— Мэрион нужно возвращаться, — сказала Дорис, — Билли по понедельникам начинает поздно, а ей надо быть на работе в девять.
Вилли фыркнул.
— Библиотекарша!
— Это не только из-за работы, из-за детей тоже. Конечно, это важно. Ее работа, то есть.
— Билли все же мог бы остаться, если ему предложить, правда? Как в прежние времена.
— Время идет вперед, Вилли, — сказала Дорис.
— Ты могла б испечь для него свой рыбный пирог.
— Тебе нравится, когда Билли ночует у нас, а?
— Конечно. Он же мой сын.
— Он наш общий сын, и твой и мой, так что, естественно, чтоб и мне хотелось, чтоб он остался, так ведь?
— Мужчина — сын своего отца.
— Тебе нравится, потому что тогда у тебя есть предлог отдать свою половину кровати детям и спать внизу — здесь теплее.
— Из-за кухни теплее. В спальнях просто ледяной холод. От этого, думаю, и приключился мой недуг. Ежели он действительно приключился, в чем я сомневаюсь. С докторами все в порядке, а вот больничному персоналу я не доверяю. Пойду, пожалуй, да немножко поработаю, как я сказал.
— Сядь, да посмотри интеллектуальную программу по Би-би-си. У них сегодня специальная программа.
— Что-то Би-би-си не вызывает у меня сегодня особого интереса, — высокопарно ответил Вилли. — А где мой шест для подпорки веревки с бельем?
— Редкий случай — подпирает веревку с бельем. Как ему и положено.
— Ты же знаешь, что он нужен мне для работы.
— А ты не можешь достать себе другой шест?
— Шесты на дереве не растут, — сказал Вилли с глубокомысленным видом.
Дорис хотела было сказать, что зато их делают из дерева, но решила, что такое замечание может напомнить ему Мэрион, и, раз уж все равно не ложиться, отправилась делать пирог, с тмином, занимаясь им в промежутках меж долгими периодами, когда нужно было стоять в темноте рядом с Вилли, пока он возился со своей новой затеей: книжным шкафом, предназначавшимся в подарок их лучшим друзьям по случаю золотой свадьбы. Во время работы Вилли всегда был нужен напарник: кто не влезал бы с советами, но подбадривал бы его.
Когда назавтра приехали внуки, которых он обожал, он измерил им волосы с помощью одной из своих складных линеек. Они заливались смехом, прижимая ручки ко рту: дети были в том возрасте, когда их больше всего занимали зубы. Один из них посмотрел на стайку фарфоровых уток на стене.
— А у уток есть зубки? — спросил малыш, пришепетывая из-за отсутствия передних зубов.
— Нет, — сказал Вилли.
— Может раньше, — сказала Дорис, — может, давно-давно, когда мы все были бронтозаврами и амебами.
— Нет, — сказала Мэрион, — у амебы никогда не было зубов.
— Может, жена и права. Как можно быть уверенным в отношении тех, которые исчезли? — сказал Вилли. — Останешься на ночь Билли?
— В моей прежней комнате такой холод.
— Мать поставила в холле новый керосиновый нагреватель, чтоб наверху было потеплее.
— В остальном мать не очень-то преуспела, — сказала о себе Дорис, чтобы приободрить Мэрион насчет уток. Мэрион ела пирог, согнув мизинец.
— В каком смысле — не преуспела? — спросила Мэрион.
— Потому что вчера я стирала, а это значит, пришлось открыть дренажный люк, иначе вода не уходит как следует, так что Вилли не смог продолжать сегодня свою работу.
— Настоящее болото, — сказал Вилли. — Мать всегда затевает стирку, когда мне нужно работать. Вокруг инструментов хлопают мокрые полотенца, и шест занят. Дети, посмотрите-ка, что я для вас сделал, несмотря на вашу бабку.
Он дал детям довольно уродливые, но прекрасно выполненные шкатулки с их инициалами, вырезанными на крышке.
— Чудесные ручки, — сказала Мэрион. Наступило молчание. Вилли встал и, достав из углового буфета одного из принадлежавших жене фарфоровых Бемби, сказал:
— Мать нашла их, идя на работу.
— А одна не подходит, — заметил наблюдательный четырехлетний малыш.
— Это мы поправим, — сказал Вилли.
— Не важно. Мне и так нравится, — сказал малыш.
— Это — временная, — сказал Вилли.
— А что вы теперь сооружаете? — сказала Мэрион, изображая интерес.
— Он делает книжный шкаф на золотую свадьбу наших друзей, — ответила Дорис.
— Шкатулки нужно покрасить, — сказал Вилли. — Я этим займусь, когда раздобуду подходящую морилку. С такими вещами нельзя спешить. Да еще полировка. Я думал, шкатулка подойдет мальчику в будущем для запонок.
— Ты, отец, ничего не доводить до конца, — сказал Билли.
— Нет, почему же, — сказала Дорис.
— А вон та планка, что он так и не покрасил на кухне? — спросил Билли.
— Он увлекся другим, — ответила Дорис.
— Телевизором, — сказала Мэрион.
— Так вот подарок друзьям на золотую свадьбу, — сказал Вилли, не обращая на нее внимания. — Сейчас такое корявое дерево, просто отвратительно.
— А как насчет той метровой доски что стояла у тебя в холле? Она все эти годы была в прекрасном состоянии, — сказал Билли.
— Мне была нужна доска чуть больше, — сказал Вилли.
— Ну и что? — сказала Мэрион.
Последовало молчание.
— И что? — сказала Мэрион.
