За столом было пять свободных мест. О пятом стуле для пленного уже заранее позаботились. Хлевинский медлил, и Бреннер слегка подтолкнул его в спину.
– Помолимся, – сказала Александра Федоровна, когда все расселись, и прикрыла глаза.
То же сделали и Николай, и дочери, и наследник. Четверка и Хлевинский опустили головы. Каждый молился про себя.
– Ну что ж, господа. Прошу откушать, чем Бог послал, а Иван Михалыч приготовил, – сказал царь и принялся за суп.
Все ели с аппетитом, только Хлевинский не притронулся к еде.
– Ешьте, поручик, не стесняйтесь, – сказала Александра Федоровна. – Наш Иван Михайлович прекрасно готовит. Он умудрялся даже в заключении у большевиков изобретать для нас что-нибудь особенное.
Поручику явно было не до еды, но он подчинился и через силу проглотил пару ложек супа.
– Расскажите о себе. Какими судьбами вы здесь? – спросил Николай.
– Я, собственно… – Поручик сжимал ложку до белизны пальцев, и лицо его было так же бледно.
Все смотрели на него.
– Поручик Хлевинский прибыл, чтобы арестовать ваше величество, – безжалостно пригвоздил Бреннер.
– Это правда? – спросил Николай с интересом.
– Не совсем так, ваше величество, – выдавил Хлевинский. – Временное Сибирское правительство поручило мне выяснить ваше местонахождение …
Но Бреннер снова откомментировал:
– У поручика найден приказ, подписанный председателем Временного Сибирского правительства, об аресте вашего величества.
– Мне было приказано найти его величество, а про арест я ничего не знаю, – в отчаянии пробормотал Хлевинский.
– Предполагаю, что молодцы вроде вас с такими приказами ищут государя по всей Сибири. Я прав, поручик?
– Не могу знать, по всей ли Сибири, но не я один – это верно. – Хлевинский страдал.
– Оставим это, – сказал Николай. – Вы были на фронте?
– Так точно, ваше императорское величество! – Хлевинский обрадовался смене темы. – С первых дней войны и до февраля семнадцатого!
– И все поручиком?
– Два раза дошел до ротмистра, и два раза разжаловали.
– За что?
– Первый раз в пятнадцатом году ударил по лицу дивизионного командира. Он бросил кавалерию на немецкие пулеметы безо всякого резона. От моего эскадрона десять человек в строю осталось.
– Мерзость… – сказал Николай. – А второй раз?
– Это уже после февраля семнадцатого. Отказался отступить с занятых позиций по приказу комиссара Временного правительства.
– Да вы бунтарь, поручик. Впрочем, на мой взгляд, в обоих случаях вы были правы. Если бы мне было известно в пятнадцатом году о вашем демарше, я бы восстановил вас в звании. Тогда меня самого еще не разжаловали.
Поручик Хлевинский встал и вытянулся. Он хотел что-то сказать, но не смог – боялся, что голос подведет и сорвется.
– Садитесь, поручик, садитесь, – сказал Николай. – Выпейте водки.
Лакей Трупп, стоявший за спиной царицы, налил Хлевинскому водки, тот выпил залпом.
– Расскажите нам, что там в мире. Где красные, где белые? Как себя чувствует Сибирское правительство? Мы тут давно уже газет не читали.
– Не могу знать, ваше величество. Сам давно газет не видел.
Хлевинский сидел, низко опустив голову. Вдруг снова встал.
– Ваше императорское величество, позвольте мне удалиться … туда, где мне определено будет место.
Николай посмотрел на Бреннера, потом на Хлевинского и тоже встал.
– Разумеется. Но, с вашего позволения, я хотел бы переговорить с вами с глазу на глаз.
– Почту за честь, ваше величество, – пробормотал Хлевинский, и они вышли, провожаемые настороженными взглядами четверки.
Великие княжны грустили над своими тарелками. Алексей дремал, уткнувшись в плечо доктора.
– Иван Михайлович, превосходный суп, – сказала Александра Федоровна. – Подавайте жаркое.
Аудиенция царя и поручика длилась недолго. Минут через пять Николай заглянул в избу и вызвал Бреннера.
Во дворе стоял Хлевинский, торжественный и печальный, как памятник поэту. Царь сказал Бреннеру:
– Капитан, поручик дал мне честное слово офицера, что никто не узнает о нашей с ним встрече. Верните ему оружие и лошадь. Он переночует здесь на правах гостя и уедет утром.
Бреннеру ничего не оставалось, как сказать:
– Будет исполнено, ваше величество!
– Пойдемте за стол, – сказал царь. – Иван Михайлович подает жаркое из телятины.
Царь ушел в дом. Бреннер и Хлевинский посмотрели друг на друга. В наступающих сумерках нюансы мимики уже не различались, и обоим оставалось полагаться только на интонации голосов.
– О чем вы говорили с государем? – спросил Бреннер.
– О смотре нашего полка в тринадцатом году. Были Татьяна Николавна и Ольга Николавна и сам государь.
– Мне вы тоже должны дать слово офицера, что никому не расскажете о встрече с государем.
– Ничего я вам не должен, капитан, – сказал Хлевинский. – Государь дал мне честное слово, что больше не занимается политикой, что единственная цель его теперь – спасение семьи …
Бреннер не поверил своим ушам.
