Он улыбался.
– В самом деле? Господи …
Всматривался в лица, будто никак не мог поверить, пока не столкнулся с наглючими зенками Зацепова.
– Что же ты за царь-то такой, ваше величество? – процедил кочегар Устюгов, как сплюнул сквозь зубы.
– Молчать, скотина! – не выдержал Анненков.
– А ты не ори на меня, ваше благородие! Не царское время!
Николай смотрел перед собой.
– Устюгов, гражданин Романов тебя не слышит. Ты на ухо ему покричи, – ухмыльнулся Зацепов.
Анненков приставил револьвер к его затылку.
– Пошел вон! В машинное! Там сиди!
Зацепов медленно поднялся, прожигая Анненкова взглядом.
Николай встал и вышел. Бреннер – следом, пятясь и прикрывая отход царя с карабином в руках.
Анненков двинул Зацепова кулаком в живот, а когда тот согнулся, ударил рукоятью револьвера по шее. Зацепов повалился на пол. Команда вскинулась возмущенно. Каракоев выстрелил в потолок. Вбежал с винтовкой Лиховский и принялся распихивать всех прикладом.
– Прекратить! Прекратить! Прекратить! – надрывался Иван Христофорович. – А ну, вахтенные, по местам! Свободные – по каютам!
Каракоев, Анненков и Лиховский вытеснили всех из салона, капитан склонился над Зацеповым:
– Живой? Покалечили?
Зацепов лежал без сознания.
– Это ваша идея, капитан. Я говорил вам, не нужно этого делать, – сказал Анненков.
Вошел Бреннер, нагнулся, пощупал пульс на шее Зацепова.
– Живой. Запереть в свободной каюте и позвать к нему доктора.
Анненков и Лиховский подхватили тело под руки и поволокли.
– За мной! – приказал Бреннер Каракоеву и Харитонову. – Осмотреть судно! Загнать сволочей в трюм!
Из записок мичмана Анненкова9 сентября 1918 года
На рассвете непременный туман, но часам к девяти – солнце, и мы снимаемся с якоря.
После той дурацкой затеи с лекцией, да простит меня Его Величество, я простоял всю ночь на вахте. Никто меня не сменил. Каракоев и Лиховский снова пили в каюте, и через полчаса после злосчастного собрания с ними уже не о чем было говорить. Бреннер заперся у себя и на предложение сменить меня отвечал что-то невразумительное, а потом и вовсе перестал отзываться, когда я к нему стучал. Я понял, что безопасность Семьи теперь только на мне, и остался на посту, то есть слонялся по палубе с револьвером в кармане, засыпая где придется и просыпаясь от шелеста листвы на берегу или от всплеска воды.
Капитан Иван Христофорыч явился передо мной, как только я разлепил веки и обнаружил себя лежащим под ясным осенним небом на бухте каната.
– Это вы что же, всю ночь куковали на палубе, голубчик?
– Угу ….
– Вот ведь страсть какая у вас к службе. Видать, вы всегда на хорошем счету у начальников.
Иногда сложно было понять, простодушны ли замечания Ивана Христофорыча или язвительны под маской простодушия.
– Так идите уже отдыхайте. Днем-то что ж? Днем, поди, не страшно.
Чертово вчерашнее собрание вспомнилось со всей его стыдной нелепостью. Тайная вечеря монархистов с анархистами! При всем уважении, Государь оказался не на высоте. Странный он был вчера, прямо скажем. Да и мы сплоховали. Эти скоты наглели и смеялись над Государем, а мы почему-то допускали это. Бреннер допускал.
– А что же господин Бреннер? Не сменяет вас? – ухмылялся капитан Христофорыч. – Беспокоюсь я о нем. Он как ящик этот конфисковал, так и пропал.
А ведь в самом деле. Раньше Бреннер не позволял себе пропускать вахту, а тут бросил меня. И с тех пор как экспроприировал тот ящик, вышел из своей каюты только раз – на злосчастную лекцию.
Я пошел вниз. Сначала проверил замок на двери одноместной каюты второго класса, где заперли Зацепова. Оттуда раздавался храп. Доктор Боткин осмотрел его сразу после инцидента и не нашел никаких повреждений, кроме синяка на шее. Меня доктор одарил высокомерным и презрительным взглядом, в котором легко читалось, что я варвар и изверг рода человеческого. Ну да Бог с ним, с нашим доктором, его настроения часто совсем не соответствуют реалиям момента. В общем, Зацепов храпел раскатисто, скотина.
И тут я услышал странный звук. Кто-то всхлипывал – то ли плакал, то ли смеялся. Сначала я подумал, что это в каюте Царевен. Они занимали две двухместные каюты первого класса, но не на этой палубе, а ниже по лестнице. С удивлением я определил, что всхлипывают в каюте Бреннера. Кто? Не Бреннер же! Подойдя ближе, я подумал, что там все-таки кто-то хихикает, а не плачет.
Я тихо постучал.
– Кто?
– Господин капитан …
– Чего вам?
– Все в порядке?
– В порядке. Идите наверх!
Я пошел. Но услышать обычный голос Бреннера после не то всхлипываний, не то смешков – это было странно. Будто за дверью скрывались два человека. Неужели Ольга? Ольга плачет в каюте Бреннера? Нет! Невозможно! Это нужно было прояснить, я не мог вытерпеть неизвестности.
