Глава 17
Диктофон щёлкнул, прерывая монотонный голос художника. Ли Джихван убрал устройство в сумку.
— Спасибо, Вон Мёнгю-ши. Это было… познавательно, — произнёс он, поднимаясь со складного стула.
Художник, молодой человек с тщательно растрёпанными волосами и пятнами краски на дизайнерском свитере, кивнул с видом творца, снизошедшего до профана. Галерея «Новые горизонты» гудела тихим, интеллигентным шумом. Немногочисленные посетители плавно перемещались по залу, останавливаясь перед замысловатыми инсталляциями и полотнами, объединёнными темой «Невидимые грани реальности». Воздух пах полиролью и чем-то неуловимо бумажным — каталогами, буклетами.
Джихван кивнул на прощание и направился к выходу, лавируя между переплетёнными проводами и холстами, забрызганными флуоресцентной краской. Очередное задание выполнено. Формально он всё ещё числился в штате репортёров, освещающих городскую жизнь, но главный редактор, зная его состояние, временно перевёл его на «лёгкие» темы. Искусство. Как иронично.
Белые стены, высокий потолок, направленный свет, выхватывающий из полумрака очередной арт-объект. Посетители — в основном люди среднего возраста, одетые элегантно, — изредка обменивались короткими репликами. Типичная атмосфера места, где принято размышлять о высоком, даже если голова занята совершенно другим.
Мысли самого Джихвана были далеки от темы экспозиции. Они возвращались к больничной палате, к неподвижной фигуре младшего брата. Обстоятельства несчастного случая оставались неясными, там было достаточно тёмных пятен, но слишком многое указывало на пренебрежение элементарными нормами безопасности на производстве. Попытки Джихвана разобраться, разговоры с бывшими коллегами Донхёна — да, именно бывшими, брат был уволен сразу после инцидента, — и официальные запросы не принесли никакого результата. Джихван из раза в раз натыкался на невидимую стену. Оставалось лишь глухое чувство неправильности происходящего и собственное бессилие что-либо изменить.
Он шёл к выходу, почти не глядя по сторонам, погружённый в свои мысли. Вокруг мелькали какие-то абстрактные формы. На вкус самого журналиста это была мазня, но он всего лишь временно исполняет обязанности репортёра из отдела культуры — что он вообще может знать о высоком искусстве? Но даже если бы и знал… Сейчас его реальность была слишком конкретной, чтобы искать утешение или смысл в чужих метафорах.
И вдруг он остановился. Резко, посреди зала. Его взгляд случайно зацепился за картину, висевшую немного в стороне, почти у самого выхода. Она выбивалась из общего ряда. Никаких абстракций, никаких скрытых смыслов, по крайней мере на первый взгляд. Пейзаж.
Море после шторма. Над самым горизонтом тяжёлые свинцовые тучи расступались, пропуская первые, ещё неяркие лучи восходящего солнца. Там, вдали, свет ложился на гребни волн, окрашивая их в золотистые и розоватые тона. Вода же на переднем плане была ещё тёмной, хранящей память о недавней буре, но уже с первыми отблесками глубокой синевы, отражающей светлеющее небо. Картина казалась почти вызывающе простой, даже наивной, на фоне концептуальных работ вокруг.
Джихван стоял неподвижно. Что-то в этой простоте, в этом незамысловатом образе рассвета после бури, коснулось его. Это был даже не восторг, скорее тихое, неожиданное узнавание. Словно художник выстрелил эмоцией точно в цель и описал изматывающую борьбу, после которой обязательно должно наступить прояснение. Журналист вдохнул глубже, ощущая, как чувство умиротворения разливается внутри. Никогда прежде он не испытывал столько эмоций всего лишь от картины. Это было словно напоминание, что его личная буря не вечна. Что рассвет неизбежен.
Он подошёл ближе, рассматривая мазки. Краска лежала густо, фактурно. Художник явно работал быстро, эмоционально, не заботясь о фотографической точности. Но именно эта экспрессия и создавала ощущение подлинности, которое так зацепило Джихвана. Он простоял так минуту или две, просто глядя, позволяя этому неожиданному чувству резонанса немного укорениться.
Гудение галереи, казалось, отошло на второй план. Он не сразу заметил фигуру человека, подошедшего и остановившегося неподалёку. Некоторое время они стояли молча — два незнакомца перед нарисованным морем.
— Привлекает внимание, не так ли? — голос подошедшего мужчины был спокойным, ровным. Он нарушил тишину, но не потревожил её.
Джихван слегка повернулся. Незнакомец смотрел на «Рассвет после бури». Одет он был просто — тёмные брюки, строгий пиджак — без нарочитой артистической небрежности, свойственной многим здесь.
Журналист повернулся обратно к холсту и коротко кивнул.
— Да. Больше, чем всё остальное на этой выставке, — он неопределённо махнул рукой в сторону центра зала. — В ней есть что-то очень личное. Здесь меньше… игры.
Джихван не чувствовал потребности объяснять, какую именно струну задела эта работа. Это было личное, в конце концов. Он ожидал стандартного вежливого кивка или общих слов об «интересном видении». Редко кто в подобных местах был готов к действительно глубокому обсуждению, выходящему за рамки заученных фраз из пресс-релиза выставки.