– Государь дал вам честное слово?
– Да, слово императора, и я ему верю …
– Что?! Вы забываетесь!
– Оставьте, капитан. Мы оба знаем, что государь обманывал нас, всю Россию обманывал … Но сегодня я ему поверил. – В голосе Хлевинского слышалась такая тоска, что Бреннер передумал бить его по лицу.
Помолчав, Хлевинский добавил:
– У этого письменного приказа есть негласное устное дополнение: если государя не удастся доставить живым, надлежит ликвидировать его на месте.
– Это правда? – не поверил Бреннер.
– Опять вам нужно мое честное слово?
– Вы сказали об этом государю?
– Сказал.
– И что он?
– Ничего … Признаться, я не верил, что он жив. Искал и не верил. И думал все время: а что, если он все-таки жив и я его найду, смогу ли убить?.. Решил, что смогу … Я еще там, в окопах, хотел убить его … иногда. Люди умирали ни за что, ни за понюшку табаку. За него. За царя и отечество. И где же царь? Где отечество? За что? За что? Я думал, что за все это он заслуживает смерти.
Стоит ли все-таки дать Хлевинскому в морду или ну его к черту, Бреннер никак не мог решить. И тут он услышал тихое пение. В первое мгновение он даже не понял, что это поет Хлевинский, не видел в темноте его лица. Казалось, это пели где-то далеко:
Споемте песню полковую,
Потешим батюшку-царя,
Царевну нашу молодую
И грянем дружное «ура».
– Это мы на смотре пели … в тринадцатом году, – сказал Хлевинский.
– Как вас развезло с одной рюмки.
– Я не пьян.
Бреннер достал из-за пояса револьвер и протянул Хлевинскому:
– Спать будете в бане. Патроны получите утром, а то еще застрелитесь.
Из конюшни донесся перестук копыт, встревоженный храп лошадей.
– Идите за стол, – сказал Бреннер и пошел в конюшню.
Не успел дойти – со стороны дома хлопнул выстрел. Бреннер бросился обратно. От дома уже бежали навстречу ему Лиховский, Анненков и Каракоев.
Хлевинский лежал на том же месте, где его оставил Бреннер. Зажгли факел. Пуля вошла в висок и вышла с другой стороны, вырвав полчерепа. Револьвер валялся рядом с телом. Доктор Боткин заключил, что выстрел был произведен из револьвера в упор, то есть самоубийство.
– Я не давал ему патронов, – сказал Бреннер.
– Наверно, припрятал один для такого случая, – сказал Лиховский.
Послышались шаги. Из темноты возник старец. Посмотрел на труп.
– А что это тут у вас?
Из записок мичмана Анненкова29 июля 1918 года
Я вышел во двор. Товарищи мои на сеновале, куда нас определили ночевать, все обсуждали смерть Хлевинского, никак не могли успокоиться. Это стало совсем уж невыносимо.
В лунном свете я заметил за воротами темную фигуру. Подумал сначала – хозяин, но куда хозяину до этакой монументальности! На бревне сидел Распутин. Я подошел ближе, стараясь ступать тихо. Не то чтобы прятался … но он услышал:
– Ну чего крадешься, паря?
– Я тебе не паря.
– Само собой, это уж я так, шутейно. Ты воин, я вижу.
Издевался.
– Говорят девицы, ты еще на Корабле царском служил. Давно, стало быть, их знаешь.
– Давно …
– Хорошие они девки …
– Они не девки.
– А кто ж они? Не бабы же …
Хам. Бесил меня.
– Не сметь! Именовать как полагается – Их Императорские Высочества Великие Княжны.
– Ну прости уж меня, мужика. Я по привычке, по-деревенски: раз незамужние, так и девки. А тебя как прикажешь величать? Благородие или высокоблагородие?
Ерничал, скотина. Я не ответил.
– Да ты садись, посиди. Благодать-то какая!
Я сел рядом. Револьвер держал в кармане. Перед нами темнело поле, а за ним непроглядно чернел лес. Голосили сверчки.
– Девки, они и есть девки, как их ни назови. Ты когда за ними голыми подглядывал, видал, наверно, из чего они сделаны. Из того же теста, что и всякая крестьянка.
Это он был тогда у реки!
– Они были одеты! Я только слушал, как они поют!
– Видал я, как ты слушал. Крался за ними, чуть слюну не пускал.
Вот оно как … Пора внести ясность, решил я. Ткнул револьвером Распутину в бок:
– Ты кто такой?
– Эй-эй, паря.
– В брюхе дырку сделаю, сука, – шепнул я.
– Ты чего, ваше благородие?
В темноте я не видел его лица, но слышал, что ухмылка сползла с его физиономии.
– Кто такой?
– А ты не знаешь?
– Говори, как есть! Убью!
– Я тот, кого им Бог послал.
Я встал перед ним и втиснул ствол нагана ему в лоб.
– На колени!
Он не двигался.
– На колени! Пристрелю!
Он засопел, сполз с бревна и встал передо мной на колени.
– Ну давай! Помрет Алешка, а мама тебя растерзает! – просипел.
– Не сметь! Не сметь называть так их Императорские Величества!
– Ладно-ладно, опусти револьвертик, а то еще нажмешь нечаянно.