– Нет, за женитьбу не дали, – улыбнулся царь.
– А это как называется?
– Это японский. Орден Восходящего солнца.
– За войну с японцами?
– Нет. За то, что в гости к ним съездил.
– А это?
– Орден Южного Креста из Бразилии.
– За то, что ездил к ним?
– Нет. Не довелось. Просто так дали.
Царь терпеливо называл государства, наградившие его, – около сорока. Наконец старейшина спросил:
– А за войну-то есть?
– За войну только этот.
Царь показал скромный крестик, притулившийся среди сверкающих звезд, – Георгиевский крест четвертой степени, полученный им в пятнадцатом году за единственный визит в прифронтовую полосу.
– Немного дают за войну, ваше величество, – сказал старейшина.
Тема наград исчерпалась.
– А что же вы – крещеные? – спросил царь.
– Крещеные. Православные мы, – отвечал Ванюшка. И вспомнив, добавил: – Ваше величество.
– Да, вижу, имена у всех православные. А батюшка-то у вас бывает?
– Приезжал. Я еще неженатый был … ваше величество.
После трапезы царь наградил старейшину, сняв с себя орден Святого Андрея Первозванного, тот приладил орден на грудь рядом со своими амулетами. Ванюшке был пожалован британский орден Бани. Пока Ольга помогала Николаю снять ордена с мундира, вышла небольшая дискуссия: Боткин и офицеры, удивленные решением царя, уговаривали его отделаться какими-то недорогими брошками. Но Николай был непреклонен: ордена должны быть настоящие, он не намерен обманывать тунгусов. Нелепость этой церемонии была бы совсем уж невыносимой, если бы дарились стеклянные бусы. Старейшина и Ванюшка-шаман приняли награды с гордостью и восторгом. Мир, таким образом, был восстановлен.
Поручив Бреннеру раздать мелкие деньги народу, Николай удалился в свой чум. Там лакей снял с мундира ордена, каждый орден сунул в шерстяной носок, носки замотал в одеяло, а одеяло упаковал в баул.
Из записок мичмана Анненкова12 августа 1918 года
До становища было еще с полверсты, когда нас заметили. Первыми бросились навстречу дети. Потом и взрослые окружили волокуши с Тыманчой и шли толпой рядом. Женщины причитали, глядя на его руки, а он сразу завел рассказ о своих злоключениях.
Я привел караван из пяти лошадей и трех оленей. Лошади были навьючены ящиками, мешками и баулами сатанинской экспедиции. Среди прочих трофеев – пять карабинов, четыре револьвера и маузер, сто тысяч рублей в рублях Сибирского правительства, несколько мешков с крупой, сухарями и прочей провизией. Раненого Тыманчу тунгусы тут же унесли к себе всей толпой.
Спешившись возле нашего чума, я встретил только доктора Боткина и Харитонова. Оба с оружием. Княжны пропали. Гуляли на берегу и не вернулись. Государь, офицеры, тунгусы – все уехали искать. Распутин так и не появлялся все это время.
Я попросил доктора заняться лечением Тыманчи, сел на коня и перешел реку вброд …
Не было бедам конца. Всю дорогу обратно, после битвы и ужасных открытий, я надеялся получить кружку горячего чая и услышать любимые голоса Царевен. И вот … Душила ярость. Я клинок – холодный и острый. Я убью Старца, чем бы мне это ни грозило – гневом Государя, проклятием Государыни …
Лес расступился, и с утеса открылась долина. Я смотрел с высоты на бесконечный ковер тайги, перечеркнутый скалистыми грядами, за ними снова тайга и сопки, выраставшие постепенно до гор на горизонте. В нескольких верстах поднимался над деревьями легкий дымок – костер. Они? А если нет? А если они, то почему они там?
Часа два я петлял в тайге, стараясь держать направление, но скалы, овраги уводили в сторону. Наконец почувствовал запах дыма и услышали смех. Они! Смеются? Я достал наган.
Смех и веселые голоса слышались все ближе. Да, это были они. Привязав коня, я поднялся на возвышение, где кончались деревья и начинался крутой глинистый спуск, покрытый низкорослым ползучим кустарником. Внизу в полусотне шагов горел костер, вокруг него на ложах из еловых лап сидели и лежали мои Принцессы. Болтали и смеялись. Над костром висел чайник, на плоском камне стояли железные кружки. Я чуть было не окликнул их, но вовремя опомнился: чей это чайник? Чей костер?
Теперь я хорошо их видел и слышал.
– Небо, небо, небо! – выдохнула Ольга, падая навзничь на еловые лапы.
– Давайте здесь останемся жить! – декламировала Анастасия нараспев, и все засмеялись.
– Как же хорошо здесь! – подхватила Мария звонко.
Татьяна просто улыбалась. Чайник весело пыхал паром, полог синеватого прозрачного дымка развевался над костром, как северное сияние, и разворачивался ветром то в одну, то в другую сторону. Взлетел ко мне, окутал горечью и сладостью, кольнул в глаза и тут же растворился и оставил меня в слезах. Мир ненадолго потерял четкость, но тотчас вернулся в прежние контуры и стал даже резче, ярче. Я увидел тайгу и сопки в закатном солнце – изумруд и лазурь – и четырех прекрасных девушек в роскошной декорации. Почему я все еще не с ними? Вниз!
