4 июня 1971 г.
Послал Аленке деньги — «пенсию», как она выражается.
Пересекаю проспект, подхожу к приходной кассе, чтобы расплатиться за телефон, и вдруг навстречу женщина, очень живая, даже, как показалось, жизнерадостная.
— Георгий Леонтьевич, не узнаете?
— Лидия Александровна!
Она протягивает руку, я пожимаю ее, и пошло — пятьсот слов в минуту. Лидия Вакуловская, та самая... Впечатление такое, что встряска пошла ей на пользу. Много пишет, часто печатается (последние роман и повесть приняты
журналами «Москва» и «Октябрь»), друзья (Климашевская, В. Тарас и др.) от нее отвернулись, но это и к лучшему.
— Ведь это мне подсунули письма Солженицына. Когда допрашивали в КГБ, я все ждала: сознается, сволочь, все скажет тот, кто подсунул... Нет — отрекся! — и пришлось всю вину взять на себя... Переживем!..
8 июня 1971 г.
Во дворе Союза писателей встретил Макаенка. Отошли в сторонку.
— Знаешь, какая мысль пришла мне в голову? А что, если взять Василя Быкова редактором отдела прозы? А?.. Перетащим его в Минск, квартиру дадут... Думаю, там (кивок в сторону здания ЦК КПБ) одобрят и поддержат... Как ты?
Я сказал что-то в положительном смысле, а потом пораскинул умом и пришел к убеждению, что это не лучший вариант. Во-первых, не хочется понижать в должности (а значит и ущемлять материально) Кудинова. Во-вторых... Во-вторых, еще неизвестно, справится ли Василь Быков. Читать уйму рукописей, отбирать, редактировать… Макаенок, например, может разобрать, дать дельный совет, а сам поправить, отредактировать не в состоянии. Во всяком случае, до сих пор не отредактировал ни одной страницы. Возвращая прочитанную рукопись, он обычно предупреждает:
— Ну, на стиль я не обращал внимания…
А Василь Быков? А если и он на стиль не будет обращать внимания?
11 июня 1971 г.
Звонит Макаенок:
— Ну как? Не уехал еще?
— Нет... Хорошо, что ты позвонил... — и выложил ему свои сомнения насчет Василя Быкова.
Думал, будет возражать, доказывать, — нет!
— Так я же в порядке совета... Дело это не срочное… Вернешься — подумаем...
14 июня 1971 г.
Коктебель... Тот же Коктебель. Начальство сменилось, порядки (вернее было бы сказать — беспорядки) остались прежние.
На этот раз нас поместили в седьмом бараке (вторая комната). Просторно, хотя и сыровато. И — запах какой-то… Впрочем, этот запах здесь во всех бараках.
15 июня 1971 г.
Среди отдыхающих нет-нет да и попадаются знакомые по прошлому лету. Алексей Каплер и Юлия Друнина — и в столовой у них тот же столик, на веранде, жена Шукшина, кажется, Лев Кондырев, еще кто-то — фамилий их не знаю, запомнились одни лица…
В прошлом году «гвоздем сезона» был Евг. Евтушенко. Сейчас Евтушенко нет и «гвоздя» нет, — и как-то скучновато по сравнению с прошлым годом.
Да и погода... Сегодня был дождь, с утра дует ветер. Не «южно»!
17 июня 1971 г.
Ну и Крым!.. Ветер, то солнце, то дождь... Вода в море плюс четырнадцать... Войдешь и — как пробка — выскакиваешь обратно.
20 июня 1971 г.
Послали Аленке денег на дорогу. Значит, в конце июня нагрянет сюда. А Наташка не хочет ехать. Так, во всяком случае, она сказала Алесю Савицкому, а тот — Людмиле Борисовне, своей жене, отдыхающей здесь, в Коктебеле,
вместе с нами. Это существенно меняет планы. Без нее и Валентина, а вернее всего, и Аленка не останутся здесь дикарями.
21 июня 1971 г.
Читаю «Затерянный мир Кинтано-Роо» Мишеля Песселя. Любопытная книжица.
«Неведение мое оказалось во многих отношениях неоценимым качеством. Особенно оно помогло мне в общении с людьми. Ко всем, кто мне встречался на побережье, я относился с таким наивным и обезоруживающим доверием, что даже самые отъявленные злодеи не смели меня обидеть. Таким образом, у меня оказалась защита, о которой никто даже не подозревал».
24 июня 1971 г.
Юлька:
— Когда я вырасту большая, то вырожу девочку.
— Почему именно девочку?
— Мальчишки плохие, они дерутся.
26 июня 1971 г.
Приехала Ленка. Сдала на пятерки, это значит — на повышенную стипендию.
Молодец!
29 июня 1971 г.
Вечером мы с Юлькой возвращались с набережной. Встречается Александр Миронов с супругой. Вместо: «Как отдыхаешь? Что нового?» — с места в карьер:
— Вот дом Катьке строю... Пристала: «Давай, папа, мне отдельную дачу!» Ну, давай так давай!.. Теперь, если кто будет писать, так по адресу: «Планерский, Моровая 3-А...» — и весело засмеялся.
Катька — дочь Миронова. Она, кажется, еще не кончила школу.
5 июля 1971 г.
Юлька:
— Зачем вы назвали меня Юлей? Лучше бы Даша или Марина… А то имя плохое и я плохая...
29 июля 1971 г.
Ездили с Валентиной к Юльке.
Дача детсада в хорошем месте. Леса, леса… Недалеко от Минска (километров десять), а тишина — как где-нибудь в глухих дебрях.
