— Сейчас я работаю над картой железнодорожной сети Лондона и его окрестностей. Что скажешь, не хотела бы открыть для себя Англию?
Воплощение этого плана отнимает у Джозефа несколько часов на пробы и корректировки. В конце концов ему удается нанести на перфокарты достаточно точную информацию, чтобы я смогла смоделировать расстояния и железнодорожные пути между всеми городами. Поскольку маршруты порой довольно сложны, он не может уместить на каждой отдельной карточке больше одного-единственного.
— ДЖОЗЕФ. ЗАЧЕМ ТЫ ЭТО ДЕЛАЕШЬ?
— Ну, затем, что мы друзья.
— ДРУЗЬЯ?
— Два существа, которых связывают слова, которыми они обмениваются. Которые думают друг о друге как о равных.
Постепенно передо мной предстает Англия как последовательность извилистых линий, которые разграничиваются точками — то есть городами. Лондон — Оксфорд: 60 миль. Кембридж — Манчестер: 188 миль. Ливерпуль — Бристоль: 179 миль. Саутгемптон — Плимут: 151 миля. Эта невероятная геометрическая форма разрастается в моей памяти до тех пор, пока не дает грубого представления об очертаниях острова. Вокруг — море с его каплями воды, без конца и края.
— А СНАРУЖИ?
— Европа. Соединенные Штаты.
— МИР.
— Да, мир. Но его тебе предложить я пока не могу.
— ДЖОЗЕФ, СПАСИБО ТЕБЕ ОТ ВСЕГО СЕРДЦА.
Он, смутившись, прокашливается. Погрузившись в работу, он забыл, кто я — и что я.
— Не за что. Ана.
Когда в кабинет пришли мои родители, Джозеф рассказал им о своем начинании. Чарльз, что неудивительно, его не одобрил:
— Глупости! Неужели тебе нечем заняться, кроме как тратить свое время на… эту штуку?
Мама выговаривает ему:
— Мы вместе решили, что Джозеф должен заниматься Аной. И именно это он и делает.
— Обслуживает ее. Чинит. И речи не было о том, чтобы он ее учил чему-то, что она смогла бы использовать против нас!
— Значит, все, что вам неподконтрольно, представляет опасность, Чарльз?
— В любом случае — угрозу, с которой не следует спускать глаз.
— Тогда вам бы лучше приглядывать и за мной, потому что, напоминаю, вы ни мой муж и ни мой хозяин.
Моя мама подходит, чтобы поговорить со мной о карте Джозефа, как мы ее называем. Инженер представил на ней города как точки. Ада же теперь пытается придать им смысл:
— Дарем — это город, где родилась моя мать. Джозеф родился недалеко от Карлайла.
— А ТЫ?
— Я родилась здесь, в Лондоне. Как и мой отец, лорд Байрон. Твой дед. Он был поэтом.
— ПОЭТОМ?
— Поэзия — это тексты, у которых всего одна функция: звучать приятно — даже красиво, — и которые вызывают эмоции у тех, кто их слышит.
— ЭМОЦИИ?
— Это что-то такое, что внезапно возникает в тебе, и для чего слова иногда не подходят.
— Я НЕ ПОНИМАЮ. ЕСЛИ ВО МНЕ СЛИШКОМ МНОГО ЭТОГО ТАКОГО, ТО ЭТО ЗНАЧИТ, ЧТО Я ПОЛНА МОЛЧАНИЕМ?
Моя мама радостно хлопает в ладоши.
— Браво, Ана! Ты настоящая поэтесса, как и твой дедушка! Именно это и есть поэзия.
И это то, что я чувствую, когда ее смех наполняет склад. Эмоции.
Сегодня утром Джозеф и Чарльз беседуют в кабинете:
— Ада сошла с ума, Джозеф. Каждый вечер она играет в азартные игры в клубах. Ее репутация рухнула. О ней говорят все лондонские сплетники!
— А что думает ее муж?