Сердце провалилось, будто я летел на качелях. У костра меня увидели, замахали руками, закричали, засмеялись. Побежали навстречу. Мы сшиблись на склоне с разбегу. Я обнимал их всех по кругу, они обнимали друг дружку, я обнимал их снова, мы обнимались, свалившись в кучу малу …
– Кто-то ходит там, в кустах, – сказала Маша, когда я оказался у костра на лапнике.
– Я тоже слышу – кто-то ходит и пыхтит, – сказала Настя с дурацким таинственным видом.
– Кто это может быть? – пропела Ольга с чарующей улыбкой.
– Наверно, это бобер, – сказала Настя серьезно.
Это было ужасно смешно … О-о-о! Настя вставила под верхнюю губу две белые щепочки наподобие передних зубов и скалилась, изображая бобра. Показывала, как бобер грызет дерево, как бобер умывается, бобра злого, бобра пьяного и бобра влюбленного. Мы умирали со смеху. Принцессы звенели вокруг меня колокольчиками. Я купался в этом звоне и уплывал в нем, как в горном ручье, – хрустальном. Когда бурливый поток сменился мягким течением, мы плыли, лежа на пахучих сосновых лапах. Дышали и плыли и улыбались.
…Я открыл глаза и увидел Машу. Она катила в гору камень – пыталась, потому что камень был величиной с крупную тыкву и такой же круглый. Я лежал и наблюдал. Каким-то чудом, напряжением всех сил она провернула тыкву два раза. Встать и помочь ей? Но я не двинулся с места. Со временем понял, что уже темно и я вижу Машу в свете костра. Он все еще бодро и уютно потрескивал. Почему? Смутно тревожная мысль: костер уже должен был погаснуть. Потом я увидел Ольгу – она шла с горящей головешкой в руке и поджигала елки. Еловые лапы со свежей зеленой хвоей не хотели гореть, только дымились. Ольгу это не смущало, она так и шествовала по кругу среди деревьев с факелом. Красиво. По другую сторону костра спала, разметавшись, Настя. А где Таня?
Я уже знал – произошло страшное.
Я приподнялся. Это простое действие далось мне с трудом: все тело было будто отлито из каучука. Я даже чувствовал запах разогретой костром резины. Оглянулся и увидел – великан уносит во тьму Татьяну. Я видел его широкую спину и свесившуюся голову Татьяны, ее ноги с обнаженными икрами, искусанными гнусом … Я встал, чувствуя себя упругим и твердым. Тело будто сопротивлялось всякому моему движению, но только вначале, в следующее мгновение движение ускорялось и усиливалось, будто в мышцах раскручивался толстый резиновый жгут …
Распутин нес Татьяну на руках. Мощными прыжками я догонял его, но не мог догнать. Я закричал и выстрелил в его широкую спину. Стрелял, пока не кончились патроны. Видел, как пули разрывали кафтан, но он даже не вздрогнул …
Я врезался в спину Распутина с разбегу и сшиб его с ног. Он уронил Татьяну, и мы покатились, сцепившись, вниз по склону. Возникало и пропадало его широкое лицо – то всходило, то заходило надо мной, как бородатое светило. Мы упали куда-то, я душил его, навалившись всем телом. Где-то шумела вода. Он отбросил меня одним мощным толчком огромных рук, затем отшвырнул еще дальше ударом исполинских ног … Хорошо, что я был упругий и твердый. Я только отскочил как мячик, безо всякого вреда для себя, и снова налетел на него.
Мы упали в ручей с быстрым течением. Я топил его, он топил меня, я снова топил его … Он вырвался, вышел из воды и, шатаясь, побрел вверх по склону. Я лежал у ручья – ноги в воде. Нужно было подняться, и я стал собирать в животе упругий жгут, скручивал его из нитей – сначала тонких и дрожащих, потом все более мощных, пружинящих. Жгут свивался и поднимался от живота к груди, потом к горлу, я чувствовал внутри его животную силу, будто он скручен из моих кишок, мышц и вен. Я отпустил его, и он развернулся в одно мгновение. Дикая сила подбросила меня и обрушила на спину Распутина …
Из записок мичмана Анненкова20 августа 1918 года
Расплывчатые пятна и извилистые полосы, реки, моря и горные массивы – карта неизвестной страны плыла надо мной, то погружаясь во мрак ночи, то освещаясь косыми лучами солнца. Я изучил ее в подробностях, мог бы пройти через эти моря и горы с закрытыми глазами, потому что, даже закрывая глаза, я все равно видел эту карту. А потом на ее фоне возникло лицо Лиховского, и я понял, что это оленья шкура в пятнах и прожилках.
– Он смотрит на меня, – радостно доложил Лиховский кому-то в сторону. – Ты меня слышишь? – заорал он мне.
– Слышу, – сказал я, как мне казалось, тоже громко.
– Что? Что ты говоришь?
– Слышу! – заорал я.
– Он шевелит губами, – радостно сообщил кому-то Лиховский, и между мной и «картой» появилось лицо доктора Боткина.
– Вы меня слышите? Кивните, – сказал он.
– Слышу! – закричал я.
– Просто кивните, – повторил доктор.
Я кивнул. Доктор и Лиховский улыбнулись и исчезли.
Из записок мичмана Анненкова21 августа 1918 года
Снова я открыл глаза на следующий день. Надо мной опять возник Лиховский. Долго улыбался, пока не появились еще Бреннер и Каракоев.