Только я собрался заглянуть в мешочек, как почувствовал спиной чей-то взгляд. Это доктор Боткин приподнялся в телеге. Подошел ко мне, стараясь не шуметь.
– Что там у него?
– Черт знает что.
– Я так и думал, – прошептал доктор.
Я развязал шнурок на горловине кожаного мешочка. Вдвоем с доктором мы, толкаясь головами, пытались разглядеть, что там внутри. Я рискнул вытряхнуть на ладонь содержимое мешочка. Это были какие-то семена, круглые, как горошины, и того же размера, но черного цвета и сморщенные.
– Что это? – спросил я.
– Похоже на черный перец.
Я взял одну горошину и поднес ко рту. Доктор остановил мою руку, вцепившись в нее железной хваткой.
– Вы с ума сошли! Неизвестно, что это! – прошипел он.
Конечно, он был прав. Даже не знаю, что на меня нашло. Я ссыпал горошины обратно в мешочек. Снова пошарив в котомке, вытащил на свет топорик и изогнутый корень дерева странного вида, сухой и гладкий. Больше в котомке ничего не было.
– Странный набор для странника, – прошептал доктор.
– Странный набор для кого угодно …
Из папки с картами я взял одну – ту, что с пометками, свернул ее и сунул за пазуху.
– Он же заметит, – прошептал доктор.
– Плевать. Что он сделает? Государю пожалуется? Тогда ему придется объяснить, что он за странник такой, странствующий по военным картам.
Запихнув все содержимое обратно как попало, я завязал котомку и бросил ее под телегу.
Мы сидели с доктором у тлеющего костра. Я разглядывал карту.
– Этот крест обозначает скит.
– Вероятно.
– Евгений Сергеич, вы ведь хорошо знали Распутина. Это он?
– Это не может быть он, потому что я сам обследовал его тело в мертвецкой. Государь не доверял официальному следствию и попросил меня лично освидетельствовать труп Распутина. Но … сейчас, когда я смотрю на него, я… – Доктор покачал головой с недоумением. – …Я вижу, что это он … иногда …
– Иногда?
– Честно говоря, довольно часто … Но ведь этого не может быть?
Доктор спрашивал меня. Меня! Я ответил вопросом на вопрос:
– Как вы объясните, что Алексей пошел на поправку?
– Так же, как и раньше. К медицине это не имеет отношения. Это сила внушения, психологический эффект, вызывающий ремиссию – временное улучшение. Но оно скоро пройдет и приведет к еще более острому течению болезни. Это всегда так было. Распутин приходил во дворец и снимал боль, останавливал кровотечение, но скоро Алексею становилось еще хуже, чем было, и этим уже должен был заниматься я.
– Кто бы ни был этот Распутин, он ведет нас на погибель. Его нужно остановить, – сказал я.
– Согласен. Я уже говорил Бреннеру, что в этом деле вы можете на меня рассчитывать. Но пока Алексею легче, Государь и Государыня не внемлют никаким доводам.
Я услышал тихий шорох. Оглянулся и увидел спину Распутина, уходящего во тьму. На плече у него болталась котомка …
На следующий день вечером впервые после поезда ужинали раздельно: Семья – в своем чуме, и доктор с ними, а трое слуг и четверо офицеров – у костра.
Ели в молчании. Разумеется, никто не подавал виду, что это разделение на два стола что-то значит. Так ведь и должно быть при дворе. Я смотрел на лица товарищей, невозмутимо жующих. Они, конечно, чувствовали то же, что и я: нас, офицеров, окончательно перевели в разряд слуг. В наказание за недоверие к Распутину?
С ночи он не появлялся. Государь несколько раз выходил к нам, выражал беспокойство. Государыни с тех пор, как она вошла в чум, никто из нас так и не видел.
Но тут к костру вышел доктор, а потом и Царевны – все четыре. Сразу стало веселее.
После ужина вышел и Государь.
– Господа, где же наш Странник?
– Последний раз я видел его прошлой ночью. Ушел в лес, – доложил я.
– Странно все это, господа, – сказал Государь и обвел нас четверых испытующим взглядом, будто подозревал в чем-то.
Из чума вышла Государыня. Демидова и Трупп бросились поддержать ее под руки. В свете костра было заметно, что она нездорова гораздо более, чем обычно. Голос ее дрожал не то от слабости, не то от возмущения.
– Господа, пропал человек! Может быть, он лежит где-то со сломанной ногой без помощи. А вы сидите здесь … Стыдитесь, господа!
– Аликс, прошу тебя, – сказал Государь по-английски.
– Утром необходимо начать поиски, – настаивала Государыня.
– Будет исполнено, Ваше Величество! Сделаем все, что в наших силах. Мобилизуем тунгусов, прочешем окрестности, – сказал Бреннер.
– Пожалуйста, капитан. Надеюсь на вас.
Раньше Государыня надеялась на меня.
– Ваше Величество, Старец не первый раз уходит и возвращается. Позвольте допросить его, – сказал я, обращаясь к Государыне.
Бреннер нахмурился – я нарушил субординацию. А Государыня даже не взглянула на меня, будто и не слышала. Все это заметили. Конечно, Старец наябедничал. Сволочь!
Александра Федоровна удалилась в чум в сопровождении горничной, опираясь на руку лакея. Государь последовал за ней. Принцессы щебетали в четыре голоса, товарищи мои смеялись вместе с ними, а я не хотел ничего слышать, не мог говорить. У меня отобрали драгоценность – Ее доверие.
