Вошел Николай. Узнать его было трудно. Адмирала поразила худоба и жилистость бывшего монарха, будто он несколько месяцев голодал на каторге. Не было ни бороды, ни усов. Лицо и руки кирпичного цвета и обветрены, как у моряка или охотника. Только глаза синели на коричневом лице с прежней пронзительностью. Это был совсем не тот человек, которого помнил Колчак, и в то же время это был он – в истертом линялом кителе и такой же вылинявшей до полной потери цвета фуражке без знаков различия, в стоптанных сапогах и с печатью неприкаянности и страдания во всем облике.
Возникла короткая пауза, будто не могли решить, кто у кого на приеме, – кто здесь государь, а кто подданный. Колчак нарушил молчание:
– Ваше … величество, рад видеть вас в добром здравии.
– И я рад вас видеть, ваше высокопревосходительство, – сказал царь.
Они шагнули навстречу друг другу и пожали руки как равные.
Колчаку неловко было титуловать бывшего царя как действующего – «ваше величество», но у него не повернулся язык выговорить ни высокомерное «гражданин Романов», ни панибратское «Николай Александрович». Царь уже не был царем, но каким-то образом им оставался.
Николай жестом предложил Колчаку сесть и сам сел в кресло напротив.
– Позвольте поздравить вас с назначением Верховным правителем России, – сказал царь.
Колчаку на мгновение почудилась ирония, но лицо царя оставалось непроницаемо.
– Благодарю, – сказал Колчак. – Это была воля общества. Я не стремился к власти, но принял ее как священный долг, как тяжкую обязанность в это смутное время.
– Я как никто это понимаю.
– Позвольте узнать, как Александра Федоровна, Алексей Николаевич, великие княжны?
– Благодарение господу, все живы и здоровы. Но в настоящее время здесь только я. Семья присоединится ко мне позже … я надеюсь, – сказал царь, помедлил и продолжил: – Я пригласил вас, чтобы прямо заявить о своей полной лояльности вашему правительству и отсутствии каких-либо политических амбиций. Единственной моей целью является сохранение жизни и свободы членов моей семьи и преданных мне людей, о чем я уже сообщал вам в своем письме.
– Да, я понимаю вас и готов сделать все, что в моих силах.
– Полагаю, Верховный правитель России обладает всеми возможностями и всей полнотой власти.
Колчаку снова послышалась ирония, и снова он не заметил ни малейших ее признаков в лице бывшего царя.
– Я обладаю всей полнотой власти на подконтрольной мне территории, но идет война, и в определенных вопросах я не могу принимать единоличных решений. Я бы предложил такой порядок действий: ваше судно следует за «Феодосием» до Иркутска. Там я предлагаю вам воспользоваться моим гостеприимством в одном из загородных домов. По прибытии всех членов семьи в обстановке строгой секретности на специальном поезде с охраной я отправляю вас в Харбин, откуда вы вольны будете следовать, куда вам угодно.
– Это именно то, чего бы я хотел, но внес бы некоторые коррективы исключительно с целью соблюдения секретности и безопасности. Лучше было бы подогнать состав к ближайшей пристани на восточном берегу. Там мы перегрузились бы прямо с корабля в вагоны. Моя семья также прибудет к поезду в течение нескольких часов. Внутренняя охрана – мой конвой. Отбываем сразу по окончании погрузки. Полагаю, таким образом секретность и безопасность будут соблюдены максимально.
Колчак молчал. Он будто раздумывал, но на самом деле все уже было решено.
– Ваше величество, я должен обсудить это с моим кабинетом, – сказал Колчак.
– Разумеется. Когда вы будете готовы дать ответ?
– Завтра в это же время.
Колчак встал.
– Завтра на этом же месте в это же время, – сказал Николай, тоже вставая.
Пожали руки …
Перебираясь через борт на первую ступень веревочного трапа, Колчак бросил взгляд на ряд иллюминаторов надстройки. В одном ему почудилось юное девичье лицо – мелькнуло и исчезло. А дальше он видел только ржавые заклепки борта и думал, что через несколько минут их навсегда поглотит вода, а то лицо в иллюминаторе еще долго будет всплывать в его памяти…
Из записок мичмана Анненкова22 сентября 1918 года
Все то время, пока адмирал пребывал на «Святителе», я стоял на палубе «Феодосия» возле ходовой рубки. Так было условлено между мной и Лиховским: наши должны постоянно видеть меня с борта «Святителя Николая».
Колчак прибыл к месту встречи на «Феодосии», судне покрупнее нашего раза в два. Координаты, место и условия встречи ему передал я после того, как расстался с Лиховским и Анастасией. Через два дня встреча состоялась.
