Какое-то движение за спиной – я оглянулся и увидел темную фигуру, неподвижно стоявшую под сосной. Чужак! Все тоже заметили его. Мы с Каракоевым вскочили с револьверами в руках …
Чужак сделал два медленных шага из тени к свету костра.
– Добрый вечер добрым людям, – послышался густой баритон.
Это был мужик – высокий, грузный. Черные длинные волосы, кое-как разделенные на пробор, спадали на плечи, давно не мытые и не чесанные, и такая же нечесаная черная борода покоилась на груди. Одет по-крестьянски: поверх рубахи с косым воротом длинный черный кафтан. За спиной котомка.
– Кто такой? – спросил Каракоев.
– Странник …
– Один?
– Один иду …
Отвечал неспешно, с достоинством. Я оглянулся на Государя и перехватил его взгляд, устремленный на незнакомца, растерянный, удивленный. Государыня разглядывала гостя с болезненным вниманием.
– Садись, поужинай с нами, – сказал Государь.
– Спаси Бог, добрый человек, – сказал Распутин, снял со спины котомку и сел к костру.
Я сразу назвал его про себя Распутиным. Его я видел у насыпи на станции. Или не его, а двойника, или … Я узнавал его и не узнавал … Он сел напротив меня по другую сторону костра, по левую руку от Государя. Это место всегда было свободно по негласному правилу, в то время как справа всегда сидела Государыня. И вот этот нежданный Распутин занял свободное место, будто оно было для него предназначено. Не только я, все смотрели на него, а он – ни на кого. Я видел его лицо через живой занавес горячего воздуха, сквозь языки пламени – и от этого оно неуловимо менялось. Это лицо словно дразнило, становясь то более распутинским, то менее. Я не видел живого настоящего старца, но помнил его фотопортреты и множество карикатур, и сейчас я то узнавал его, то отгонял от себя это наваждение.
Харитонов подал Распутину ужин. Пока тот ел, никто не проронил ни слова. Покончив с лепешками, Распутин вытер руки о полу кафтана, провел пальцами по бороде и усам и обвел взглядом всю компанию. При его внезапном появлении Семья не успела надеть обычную маскировку – платки, шляпы. Он, однако, никак не показал, что узнал людей у костра.
– Значит, ты странник? – нарушил молчание Государь.
– Странник, батюшка.
– Куда идешь?
– Во Владивосток-город …
– Далеко. Три тысячи верст – и все пешком?
– А как придется. Когда пешком, а когда добрые люди подвезут.
– А что ж там у тебя, во Владивостоке?
– А ничего, батюшка, у меня там нет. Посмотреть хочу Владивосток-город, край земли русской.
– Как твое имя, отче? – спросила Государыня. Ее голос дрожал.
– Георгием кличут. А твое, матушка?
Государыня помедлила, потом выговорила твердо:
– Александра Федоровна …
Старец кивнул невозмутимо.
Каракоев шепнул мне на ухо:
– Что это такое? – Он был шокирован не меньше меня.
Государыня спросила:
– Скажи, отче, ты молишься за добрых людей?
– Молюсь, а как же. За всех людей молюсь, и особо за тех, за кого попросят.
Государь посмотрел на Государыню внимательно, и она ответила ему прямым отчаянным взглядом, сжала его руку, и он опустил голову.
– Отче, не посмотришь ли нашего мальчика? Хворый он. Может, молитва твоя поможет? – сказала Государыня.
– Отчего же не посмотреть… – Старец за Государыней пошел к телеге, где дремал Алексей.
Никто не смотрел на них. И мы с Каракоевым не обернулись, не могли отчего-то. И Государь тоже не смотрел, хотя сидел лицом в ту сторону.
Я услышал за спиной, как Государыня сказала:
– Бэби, дорогой, это наш друг … Да … Не бойся … Он пришел к нам … Он вернулся …
Потом Распутин забормотал молитву.
Княжны гладили своих собак; доктор Боткин чертил что-то травинкой в пыли, Харитонов точил большой нож, прихваченный еще с кухни Зимнего дворца; лакей Трупп дремал, сидя с накинутым на плечи одеялом; горничная Демидова тайком утирала слезы – Бог весть, о чем она плакала. А Государь все смотрел на огонь.
Я слышал за спиной невнятные голоса:
– Во имя отца и сына …
– Друг мой … Давно ли …
– На все воля Господа …
– Друг мой …
– Вижу, папа в печали …
– Так и проходят наши дни …
– Мама, открой свое сердце для Него… – рокотал Странник.
«Что это? – думал я в панике. – Он восстал из мертвых? Наши собаки даже не тявкнули, когда он возник. Это чудо? И он ли был на станции? Самозванец! Преследует нас! Конечно же, он читал все эти пасквили в газетах, что в изобилии печатались все годы войны. Конечно же, он знал, что Государыня называла Распутина „наш друг“, что Распутин называл ее мамой, а Государя – папой. Кто в России этого не знал? А если просто мужик?.. Но каково же совпадение! Как мужик именно с такой внешностью в этом море тайги вышел именно к нашему костру? Или это не совпадение? Часть чьего-то дьявольского плана? И чей это план?»
Я нагнулся к Каракоеву и сказал тихо:
– Самозванец … Кажется, его я видел на станции …
Каракоев покачал головой с сомнением.
– Может, это тот, что был в лесу? – прошептал он.
