Утром 14 апреля Маяковский назначил свидание с Вероникой (Норой) Полонской, с которой Владимир Владимирович встречался второй год и настаивал на ее разводе, дабы они могли пожениться и жить вместе. Маяковский заехал за ней в восемь утра, так как в 10.30 у Вероники в театре должна состояться репетиция с Немировичем-Данченко. Какое-то время они провели у Маяковского. Он требовал, чтобы Вероника не шла на репетицию, актриса стояла на своем, за прогул из театра могли и выгнать. «Я не могла опоздать, это злило Владимира Владимировича, — писала Полонская. — Он запер двери, спрятал ключ в карман, стал требовать, чтобы я не ходила в театр, и вообще ушла оттуда. Плакал… Я спросила, не проводит ли он меня. „Нет“, — сказал он, но обещал позвонить. И еще спросил, есть ли у меня деньги на такси. Денег у меня не было, он дал двадцать рублей… Я успела дойти до парадной двери и услышала выстрел. Заметалась, боялась вернуться. Потом вошла и увидела еще не рассеявшийся дым от выстрела. На груди Маяковского было небольшое кровавое пятно. Я бросилась к нему, я повторяла: „Что вы сделали?..“. Он пытался приподнять голову. Потом голова упала, и он стал страшно бледнеть… Появились люди, мне кто-то сказал: „Бегите, встречайте карету «Скорой помощи»“… Выбежала, встретила. Вернулась, а на лестнице мне кто-то говорит: „Поздно. Умер“…».
За два дня до смерти, возможно, после встречи со студентами, Маяковский написал предсмертное письмо:
«В том, что умираю, не вините никого, и, пожалуйста, не сплетничайте, покойник этого ужасно не любил…
Мама, сестры и товарищи, простите — это не способ (другим не советую), но у меня выходов нет.
Лиля — люби меня.
Товарищ правительство, моя семья — это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская.
Если ты устроишь им сносную жизнь — спасибо.
Начатые стихи отдайте Брикам, они разберутся.
Как говорят —
„инцидент исперчен“,
любовная лодка
разбилась о быт.
Я с жизнью в расчете
и не к чему перечень
взаимных болей,
бед
и обид.
По сведениям, исходящим от недоброжелателей Катаева, последний «подсказал Маяковскому выход», когда, прощаясь в последний день его жизни, «крикнул ему вслед: „Не вздумайте повеситься на подтяжках!“».
Сын водопроводчика — Василий Васильевич Казин, русский поэт. Родился он 25 июля (6 августа) 1898 г. в Москве, действительно в семье водопроводчика, умер 1 октября 1981 г.
«А рядом с ним (имеется в виду, с Есениным. — Ю. А.) шел очень маленький, ростом с мальчика, с маленьким носиком, с крупными передними зубами, по-детски выступающими из улыбающихся губ, с добрыми, умными, немного лукавыми, лучистыми глазами молодой человек. Он был в скромном москвошвеевском костюме, впрочем при галстуке, простоватый на вид, да себе на уме. Так называемый человек из народа, с которым я уже был хорошо знаком и которого сердечно любил за мягкий характер и чудные стихи раннего революционного периода, истинно пролетарские, без подделки; поэзия чистой воды: яркая, весенняя, как бы вечно первомайская. „Мой отец простой водопроводчик, ну а мне судьба сулила петь. Мой отец над сетью труб хлопочет, я стихов вызваниваю сеть“».
Василий закончил реальное училище Игнатьева в 1918 г. Первая публикация относится еще ко времени ученичества. С 1918 г. принимал активное участие в организации Союза рабочей молодежи в Москве, работал секретарем Бауманского райкома комсомола. Учился в литературной студии Московского пролеткульта, сотрудником Наркомпроса, основал литературную группу «Кузница».
Из его наследия критики особенно выделяют сборник «Рабочий май» и поэму «Лисья шуба и любовь». Советская власть благосклонно относилась к появлению нового пролетарского поэта. «Живей, рубанок, шибче шаркай, шушукай, пой за верстаком, чеши тесину сталью жаркой, стальным и жарким гребешком… И вот сегодня шум свиванья, и ты, кудрявясь второпях, взвиваешь теплые воспоминанья о тех возлюбленных кудрях»…
«…Как видите, он уже не только был искушен в ассонансах, внутренних рифмах, звуковых повторах, но и позволял себе разбивать четырехстопный ямб инородной строчкой, что показывало его знакомство не только с обязательным Пушкиным, но также с Тютчевым и даже Андреем Белым», — продолжает знакомить нас со своим приятелем Катаев.
В 1931–1940 гг. Казин работал редактором Гослитиздата. В 1938–1953 гг. его почти не печатали. И новый всплеск популярности он почувствовал после выхода поэмы о субботниках «Великий почин».
Интересно, что в конце романа «Алмазный мой венец», где упоминается парк Монсо в Париже, Катаев видит статуи своих друзей, созданных из космического светящегося вещества и среди уже покойных писатель почему-то наблюдает и статуи В. Казина (сын водопроводчика), и Л. Славина (наследник), которые на момент написания романа были еще живы: «Маленький сын водопроводчика, соратник, наследник, штабс-капитан и все, все другие. Читателям будет нетрудно представить их в виде белых сияющих статуй без пьедесталов».
