ного, кто мог мне помочь…
Юна всхлипнула и закрыла лицо руками. Ханби молча смотрела на неё, пытаясь уложить услышанное в голове. Картина прошедшей недели начала обретать пугающие очертания. Становилось понятно и странное поведение Юны, и её слова.
— Но… Со Гунхо… он ведь… — Ханби не знала, как спросить.
— Он тоже уволен, — Юна подняла голову. В её голосе появилась стальная нотка. — На следующий же день, вечером, его вызвала служба безопасности. А затем его забрали. Прямо из офиса. Говорят, дело передали в полицию. Больше он никого не тронет.
Значит, Мёнджин не только заступился за Юну, но и, возможно, как-то инициировал расследование? Или это просто совпадение?
Ханби подошла к Юне и осторожно положила руку ей на плечо.
— Юна, это ужасно. Мне так жаль, что тебе пришлось через это пройти, — сказала она тихо. — И ты не виновата в том, что случилось с Мёнджином. Виноват только Со Гунхо.
Юна постаралась успокоиться и кивнула.
— Я знаю, но всё равно… Если бы он не вмешался… Он ещё и пытался меня убедить, что всё в порядке…
Ханби думала, что начала понимать нового Мёнджина. А теперь оказалось, что она раскрыла в лучшем случае часть его личности. Заступиться за коллегу, рискнув работой… На такое мало кто пойдёт. Они ведь с Юной толком даже не общались, посторонние, по сути, люди. И расплата за вмешательство наступила моментально. Теперь в другом свете воспринимается его внезапное исчезновение.
Она села рядом с Юной, чувствуя, что рабочий день, толком не начавшийся, окончательно испорчен.
Глава 20
Рынок Кванчжан жил своей шумной, наполненной историей жизнью. Воздух гудел от сотен голосов: торговцы зазывали в свои лавки, нахваливали товар, тут и там раздавался смех и споры. Запахи смешивались в густой коктейль: пряные ароматы уличной еды, сладковатый дух свежей выпечки, терпкие нотки трав и специй и неуловимый запах пыли и старины, въевшийся глубоко в саму ткань этого места. Яркие краски лотков с овощами и фруктами, пёстрые ткани, блеск медной посуды — всё это казалось картинкой в калейдоскопе.
Осматриваясь, я неспешно двигался сквозь поток. Этот бурлящий котел человеческой активности был идеальным полигоном для тренировки и тестирования навыков. Сейчас часть прежних ограничений исчезла. И хотя я всё ещё чувствовал себя преступно слабым, нужно ведь радоваться любому прогрессу, не так ли? Тем более такому стремительному прогрессу.
Я свернул в ряды, где торговали тканями. Рулоны шёлка, хлопка, льна громоздились до самого потолка, создавая узкие красочные коридоры. Здесь к запахам рынка добавились специфические ароматы — свежей ткани, пыли и чего-то неуловимо химического от красителей. Я намеренно раскрыл своё восприятие, позволяя всем этим ощущениям войти. Я улавливал не только цвета и запахи, но и обрывки настроений людей вокруг: сосредоточенную расчётливость торговки, перебирающей купюры; нетерпение покупательницы, ожидающей, когда торговка освободится и покажет ей рулон шёлка для платья; лёгкую усталость пожилой пары, просто проходящей мимо.
На мгновение все эти звуки, запахи и чувства смешались, грозя превратиться в гудящий, давящий ком. Это было похоже на попытку слушать десятки радиостанций одновременно. Но в этом и суть: нужно слушать, но не прислушиваться. По крайней мере, именно с этого следует начинать любую тренировку.
Когда я немного освоился, спокойным усилием воли начал разделять этот поток. Вот — визуальные образы: блеск атласа, матовая глубина хлопка. Вот — звуки: шуршание ткани, приглушённые разговоры. А вот — эмоции, я отделил их, наблюдая со стороны, не позволяя им влиять на себя. Это при небольшом количестве людей и слабом восприятии подобный эмоциональный шум почти не затрагивает эмпата, но отныне, находясь в толпе, нужно привыкать к постоянному контролю. Я словно расставлял всё по полочкам в своей голове, наводя порядок в этом сенсорном хаосе. Пройдя текстильные ряды до конца, я почувствовал удовлетворение — я продолжал удерживать контроль, а перенапряжение оставалось всё так же далеко за горизонтом.
Выйдя из тесных тканевых рядов, я оказался на небольшой площади внутри рынка. Люди спешили в разные стороны, их пути пересекались, расходились, создавая живой, постоянно меняющийся узор. Кто-то нёс тяжёлые сумки, кто-то остановился поболтать со знакомым, кто-то просто пробирался сквозь толпу.
Это место показалось идеальным для продолжения тренировки. Я сделал глубокий вдох и слегка расслабил зрение, глядя как бы сквозь толпу, не фокусируясь на ком-то одном. Постепенно я начал замечать нечто большее, чем просто движущиеся фигуры. От каждого человека тянулись едва заметные, мерцающие нити — линии его самых ближайших шагов, коротких, почти неосознанных выборов: свернуть налево или направо, остановиться у лотка или пройти мимо, стоит ли совершать покупку.