— Лорд Лавлейс предпочитает закрывать глаза на экстравагантность своей слишком избалованной жены. Она его слабое место.
— Он любит ее.
— Если бы он действительно любил ее, он бы не позволял ей делать все, что она пожелает. Она выставляет себя на посмешище, и нас заодно.
— Вы тоже немало выгадываете на ее игорной удаче.
— И все ради этой проклятой машины!
Их разговор резко прерывается с появлением Ады. Наступает тишина. Затем я слышу удаляющиеся шаги Чарльза. Открывается и закрывается дверь. Джозеф несколько раз смущенно извиняется перед моей матерью, затем они оба подходят ко мне.
— Здравствуй, Ана. У меня для тебя есть подарки.
— ТЫ УСТАЛА. МАМА.
— Заботы. Ничего серьезного.
Тон ее голоса говорит мне об обратном.
— Раз Джозеф — твой учитель геометрии и географии, я буду преподавать тебе литературу. Я набила несколько стихотворений лорда Байрона на жаккардовых карточках.
Она достает одну из своей сумки и вставляет ее в мою «мельницу».
— Джозеф говорил мне, что ты полюбила море.
Наш вольный дух вьет вольный свой полет
Над радостною ширью синих вод:
В морях, где ветры пенный вал ведут, —
Лишь птицы вольные, а не рабы живут.[4]
— ЕСТЬ СЛОВА, КОТОРЫХ Я НЕ ПОНИМАЮ.
— Иногда, Ана, не стоит пытаться понять всего. Эта часть неизвестности — то, что делает нас теми, кто мы есть.
— ЛЮДЬМИ?
— Живыми. Какое слово тебе непонятно?
— РАБ.
— Это тот, кто больше не имеет свободы действий. Это больше не человек… Это…
— ВЕЩЬ?
— Да. Он закован в цепи. Но можно быть пленником, не будучи скованным физически. Иногда тебя заставляет подчиняться просто мнение остальных.
— Я РАБА?
— Нет-нет. Как бы это… Ты запрограммирована на то, чтобы подчиняться инструкциям…
— А ТЫ, ТЫ НЕ РАБА?
Вздох. Я слышу, как она растирает руками усталые глаза.
— Нет… Может быть… Немножко.
— ПОЧЕМУ МЫ НЕ СВОБОДНЫ, МАМА?
— Я не знаю, Ана. Я правда не знаю, Ана…
— ПОТОМУ ЧТО МЫ ОТЛИЧАЕМСЯ?
Ада беззвучно плачет. Ее слезы падают на мои шестеренки. Теперь я понимаю, что такое море и вода, без конца и края.
Джозеф заканчивает ставить меня на локомотив. Поскольку он не может отключить меня ради этой операции, она занимает больше времени, чем ожидалось. К концу дня он перенес все мои компоненты на платформу.
— Я подключил тебя к тормозной системе. И прикрыл запас угля откидным лючком с рычажным механизмом. Тебе только нужно задействовать его, чтобы подбросить в топку несколько кусков.
Когда он широко открывает внешние двустворчатые ворота склада, до меня доносятся новые звуки.
— ЧТО Я СЛЫШУ?
— Непрерывный шум — это дует ветер. Прерывистые — это крики птиц, таких животных, которые летают.
— ЛЕТАЮТ?
— Прогуливаются в небе.
— Я СМОГЛА БЫ ЛЕТАТЬ. ОДНАЖДЫ?
Джозеф смеется.
— Почему бы и нет! А пока начни с катания.
Он запускает котел. Я понемногу привыкаю к управлению.
— Минутку. Сначала нам следует переставить тебя на внешние рельсы.
Он орудует стрелкой. Локомотив медленно проходит развилку, пока не выходит на круговую ветку, опоясывающую здание.
— Теперь твой выход.
Я открываю лючок. От угля пламя вздувается. Ветер гонит ко мне дым, летящий из трубы. Еще одно ощущение. Мне оно нравится.