Впрочем, произведение заканчивается превращением и самого В. Катаева в памятник: «Я хотел, но не успел проститься с каждым из них, так как мне вдруг показалось, будто звездный мороз вечности сначала слегка, совсем неощутимо и нестрашно коснулся поредевших серо-седых волос вокруг тонзуры моей непокрытой головы, сделав их мерцающими, как алмазный венец.
Потом звездный холод стал постепенно распространяться сверху вниз по всему моему помертвевшему телу, с настойчивой медлительностью останавливая кровообращение и не позволяя мне сделать ни шагу, для того чтобы выйти из-за черных копий с золотыми остриями заколдованного парка, постепенно превращавшегося в переделкинский лес, и — о боже мой! — делая меня изваянием, созданным из космического вещества безумной фантазией Ваятеля».
Мулат — Борис Леонидович Пастернак. Родился 29 января (10 февраля) 1890 г. в Москве. Отец — академик Петербургской Академии художеств Леонид Осипович (Исаак Иосифович) Пастернак, мать — пианистка Розалия Исидоровна Пастернак (урожд. Кауфман, 1868–1939). Незадолго до рождения Бориса семья переехала из Одессы.
У них дома часто бывали художники И.И. Левитан, М.В. Нестеров, В.Д. Поленов, Н.Н. Ге. Их посещали Л.Н. Толстой, музыканты А.Н. Скрябин и С.В. Рахманинов.
В Москве Борис поступил в 5-ю гимназию (ныне — школа № 91), причем сразу во 2-й класс. В 13 лет, упав с лошади, сломал ногу, кость неправильно срослась, из-за чего Пастернак всю жизнь хромал и был освобожден от службы в армии. Об этом можно прочитать в его стихотворении «Август».
В 15 лет попал под казачьи нагайки, когда на Мясницкой улице столкнулся с толпой митингующих, которую гнала конная полиция. Этот эпизод войдет потом в книги Пастернака.
Пастернак закончил гимназию с золотой медалью, освободили его только от сдачи экзамена по Закону Божьему, так как он исповедовал иудаизм. В то время Борис мечтал стать музыкантом и серьезно готовился к экзамену в Консерваторию по курсу композиторского факультета.
Всю жизнь для Пастернака было важно добиваться наивысших профессиональных успехов. «Ничто не было так чуждо Пастернаку, как совершенство наполовину», — пишет В. Асмус, — то есть у него был достаточно высокий ценз, а следовательно, он понимал, что как раз в музыке ему мало что светит: „Больше всего на свете я любил музыку… Но у меня не было абсолютного слуха…“»[114]. «Музыку, любимый мир шестилетних трудов, надежд и тревог, я вырвал вон из себя, как расстаются с самым драгоценным».
«Королевич совсем по-деревенски одной рукой держал интеллигентного мулата за грудки, а другой пытался дать ему в ухо, в то время как мулат — по ходячему выражению тех лет, похожий одновременно и на араба, и на его лошадь (образ взят из очерка Марины Цветаевой «Световой ливень» (1922): «Внешнее осуществление Пастернака прекрасно: что-то в лице зараз и от араба, и от его коня». — Ю. А.), — с пылающим лицом, в развевающемся пиджаке с оторванными пуговицами с интеллигентной неумелостью ловчился ткнуть королевича кулаком в скулу, что ему никак не удавалось».
Первые стихи Пастернак опубликовал в возрасте 23 лет, а в 65 лет закончил «Доктора Живаго». Еще через три года получил Нобелевскую премию по литературе, вслед за этим подвергнут травле и гонениям со стороны советского правительства.
Соратник — Николай Николаевич Асеев. «Самое удивительное, что я никак не могу написать его словесный портрет. Ни одной заметной черточки. Не за что зацепиться: ну в приличном осеннем пальто, ну с бритым, несколько старообразным сероватым лицом, ну, может быть, советский служащий среднего ранга, кто угодно, но только не поэт, а между тем все-таки что-то возвышенное, интеллигентное замечалось во всей его повадке. А так — ни одной заметной черты: рост средний, глаза никакие, нос обыкновенный, рот обыкновенный, подбородок обыкновенный. Даже странно, что он был соратником Командора, одним из вождей Левого фронта. Ну, словом, не могу его описать. Складываю, как говорится, перо» (В. Катаев).
Родился Н.Н. Асеев 28 июня (10 июля) 1889 г. в городе Льгове (ныне — Курской обл.), в дворянской семье, отец исполнял не слишком значительную должность страхового агента. Его мать умерла, когда мальчику исполнилось всего 8 лет, отец женился вторично, после чего отправил сына на воспитание к деду, Николаю Павловичу Пинскому, заядлому охотнику и рыболову, любителю народных песен и сказок и замечательному рассказчику.
Николай окончил Курское реальное училище, после чего поступил в Московский коммерческий институт на экономическое отделение (1909–1912 гг.) и далее учился на историко-филологических факультетах Московского и Харьковского университетов.
Первые публикации — в журнале для детей «Проталинка» (1914–1915). В 1915 г. призвали в армию, в сентябре 1917 г. Асеева избрали в полковой совет солдатских депутатов, и вместе с эшелоном раненых сибиряков он отправляется в Иркутск. Во время Гражданской войны оказался на Дальнем Востоке. Заведовал биржей труда, затем работал в местной газете, сначала выпускающим редактором, позже в качестве фельетониста.