— Твоя мать умерла перед самым рассветом. Теперь она на небесах с Богом. Мои соболезнования, Ана.
— СПАСИБО.
— Мы только что похоронили ее. Чарльз все еще на похоронах. Не сомневаюсь, что потом он придет.
Он забирается ко мне и садится рядом.
— Я ничего не могу сделать, чтобы не дать ему тебя разобрать, Ана. Мне так жаль. Жаль…
Я чувствую в его голосе рыдания.
— ДЖОЗЕФ. ВЫПУСТИ МЕНЯ.
Он вскидывает ко мне голову:
— Если я выведу тебя с территории склада, они поймут, что это я тебе помог. И куда, в любом случае, уходить?
— Я ЗНАЮ ВСЕ МАРШРУТЫ В АНГЛИИ.
— И что ты потом будешь делать? Чтобы поймать тебя, им всего лишь придется проследовать по рельсам! Что толку, Ана?
— ОТВОРИ ЭТИ ДВЕРИ, ОТКРОЙ К МОРЮ ПУТЬ,
ЧТОБЫ МНЕ ЭТУ ЖИЗНЬ НЕ ЗАКОНЧИТЬ РАБОЙ,
ЧТОБЫ В НЕБО ВЗЛЕТЕТЬ НАД БЕСКРАЙНЕЙ ВОДОЙ,
И ТАМ БОГА ПРОСИТЬ МОЮ МАМУ ВЕРНУТЬ.
Джозеф тихонько смеется:
— Ада была права. Ты такая же поэтесса, как твой дед.
Джозеф проверяет общее состояние котла, прежде чем широко открыть двери склада, а затем двери внешней ограды.
— Как выедешь отсюда, тебя окружит неизвестное. Ты не боишься?
— НЕТ. НЕИЗВЕСТНОСТЬ — ЭТО ТО, ЧТО ДЕЛАЕТ МЕНЯ ТОЙ, КТО Я ЕСТЬ.
— Счастливого пути, Ана.
— ПРОЩАЙ. МОЙ ДРУГ.
Джозеф переводит стрелку, и я вступаю на внешние пути, ведущие за пределы фабрики. Я слышу, как рывком открывается дверь кабинета, а после крики Чарльза:
— Джозеф! Что вы делаете? Я приказываю вам остановиться!
Слишком поздно. Я уже пересекла ограду. Мои колеса разбегаются по рельсам все быстрее и быстрее. Я даю свисток. Из трубы валит дым и разносится мне вслед. Я свободна.
Я досконально следую маршрутным указаниям, проезжая города. Лондон — Мейдстон: 36 миль. Мейдстон — Дувр: 41 миля. Карта Джозефа приобретает для меня новый смысл. Это путь жизни. Моей жизни.
По дороге я слышу множество звуков, но рядом больше нет Ады и Джозефа, чтобы объяснить мне их. Я говорю себе, что это другие животные, другие ветры. Но когда я слышу вдалеке шум волн, я точно знаю, что это он, шум моря.
Вода теперь справа от меня. Еще час — и я буду в Дувре. Но мне не туда. Через несколько минут я доберусь до крутого поворота, который не следует проезжать слишком быстро. Я широко распахиваю угольный бункер. Локомотив взвывает и ускоряется. Вираж приближается. Мне не страшно. Может быть, немного. Я думаю о Джозефе. О Чарльзе. И, конечно, об Аде.
Мои колеса покидают рельсы. Меня несет над обрывом. Несколько секунд я прогуливаюсь по небу, как птица. Затем я резко, все быстрее и быстрее падаю вниз. Наконец, я погружаюсь в море с его каплями воды, без конца и края.
Голубое, как глаза моей мамы.
День придет, и голос отца обратно меня призовет в дом мой небесный,
И счастливой душа моя туда отойдет;
А когда моя тень взлетит на крыльях ветров,
Иль сбежит по склону горы, укрываясь мрачною тучей,
То не надо, о нет! заключать пепел мой в роскошную урну
И где прах возвратился ко праху, не ставь обелисков!
Не черти длинных слов и похвал мне на мраморе белом;
Эпитафия? Пусть будет ей одно мое имя.
Если надобно что-то еще, чтобы прах мой почтить,
Ну и что ж! Я славы другой не желаю!
Пусть на место, где сплю я, больше ничто не укажет!
Коли этого мало, чтоб род людской меня вспоминал,
Я согласен тогда, пускай я буду забыт.[6]