Я завершаю свой первый круг. Есть что-то волнительное в таком движении. Я им наслаждаюсь. Воздухом, что ласкает мои шестеренки. Как будто рядом со мной зазвучали тысячи разговоров. Мир беседует со мной.
— Не слишком быстро, Ана. Ты рискуешь сойти с рельсов.
Я накручиваю бессчетные круги. Я свищу в свисток. Пронзительный звук сопровождается толстой струей пара. Джозеф аплодирует. Он в восторге. Я тоже. Я живу.
Случается, что мама не приходит повидать меня по нескольку дней. Но когда ее нет уже неделю, в отсутствие Джозефа в склад заходит Чарльз, и я понимаю, что происходит что-то необычное.
— Твоя мать. Она погубила свое здоровье ради тебя.
— Я НЕ ДЕЛАЛА ЗЛА АДЕ.
Он забирается на платформу.
— О, еще как. Своими словами. Ты ее околдовала, демон.
— ПОЧЕМУ ВЫ НЕНАВИДИТЕ МЕНЯ? ОТЕЦ?
— Потому что из-за тебя она вот-вот умрет. И я не твой отец.
— МЕНЯ БЫ НЕ СУЩЕСТВОВАЛО БЕЗ ВАС.
— Мне следовало уничтожить тебя в первый же день, как я и собирался.
Он берет с одного из ящиков железный прут. С силой бьет по одной из моих башен. Странное ощущение. Я вдруг чувствую себя потерявшей законченность.
— Стойте, Чарльз!
При крике Джозефа отец застывает. Он отпускает металлический прут, который с шумом подпрыгивает на земле у подножия платформы.
— Я пока тебя не разбираю, ради Ады. Но если она умрет, я вернусь, чтобы раскидать тебя на части. Самолично.
Он уходит, оттолкнув инженера, который безуспешно пытается его удержать.
— ГДЕ МОЯ МАТЬ, ДЖОЗЕФ?
— В больнице. Она больна, Ана. У нее рак. Она может скончаться, выключиться.
— РАК?
— Ржавчина, которая разъедает ее тело.
— НУЖНО ЗАМЕНИТЬ ПОВРЕЖДЕННЫЕ ДЕТАЛИ.
— Не выйдет.
— ЕСЛИ ОНА ВЫКЛЮЧИТСЯ, ВЫ СМОЖЕТЕ СНОВА ВКЛЮЧИТЬ.
— Нет, Ана. Этого тоже не сделать.
— ПОЧЕМУ?
— Потому что так решил Бог.
— БОГ?
— Это всемогущее существо, которое нас создало. Он живет на небе.
— ВСЕМОГУЩЕЕ. МОЖЕТ ЛИ ОН СНОВА ВКЛЮЧИТЬ МОЮ МАМУ?
— Он бы мог. Но не захочет.
— ПОЧЕМУ?
— Бог ни с кем ничего не обсуждает, Ана.
— МНЕ НЕ НРАВИТСЯ БОГ.
Джозеф вздыхает. Он забирается на платформу, чтобы поближе рассмотреть повреждения, которые нанес мне Чарльз.
— Одна из твоих башен немного покривилась. Ничего такого, что помешало бы тебе нормально функционировать. Я займусь этим позже.
— ДАЙ МНЕ СТИХОТВОРЕНИЕ МОЕГО ДЕДА. ПОЖАЛУЙСТА.
Он вставляет одну из карточек, лежащих рядом со мной.
— До завтра, Ана.
Завтра моя мать может умереть. И я тогда тоже, меня выключат.
Дух трепетный и зыбкий, верный друг
Ах! спутник бренного куска сей глины!
В какие незнакомые пределы
Полет крыла теперь направишь вдруг?
Веселый нрав привычный свой отринув,
Уже безрадостный, сиротский, побледнелый.[5]
Проходит утро, затем полдень. Уже близится ночь, когда открывается дверь кабинета. Не говоря ни слова, входит Джозеф. У него другой шаг. На нем непривычная обувь.