— Ваша свекровь на велосипеде повезла ее распилить. Она была привязана к велосипеду. Ничего трудного. А полки у нас в бункере были. Хорошо еще, что я их сохранил. Столько лет, а ничуть не покоробились. В сырую погоду мы вносим их в дом, — сказал Вилли.
Дорис вышла приготовить чаю.
— Не говорите ей, — сказал Вилли, — но у меня есть еще один отличный кусок дерева, чтобы расставить фарфор в этой нише. Сюрприз! Без единого изъяна.
— А размер? — спросил Билли. — Доморощенные столяры уверены, что их собственное дерево никогда не коробится. Он не покоробился?
— Если немного отодвинуть горку и гарнитур из трех предметов, ниша получится большая.
— Полагаю, она поэтому их и отодвинула, — сказал Билли.
— Она все время все переставляет. Женщины всегда так, — сказал Вилли. — Я увидел, что она взяла шест для белья, а он подпирал вещь, которую я только что склеил.
— А на чем она гладит, когда вы раскладываете на гладильной доске свои инструменты? — спросила Мэрион.
— На обеденном столе. Чтоб его не испортить, она подкладывает восемь одеял, да старую простыню. Не скажешь, чтоб она была неаккуратная. Все продумывает.
Вошла Дорис с чаем.
— Мы говорили про глажку, дорогая, — сказал Вилли. Ради меня она часто пользуется чугунным утюгом, не хочет, чтоб он заржавел. Никогда не знаешь, когда тут останешься без электричества. Помните, когда не было света в Нью-Йорке. Помните, сколько это причинило несчастья.
— Вы не должны позволять, чтобы ваша жена и готовила, и работала, да еще добывала для вас материал, — сказала Мэрион.
— Странным образом в женщинах уживается что-то отжившее вместе с анархизмом и тягой к новому, — сказал Билли.
Вилли сурово посмотрел на него и сказал:
— Не смей так говорить со своей матерью.
— Отец тоскует по своей мастерской, — сказала Дорис.
— Садовому сарайчику.
— Если это — садовый сарайчик, то это моя вина. Я сохранила лозы, которыми он зарос.
— Гордится, — сказал Билли, обращаясь к Вилли. — И правильно.
— Они застят свет, — сказал Вилли.
— Да там окна — квадратик шестнадцать на шестнадцать. Да к тому же стекла матовые, — сказал Билли. — Нечего удивляться, что не видно.
— Восемнадцать на восемнадцать, — поправил Вилли. — Ты помогал мне мальчишкой вставлять их. Лет десять тебе было. Странно, отчего ты не помнишь размеров.
— Дорогой мой, это было так давно, — сказала Дорис. — У него не такая память, как у тебя.
— Зато он никогда не забывал поливать твои кактуса, — сказал Вилли.
— Кактусы, — сказала Мэрион. Зазвонил телефон. Мэрион сняла трубку.
— Конечно, она привыкла к телефону, раз она библиотекарша, — сказал Вилли.
— Никак не могу к нему привыкнуть, — сказала Дорис.
— Это один из ее джентльменов поставил, — продолжал Вилли.
— Я всегда говорил, что от него только лишний расход, но ее джентльмен заявил, что он ему нужен, чтобы с ней связываться.
— Это из больницы, — сказала Мэрион Вилли, — Вас спрашивают.
— Повесь трубку. — Наступила тишина, он топнул ногой и хватанул на кухне пива. — Никто не обязан отвечать на звонки, если он не желает.
— А чем же ваш муж целый день занимается? — спросил в четверг на следующей неделе у Дорис один из ее «хозяев», обеспокоенный тем, что шестидесятивосьмилетняя женщина должна работать, чтобы содержать своего уставшего шестидесятичетырехлетнего мужа. Хозяин (самый давний и самый любимый из всех, у кого работала Дорис) был высокий, сутуловатый мужчина; звали его Роджер Бортуик и работал он на бирже.
— Он столяр, это его хобби, — с гордостью сказала Дорис, прикрывая зубы. Она усмехнулась и сказала: — Прошу прощения за зубы.
— Вам нужно их подлечить, — сказал м-р Бортуик.
— У меня все в порядке, — ответила Дорис. Она приходила каждую неделю убирать его квартиру и, уходя, оставляла ему записочки на старых квитанциях из прачечной, где говорила, что со здоровьем у нее все обстоит прекрасно и что она надеется, что ее записка застанет и его в таком же добром здравии, в каком сейчас пребывает она.
— На будущей неделе мы опять идем к дантисту насчет новых хороших протезов. Тогда вы меня не узнаете, — сказала Дорис, продолжая чистить серебро.
— Когда мой дед уходил на пенсию, ему подарили красивый серебряный поднос. А Вилли на работе ничего не подарили, потому что он ушел по болезни.
— Не знал, что он был болен. Думал, его только зубы беспокоят.
— Что-то с ним неладно, м-р Бортуик, только он не любит об этом распространяться. Говорю вам, затащить его к доктору — это все равно, что засадить кошку в таз с водой. — Наверное, придется мне усыпить его наркозом, чтоб доставить в больницу, вот как. Хорошо еще, что все его зубы вырвали за раз. Дантист его сразу раскусил. В понедельник он и говорит мне, тихонечко так: «Намучились, пока притащили его сюда?» Умные люди, эти дантисты. Он такой человек, который внушает доверие. Я отвела его в сторонку и говорю: «Будь я на вашем месте, я бы все их повыдрала за один присест, коли вы уж за это взялись, потому что еще раз мне его ни за что затащить». Потом подумала про себя, да