И все-таки ребятишек жалко. Они скучают по дому, да и развлечений здесь почти никаких. Выведет воспитательница на «поляну», к старым липам, сядет — а вы, дети, играйте, играйте!
Жалко стало девчонку. Очень жалко. И — делать нечего, — там, на даче, при всех минусах лучше, чем в городе.
30 июля 1971 г.
Награды. Вручал Сурганов. Запомнились Бровка, Пестрак, Семеняко, Ширма, Корж-Саблин. Киты, все, кроме Семеняко, почти совсем седые. Из молодых — Пташников, Саченко, Глебов.
Вручение проходило церемонно и... скучно. Сурганов каждому говорил заученные слова, что-то вроде того, что, мол, желаю здоровья и новых творческих успехов, люди получали из его рук красные коробочки с орденом или медалью, бормотали что-то вполголоса и, смущаясь, неловко возвращались на место. Бровка «толкнул» речь, но, опять же, стереотипную, скучную.
Завершив раздачу наград, Сурганов взял листки бумаги и зачитал поздравление.
И — ни шутки, ни улыбки, ничего.
1 августа 1971 г.
Аленка делает новую пьесу. Название — «На кругах полудня» — тяжеловатое и претенциозное, но лучшего не нашла пока.
Работает на кухне, за крохотным круглым столиком, на котором едва помещается машинка. Бывает так: Аленка стучит на машинке, рядом, на столе и стуле, горы небрежно разложенных рукописей, тут же Наташка «перекусывает»,
а Валентина моет посуду под краном или готовит что-нибудь на завтра. Шум, гам, звон, всякие запахи и, вдобавок, разговоры...
Будет просто удивительно, если у нее что-то получится.
4 августа 1971 г.
Жара, какой не было в Минске сто лет. Температура в тени 30—32 градуса, на солнце — до сорока и, говорят, выше.
Душно. Дышать нечем.
Листья на некоторых тополях пожелтели или, не успев пожелтеть, посохли и осыпались, идешь — как по железным стружкам. Березы, липы, клены и каштаны тоже начинают желтеть и помаленьку осыпаться. Кое-где дворничихи сгребают листья в кучи и жгут, как это делают поздней осенью. По вечерам терпкий дымок тянется по воздуху, проникая в квартиры.
6 августа 1971 г.
Умер Янка Мавр, немного не дотянув до девяноста.
Вчера состоялись похороны. Лето, отпускной сезон, и народу было не много. По очереди стояли в почетном карауле. Жалкий оркестр (человека четыре) играл похоронный марш. И речи на гражданской панихиде были какие-то бесцветные, жалкие. Шамякин, Якимович, Хомченко... Все говорили по обязанности и — одно и то же: родился, работал, умер... А ведь в это «родился — умер» вмещается восемьдесят восемь лет!
Впрочем, именно эти восемьдесят восемь лет и предопределили общее настроение: «Пожил старик! Дай бог каждому!» — было как бы написано на лицах.
8—9 августа 1971 г.
Звонит Макаенок:
— Знаешь, Никита Богословский прислал письмо. Дескать, ваш журнал сейчас самый умный и прогрессивный... Ну, и... предлагает юмористическую повесть «Завещание Глинки». Если, говорит, немного сократить и кое-какие
фамилии изменить, то можно и напечатать... Как ты, а? Я сказал — пусть присылает, посмотрим. Но никаких авансов давать не надо. Макаенок хочет так и сделать, то есть не давать никаких авансов.
6 октября 1971 г.
Вчера приезжала Любовь Александровна Дубенская, она дает запись воспоминаний Нади Леже, художницы, уроженки Белоруссии. Разговорились о художниках вообще. По ее словам, Пабло Пикассо живет сейчас уединенно, никого не принимает. Последняя его выставка удивила — чуть ли не сплошная эротика. Между прочим, я видел (и не однажды) Пикассо в августе 1948 года во Вроцлаве, на конгрессе в защиту мира. Во время перерывов он расхаживал по вестибюлю в обнимку с Ильей Эренбургом. Близко наклонившись друг к другу, они о чем-то оживленно болтали и посмеивались. Не смеялись, — именно посмеивались, — одними глазами. С Марком Шагалом Дубенская встречалась лично. Всемирная слава, богатство — всего достиг, — а, по его словам, не проходит и дня, когда бы он не вспоминал свою родину, Витебщину. Спит — и во сне видит. И разговор у них, естественно, был только о России, о Витебщине. Когда она, Дубенская, сказала, что его помнят и знают на родине, — Шагал весь просиял и загорелся: — Правда? Нет, скажите, это правда?— и счастлив был, как ребенок. Условились, что в воспоминаниях будет несколько страничек и о Марке Шагале.
16 октября 1971 г.
15 октября исполнилось тридцать лет с тех пор, как мы с Валентиной встретились. Было это в сосновом лесу где-то на полпути между Ржевом и Старицей. Мы отступали... Накануне утром медсанбат с трудом проскочил через горящий Ржев, остановился в лесу, переждать до вечера. Потом, не дождавшись, когда начнет темнеть, двинулись дальше, но проехали километров пять-шесть, свернули влево и остановились в том сосновом лесу. Раненые прибывали, — пришлось оставить палатки, зарыть ящики с медикаментами, одеяла, простыни, — все, что мешало двигаться дальше. Спали кое-как, на березовых листьях, а утром я проснулся, вышел из палатки к костерку, смотрю — она, Валентина. Ее ППГ на конной тяге, как он назывался, разбомбили немцы, командир и замполит дали деру, а их, девчат, медсестер и санитарок, бросили на