Вернулся и постучал снова. Дверь рывком отворилась, и выскочил Бреннер, как кукушка из часов. Уставился на меня красными воспаленными глазами.
– Ну, в чем дело?!
– Вы здоровы, господин капитан?
– Здоров! Идите, займитесь чем-нибудь!
Он хотел захлопнуть дверь, но я удержал ее.
– Что вы делаете? – Я старался быть вежливым.
– Ничего я не делаю! – Бреннер был явно не в себе.
Я заглянул через его плечо в каюту. Ольги не было, конечно, и никого там не было. Книги и рукописные листы были разбросаны в беспорядке по койкам и столу.
– Идите, мичман, идите! – прошипел Бреннер с такой злобой, что я отшатнулся, и он тут же захлопнул дверь.
Что с ним такое? Я сказал через дверь:
– Господин капитан, если вы не выйдете к вечеру, я доложу Государю.
Ответа не последовало.
На палубе меня снова атаковал капитан Христофорыч:
– Как господин Бреннер? Здоров?
– Почему вас так беспокоит его здоровье?
– Да как вам сказать? Плохие люди были эти ученые.
– Сатанисты они были.
– Вот-вот. Они мне сразу не понравились.
– Так зачем вы пошли с ними?
– А деньги хорошие платили. Очень хорошие. И в нашем пароходстве мне приказали их, значит, на Ангару доставить. А пароходству кто-то еще приказал. И вот мы с Енисея пошли на Ангару, чего уже лет двадцать никто не делал.
– Почему?
– Потому что на Ангаре пороги. С Енисея до Братска через них почти невозможно пройти. Многие пытались … На берегу даже построили цепную переволоку – целую систему перетаскивать суда, но она давно не действует …
– Как же вы прошли?
Капитан Христофорыч помолчал для значительности.
– А вот будто черт нас перенес. Они мне сказали: «Иди, капитан, не сомневайся». И я пошел. Сам теперь не понимаю, как я решился. За штурвалом стоял, бросало нас на камни … Думал, все, конец, но прошли …
– Когда вы вышли из Красноярска?
– Двадцатого июля.
– Вы точно помните?
– Конечно.
– И Распутин был с ними?
– Это вы про здорового борова? Был такой.
– Когда он сошел на берег?
– Так со всеми, в Братске …
Это было совершенно невозможно. Как Распутин мог оказаться на станции под Красноярском, а потом в тайге у нашего костра в такие сроки? Наверняка в тех документах, что сейчас у Бреннера, было какое-то объяснение всему этому, но после двух суток без сна меня уже ничто особенно не удивляло и не трогало.
– Сатанисты, говорите? А если они нас найдут? – встревожился Христофорыч.
– Не найдут.
– Почему вы так уверены?
– Они умерли.
Капитан Христофорыч посмотрел на меня внимательно.
Вечером мы собрались в салоне – я, Каракоев, Лиховский и Царевны. Теплый свет керосинок обещал уютный вечер. Посиделки эти придумала Анастасия, чтобы выманить наших пьяниц из их берлоги. Царевны потребовали: никакого алкоголя за столом, только чай. Не было ни Государя, ни доктора Боткина, ни Демидовой. Бреннер тоже не явился, хотя его настойчиво приглашали. И даже Ольга стучалась в его дверь, но он не открыл и ответил, что занят. Неслыханная дерзость!
Было уже прохладно, и Царевны кутались в платки. Каракоев и Лиховский, конечно, не успели протрезветь, но старались выговаривать слова отчетливо. Шутили о своем запое и капитане Христофорыче, но невесело. Первый раз мы так собрались после смерти Государыни и Алексея. Общее горе не сближало. Во время перехода до Братска даже костер по вечерам не собирал нас вместе.
Разговор не клеился, и Царевны запели. После первого псалма я вышел на палубу. Внутри у меня все дрожало. Не хватало еще снова пустить слезу на глазах у всех, я и так уже прослыл в нашем «семействе» Плаксой-морячком. Так что заплакал только на палубе. Сюда их голоса долетали издалека, с неба.
Воздух сырой и прозрачный, но сквозь слезы яркие звезды на черном небе расплывались нечеткими точками. Ночью невозможно идти по реке, не видя берегов и фарватера. Кораблик наш встал на якорь, команда притихла в трюме, там тоже слушали.
Голоса певуний смолкли и тут же зазвенели снова, но теперь это были три голоса. Анастасия вышла ко мне, стала рядом у борта и взяла меня за руку.
– Почему вы меня не любите? – Это прозвучало, как «я люблю вас».
– Я люблю вас, – сказал я.
– Нет, не любите. Вы за столом смотрели на Таню.
– Потому что она сидела напротив.
– Ну да, я сидела рядом, и вам трудно было поворачивать ко мне голову.
– Я держал вас за руку.
– Но голову поворотить вам было лень. А еще вы смотрели на Олю.
– И на Ольгу, и на Татьяну, и на Марию, и на вас.
– Вот-вот, на меня в последнюю очередь.
Серебряные голоса слетали к нам с хрустальных звезд.
– Как в сказке, – снова прошептала Настя. – Старшие братья разобрали себе старших сестер-красавиц, а младшему брату-дурачку досталась младшая сестра-дурнушка.
– Это кто вам сказал, что вы дурнушка?
– Вы никогда не говорили мне, что я красивая.
Моя некрасивая Настенька, прекрасная …
– Вы красивые, – сказал я.