Незнакомец помолчал ещё мгновение. Джихван вновь оторвался от картины и бросил взгляд на собеседника. Едва заметная улыбка тронула губы мужчины, не коснувшись глаз.
— Художник определённо передал сильное чувство, — он сделал паузу, его взгляд проследил линию, где нарисованное небо встречалось с морем. — Хотя, возможно, не совсем то, что кажется на первый взгляд.
Джихван ощутил укол раздражения. Это простое послание надежды. Единственная работа, что за долгие годы — а то и за всю жизнь — вызвала у него яркие эмоции. А этот человек, похоже, намеревался препарировать ее. Журналисту захотелось уйти.
Незнакомец продолжил, его тон оставался скорее задумчивым, чем утверждающим, и журналист всё-таки решил дослушать.
— Заметьте оттенки красного в солнечной короне. Не мягкий персиковый, а какой-то тревожный, почти малиновый. Меньше тепла рассвета, больше яркости чего-то обжигающего. Почти лихорадочные, — его взгляд немного сместился. — А тени в волнах, даже в тех, что тронуты светом, — посмотрите на эти сине-чёрные мазки под самыми гребнями, — они кажутся необычайно глубокими, не так ли? Словно тьма не отступила по-настоящему, — он указал пальцем на одну из волн на переднем плане. — Даже линия горизонта… видите, где она встречается с левым краем холста? Она не совсем прямая. Небольшой изгиб вниз, как будто давит какой-то груз.
Глубокое разочарование охватило Джихвана. Ну вот зачем? Зачем он решил прислушаться к чужому мнению? Почему обнадёживающий образ должен скрывать что-то ещё? Он хотел отмахнуться от этих слов, уцепиться за своё первоначальное впечатление. Но любопытство или, возможно, тихая убеждённость в голосе незнакомца заставили его взглянуть ещё раз. Ближе.
И он действительно увидел. Тревожную яркость красных оттенков. Гнетущую глубину теней. Почти незаметный прогиб линии горизонта. Всё, о чём говорил незнакомец, являлось критически важным, это были не придирки. Детали были перед глазами всё время, но он их не видел, сосредоточившись лишь на общем впечатлении победы света над тьмой. Интерпретация незнакомца не отменяла рассвет, но добавляла слой сложности, осознание цены.
Прозрение было ярким. Картина ещё сильнее затронула что-то очень личное, раскрывшаяся идея — победа, которая досталась тяжело и всё-таки ещё не была одержана, — нашла отклик в душе Джихвана. Первоначальное раздражение начало угасать.
Было что-то обескураживающее в том, как легко этот незнакомый человек разрушил его первоначальное восприятие и тут же создал новое, не менее воодушевляющее. Такая проницательность определённо заслуживала уважения. Джихван привык сам подмечать детали, искать скрытые слои — это было частью его профессии. Правда, в его случае куда уместнее выражение «читать между строк». И сейчас он столкнулся с кем-то, кто делал это, казалось, без усилий, применительно к искусству.
Они отошли от «Рассвета». Молчание между ними уже не было неловким, скорее задумчивым. Не сговариваясь, они вместе прошли к окну в дальнем конце зала, где стояла пара минималистичных скамей, создавая более уединённое пространство, чем в центре галереи. Свет уличных фонарей, пробиваясь сквозь высокое окно, ложился на полированный пол прямоугольником.
— Интересная тема для выставки, — Джихван нарушил тишину первым, скорее по привычке заполняя паузу, чем из реального интереса. — «Невидимые грани». О них, наверное, очень легко споткнуться? Хотя иногда кажется, что самые болезненные грани — вполне видимы. Просто их предпочитают не замечать.
— Часто так и бывает, — согласился незнакомец. Он спокойно и внимательно посмотрел на Джихвана. — То, что невидимо, не всегда скрыто. Иногда это просто то, на что не хотят смотреть. Но по правде говоря, ваши слова вызвали мой интерес. Похоже, вы недавно столкнулись с чем-то подобным?
Вопрос был задан мягко, без давления. Джихван почувствовал, как слегка свело челюсти, но на этот раз это была реакция не на собеседника, а на саму ситуацию, в которой он оказался. Он мог бы отмахнуться, свести всё к общим фразам о трудностях журналистской работы. Но вместо этого он почему-то решил поделиться частичкой своих переживаний. Наверное, журналист всё ещё был на эмоциях.
— Можно сказать и так, — Джихван потёр переносицу. — Работа журналиста часто связана с попытками сделать видимым то, что кому-то очень выгодно скрывать.
Они помолчали. Незнакомец не торопил, давая Джихвану возможность самому решить, стоит ли продолжать. И журналист решил, что не стоит.
Разговор перешёл на общие темы — о роли искусства в отражении реальности, о том, насколько субъективно восприятие. Незнакомец говорил немного, но его редкие реплики были точны и заставляли задуматься. Он не спорил, скорее предлагал иные углы зрения. Джихван вдруг обнаружил, что увлёкся разговором, целиком забыв о заботах.