Черт возьми, а ведь в самом деле!
Мы так и сидели не оборачиваясь. Тихое неразличимое бормотание – торопливый нежный разговор родных после долгой разлуки – вот что я слышал за спиной. Государь поднял глаза от огня, посмотрел в темноту и ушел туда, и его голос присоединился к тем двум. Он тоже заворковал торопливо, сбивчиво, и Государыня ласково вторила ему и всхлипывала, и милостиво рокотал баритон Распутина …
Из записок мичмана Анненкова28 июля 1918 года
Я проснулся, когда лес уже был просвечен солнцем и согрет. Первое, что я увидел, – Алексей, хромающий среди сосен и опирающийся на плечо доктора Боткина. Но он улыбался, улыбался! А потом я увидел Государя, Государыню и Распутина. Они гуляли по берегу реки, беседовали и, счастливые, поглядывали в сторону Царевича.
К полудню вернулись Бреннер и Лиховский – измотанные, на измученных лошадях. За сутки почти непрерывной скачки они нашли подходящую заимку глубоко в тайге, вдалеке от проезжей дороги. В округе были и деревни, но их мы избегали.
Когда они подъехали к лагерю, Алексей уже самостоятельно прогуливался среди сосен, а Семья с умилением наблюдала за ним. Распутин стоял на берегу и смотрел вдаль.
Бреннер и Лиховский так и остались сидеть в седлах, пораженные явлением новой монументальной фигуры. Старец повернулся лицом и не торопясь зашагал к лагерю, а они смотрели, смотрели, вглядывались …
– Кто это? – наконец спросил Бреннер у Государя.
Это был недопустимый по резкости тон. К тому же впервые Бреннер даже не прибавил «Ваше Величество». Государь только улыбнулся и сказал:
– Это отец Георгий.
– Георгий? – переспросил Бреннер.
– Откуда он взялся? – спросил Лиховский у нас с Каракоевым.
Мы молчали. Государыня улыбнулась ласково:
– Господь нам его послал. Разве вы не видите? – и показала глазами на Алексея: тот кого-то ловил в траве и скакал на одной ноге, опираясь на палку.
– Доброго здоровья, господа хорошие! – раздался рокочущий баритон.
Бреннер и Лиховский мрачно разглядывали подошедшего Старца.
– Здравствуйте, господин Распутин, – отозвался наконец Лиховский. Он единственный произнес вслух имя, вертевшееся у всех на языке.
– Кожин мое фамилие, – сказал Распутин.
Во время обеда в общей компании у костра Бреннер осторожно прощупывал Старца.
– Можно узнать ваше полное имя, фамилию?
– Мое-то? Георгий Пантелеймоныч. А фамилие простое, я же говорил – Кожин.
– И документ у вас имеется?
Государыня бросила на Бреннера негодующий взгляд.
– Нету документа, господин хороший, – невозмутимо ответствовал Старец, облизывая ложку. – А у тебя есть?
Бреннер будто не слышал.
– Я сам себе документ. Вот ты же видишь меня, – говорил Распутин. – Кто ж я, по-твоему? Разве я говорю, что я купец? Барин? Нет. Я странный человек – странник. Зачем же тебе еще документ какой-то?
Бреннер, разумеется, не хотел вступать в дискуссию в присутствии Государя и Государыни. А Распутин не унимался:
– И я вижу, кто ты. В каком звании состоишь, твое благородие?
Бреннер снова не ответил.
– Спесив ты больно, твое благородие. Из жандармов, что ли? – усмехнулся Распутин.
Бреннер проявлял чудеса выдержки. Не ответив и на этот раз, он выждал пару минут и продолжил допрос как ни в чем не бывало:
– Как же ты здесь оказался, Георгий Пантелеймоныч? Тут вроде нет ни церквей, ни монастырей.
Распутин улыбался. Беседа доставляла ему удовольствие.
– Ноги сами меня сюда принесли, и ведь ко времени. А из каких ты будешь, твое благородие? Бреннер – это из евреев али из немцев?
– Из немцев, – сказал Бреннер и ухмыльнулся в лицо Распутину, будто отразил его ухмылку.
Государыня снова посмотрела на Бреннера неодобрительно.
– Будет вам, Александр Иваныч, – примирительно сказал Государь.
– Простите, Ваше… – Бреннер осекся.
Распутин хитро прищурился, глядя на свои сапоги.
– Ежели я мешаю, так я пойду, – сказал он. – Не в моем обычае свою компанию навязывать.
– Нет-нет! Друг мой! Как можно! – испугалась Государыня – Ты же во Владивосток идешь. И мы туда.
Распутин встал и картинно поклонился Государыне в пояс.
– Благодарствуй, мама.
Все втянули головы в плечи от этого «мама», даже Государь, но только не Государыня. Она улыбалась.
Распутин повернулся к Его Величеству:
– Так что, если ты, батюшка, позволишь страннику с вашей компанией следовать, я задарма куска не съем. Я и с лошадьми могу управиться, если что, и подсобить в пути. Здоровьем Бог не обидел. Да и дорогу я знаю.
– Это невозможно! – в сердцах бросил Бреннер.
Он уже второй раз позволял себе дерзкое нарушение этикета.
После обеда совещались – мы четверо и Государь. Государыня ревниво наблюдала за нами издали. Распутин прогуливался с Татьяной Николавной среди сосен. Вещал, а она слушала умиротворенно.