчиво сказал королевич и прочитал вслух следующее стихотворение:
— Пил я водку, пил я виски, только жаль, без вас, Быстрицкий! Мне не нужно адов, раев, лишь бы Валя жил Катаев. Потому нам близок Саша, что судьба его, как наша.
При последних словах он встал со слезами на голубых глазах, показал рукой на склоненную голову Пушкина и поклонился ему низким русским поклоном. (Фамилию птицелова он написал неточно: Быстрицкий, а надо было…)
Журнал с бесценным автографом у меня не сохранился. (Означенный журнал обнаружился, уже после опубликования книги. Его прислал из Тбилиси один из читателей Катаева. — Ю. А.). Очевидно, что Есенин не владел сонетной формой и, возможно, не знал, что это такое».