Это не были яркие видения будущего, скорее, лёгкая рябь на поверхности реальности, показывающая самые простые, сиюминутные возможности. Я не пытался угадать, куда пойдёт вон та женщина с корзиной или что купит мужчина в кепке. Моей целью было просто видеть эту тонкую паутину повседневных событий, ощущать её непрерывное плетение и при этом твёрдо стоять на ногах, слышать шум рынка, чувствовать запах жареных каштанов с ближайшего лотка. Удерживать это двоякое восприятие — видеть и чувствовать два слоя реальности одновременно — было непросто, но доступно на моём уровне. Убедившись, что могу сохранять этот баланс, не теряя себя, я снова двинулся вперёд, вливаясь в поток.
Движение сквозь толпу само по себе было упражнением. Я чувствовал едва заметные колебания пространства вокруг людей, их намерения повернуть, остановиться, ускорить шаг — и лавировал, избегая столкновений, двигаясь плавно, инстинктивно. Это было похоже на танец, где партнёром выступал сам хаос рынка, а я учился вести, предугадывая его следующие па. С каждым шагом контроль становился увереннее, ощущение некоторого давления, которое возникло вначале, почти исчезло, сменившись спокойствием и сосредоточенностью.
Проходя мимо рядов с едой, где шипело масло на сковородках и витали ароматы кимчи и жареной рыбы, я улавливал не только запахи, но и даже вкус готовящихся блюд. Мелькали короткие вспышки желаний покупателей, их мимолётные раздумья — взять ещё порцию или уже хватит? Я удерживал концентрацию, поглощая образы и ощущения, но не цепляясь за них, позволяя им проходить сквозь сознание, как облака по небу.
Уже ближе к краю рынка, где ряды становились менее плотными, а шум немного стихал, моё внимание привлекла небольшая лавка, отличавшаяся от остальных. Здесь не было яркой вывески, она была бы совсем не к месту. Внутри на пыльных полках теснились предметы из прошлого: потускневшие зеркала, керамические вазы с едва заметными трещинками, старые монеты, книги в истёртых переплётах. Мой взгляд скользнул по полкам и остановился на небольшой медной чернильнице, стоявшей чуть в стороне. Её форма была простой, но изящной, а металл покрылся патиной времени.
Я подошёл ближе, ведомый любопытством. Сосредоточившись на предмете, я позволил себе коснуться его истории. Не нужно было даже брать чернильницу в руки. На одно неуловимое мгновение перед моим внутренним взором промелькнул нечёткий, почти призрачный образ: рука в строгом тёмном костюме, какие носили в начале прошлого века, обмакивает перо и выводит на бумаге витиеватые иероглифы. Вместе с образом пришло и ощущение — застарелая грусть, как эхо чьих-то давно ушедших чувств, связанных с этим предметом. Я задержался на этом ощущении ровно настолько, чтобы его распознать, проанализировать, а затем мягко, без усилия, отстранился, возвращая своё внимание к реальности лавки — запаху пыли и старого дерева. Глубина погружения была под контролем, и я приятно удивился, сколь сильно расширились мои возможности: чернильнице было более сотни лет.
Удовлетворённый последним тестом способностей, я отошёл от лавки. Наверное, даже с учётом слабости восприятия аколита, мне не стоило бы посещать подобные места до достижения ранга адепта. В метро и просто на улицах пусть и достаточно много людей, но линии судеб фактически предопределены — в транспорте никто не подбирает себе одежду, не наслаждается вкусом уличных блюд; люди просто перемещаются с одного места в другое. Самое большее, человек решает в это время: справа обойти прохожего или слева?
Покинув последние ряды, я вышел на более спокойную улицу, оставив позади суету рынка. Городской шум здесь был другим — размереннее, предсказуемее. Я сделал несколько глубоких вдохов, мысленно подводя итоги.
Итак, проверка прошла успешно. Жёсткий прорыв действительно перевёл меня на уровень адепта, и главные изменения — восприятие и контроль. Теперь и вижу больше, и меньше сил трачу на то, чтобы просто оставаться в адекватном сознании. Словно пересел с шаткого одноколёсного велосипеда на двухколёсный — путь к вершинам всё ещё долог, но теперь не нужно тратить все силы лишь на удержание равновесия. И пусть я ещё не успел закрепиться на новом уровне возможностей — то, чем я уже обладал, помноженное на опыт столетий, делало меня уникальным. Ни один адепт из моего прежнего мира, даже находясь на пике силы, не мог со мной соперничать.
На самом деле больше всего я радовался не расширившимся возможностям, а тому, что теперь мне открыты и другие способы укрепления эфирного тела, помимо вмешательства в ткань реальности и изменения судеб.
Во-первых, медитация. Существует множество разнообразных техник, но, по сути, речь всегда о специфической концентрации и очищении каналов восприятия. Медитация позволяла постепенно уплотнять и гармонизировать эфирное тело, делая его более восприимчивым и устойчивым. В теории я мог ею заниматься и до прорыва, но по факту я и так целыми днями был вынужден держать концентрацию, чтобы не свихнуться, куда мне ещё дальше себя перегружать?
Во-вторых, сноходство — искусство навигации и взаимодействия с реальностью снов. В моём родном мире у этого среза реальности было другое, более полное название: мир сновидений и идей.