– Что с вами? – тихо спросила Настя.
– Ничего, все в порядке, – сказал я.
– Нет, не в порядке. Я же вижу.
– Оставьте! – Это прозвучало грубо.
Настя обиженно вздернула носик.
В ту минуту я не мог думать ни о Насте, ни о ком другом. Видел только измученно лицо Ее Величества, потухшие глаза. Да ведь она врагом меня считает! Я должен объясниться, но как? Она не выходит из чума. Через Настю попросить аудиенции? Нет, я ей только что нагрубил. Лучше через Татьяну.
– Татьяна Николавна, позвольте на два слова! – сказал я негромко, стараясь не привлекать внимания остальных.
Татьяна кивнула отчужденно и холодно – я заговорил с ней первый раз после нашей пикировки у реки. Жестом предложил ей отойти в сторону под ревнивыми взглядами Насти и Лиховского.
– Мне необходимо объясниться с Государыней.
– Объясниться?
– Не могли бы вы вызвать ее на пару слов.
– Сейчас?
Тут только я понял, как все это будет выглядеть: ночь, костер, Ее Величество выходит ко мне, и мы с ней шепчемся под сосной. Кажется, я совсем свихнулся.
– Да, вы правы. Теперь поздно, но, может, вы передадите ей записку… – пробормотал я.
– Какую записку? – Татьяна совсем растерялась.
Снова я сморозил глупость. Записка, переданная Государыне в темном чуме, где ее и прочесть-то невозможно, выглядела бы верхом нелепости. Притом еще, что у меня не было под рукой карандаша и бумаги. Желание немедленно вернуть Ее доверие, Ее взгляд, ищущий опоры во мне, было так велико, что мне не пришло в голову просто дождаться утра.
– Извините, лучше я поговорю с ней завтра.
– Да, так будет лучше, – сказала Татьяна, внимательно меня разглядывая. – Но если что-то важное, скажите мне, я передам …
– Нет-нет, благодарю, я сам … завтра …
– Хорошо. Спокойной ночи, загадочный мичман.
Ни намека на улыбку – и ушла.
Я вернулся к костру. Сидел один, ощущая жар на лице, но не от углей – от стыда.
А не угодно ли вам пойти на хер, дамы и господа, с вашими проницательными ухмылочками! Да! Я любил Государыню! Я жаждал Ее внимания! Всегда хотел защитить Ее Величество! Еще мальчишкой, мало что понимая, я чувствовал несправедливость, душившую Ее. На Корабле всё близко, и даже если ты юнга-поломойка, юнга-принеси-подай, ты много чего замечаешь в отношениях небожителей. Я видел, что Она, Царица, застенчива, одинока, нелюбима. То есть любима мужем и детьми, но более – никем. Я ощущал, еще неосознанно, что Ее Императорское Величество – такая же растерянная душа, как и я. И как матросня в кубрике презирала меня, чужака-книгочея, так и все эти царедворцы, расфуфыренные дамы и кавалеры, презирали и ненавидели Ее. Пару раз я видел, как Она сбегала с очередного приема и пряталась ото всех на палубе под лестницей. Видел Ее лицо – отрешенное или печальное. Не знаю даже, о чем я больше мечтал в детстве: вырасти, стать принцем и жениться на Татьяне или вырасти и стать телохранителем Ее Величества, всегда стоять рядом с Ней с длинным хлыстом в руке и охаживать этим хлыстом министров, генералов, графьев и князьев за каждый косой взгляд в Ее сторону!
Он явился глубокой ночью, когда все уже спали. Я снова стоял на часах и заметил его грузную фигуру возле костра тунгусов. Почему Распутин пошел туда? Там сидел только Тыманча.
Я подкрался к ним, прячась за развешенными на кольях сетями. Распутин что-то втолковывал Тыманче – я не расслышал ни слова. Распутин пошел к нашему лагерю. Когда подошел к костру, я уже сидел там.
– Где ты был?
– Люблю лесом пройтись, – ухмыльнулся Распутин.
– Ночью?
– А хоть бы и ночью. Мне во всякое время хорошо.
Он залез на свободную телегу и захрапел там, на соломе.
Из записок мичмана Анненкова5 августа 1918 года
…В полдень я сделал первую остановку. Конь, которого я гнал галопом, как только позволяла тропа, мог не выдержать.
Еще затемно Тыманча уехал на оленях. Судя по провизии и снаряжению, он собрался на несколько дней.
Я разбудил Бреннера и остальных. Было ясно, что Тыманча выехал после разговора с Распутиным. Куда? В скит? Что ждет нас там? Это надо было выяснить, и Бреннер отправил меня следом. Без этих сведений он не двинется с места, как бы ни настаивали Распутин и Государыня.
Я взял коня Каракоева, самого резвого среди наших, два револьвера и карабин, купленный у тунгусов, и уехал будто бы на разведку местности. Впервые я шел в тайге один и, несмотря на карту, конфискованную у Старца, мог заблудиться и не только не найти скит, но и потерять дорогу назад.
Сибирская жара, запах расплавленной сосновой смолы кружил голову, как шкалик водки. Я сидел под лиственницей у ручья. Конь, напившись, щипал траву. Пятна солнечного света на бегущей воде, звонкие голоса птиц – иллюзия дружественности и безопаснос