Байкал при легком бризе дышал спокойно и мирно. Казалось, все идет по плану, но меня беспокоила баржа, прицепленная к «Феодосию». На ней стояли две пушки-сорокапятки. Суда разделяли каких-нибудь полкабельтова. Адмирал поднялся на борт «Феодосия», прошел мимо, не взглянув на меня, прямо в ходовую рубку.
Мы с Лиховским договорились о тайном знаке. Если я стою с непокрытой головой – все в порядке, а если я надену фуражку – что-то идет не так. Все это время я стоял на палубе без фуражки на свежем ветерке. Рядом полковник Пугачев не спускал с меня глаз. У ходовой рубки маячил штатский англичанин, неизвестно для чего оказавшийся на борту. Кто такой? И тут я услышал, как Колчак обратился к нему по-английски:
– Мистер Рейли, Николай утверждает, что семьи с ним нет, но я видел одну из Великих Княжон. Возможно, вся семья на судне.
– Советую потопить их прямо сейчас, – сказал Рейли.
– А если наследника и царицы все же там нет?
– Ну и что? Рано или поздно они объявятся.
– Вот именно – они объявятся! Это и есть самый нежелательный поворот событий. Сейчас потопить судно нельзя. Нужно взять Николая, и если там не все Романовы, то держать его в заложниках до прибытия остальных.
Я не верил своим ушам. Оглянулся и увидел, что с баржи спустили три шлюпки и в них спешно рассаживаются солдаты – абордажная команда. «Феодосий» закрывал своим корпусом баржу так, что со «Святителя» высадку невозможно было увидеть.
Я немедленно надел фуражку, но чья-то рука тут же сорвала ее.
– Стой смирно, сукин ты сын, или получишь пулю в печень, – бешено зашипел мне в ухо полковник Пугачев за моим правым плечом.
Я почувствовал, как мне в поясницу упирается ствол револьвера.
Я смотрел вперед на наше судно и видел Бреннера с биноклем – он явно наблюдал за мной. Рядом с ним стоял Лиховский. Успели они заметить мой сигнал? Поняли они его? Кажется, нет.
Я повернул голову к полковнику.
– В вашем револьвере нет патронов.
Он отвел ствол от моей поясницы и посмотрел на барабан. Этого было достаточно. Правой рукой я ударил по револьверу, отбросив его далеко в сторону, левым локтем с разворота заехал полковнику в ухо, отчего он потерял равновесие и попятился, размахивая руками. Этот маневр наши точно должны были заметить. Бросившись к фальшборту, я перемахнул через него и на несколько мгновений будто завис в воздухе, пока ногами вперед не вошел в воду …
Когда через пропасть времени в ледяной мгле я вынырнул и глотнул воздуха, услышал выстрелы и шлепки пуль по воде рядом с собой. «Феодосий» медленно разворачивал прицепную баржу так, чтобы орудия нацелились в сторону «Святителя Николая», и шлюпки с солдатами уже спешили к нему. Я успел разглядеть это в одно мгновение и снова погрузился в воду. Шинель и сапоги тянули на дно, ледяная вода оглушала, сковывала мышцы, отнимала дыхание. Я сбросил сапоги и бился, освобождаясь от шинели. Вынырнув в очередной раз уже без нее, я услышал пушечный выстрел и увидел, что пушки на барже развернуты в сторону «Святителя Николая», а с его верхней палубы работают два пулемета – те самые, что остались в наследство от сатанистов …
Меня снова утянуло на дно. После мучительной борьбы в пронзительном холоде я едва выплыл. Пулеметы на «Святителе» трещали не смолкая. Вокруг плавали тела солдат с расстрелянной баржи, которая полыхала и заваливалась на бок. Кажется, там рванул боезапас. И тут же рванул снова, да так, что вокруг меня посыпались обломки, а «Феодосий» накренился на борт и стал кружить на месте.
«Святитель Николай» уходил, оставляя за собой дымный след, – все же было попадание снаряда. Слабая тень торжества шевельнулась во мне и угасла. Я погибал. Дыхания не хватало. Руки и ноги не слушались. Последние судорожные движения … и я увидел деревянный борт шлюпки. Она медленно дрейфовала в нескольких саженях от меня. Борт был проломлен и изрешечен пулями, но шлюпка держалась на плаву. Не помню, как я доплыл и забрался в нее, это было уже на грани сознания. В шлюпке лежали два мертвых колчаковских солдата из абордажной команды. Тела были еще теплые, и я прижался к ним …
«Святитель Николай» уходил – слава Богу, снаряд лишь слега задел надстройку. А «Феодосий» дымил и все кружился на месте. Потерял ход и горел после взрыва баржи.
ОТМА, живи! Я лег на тело мертвого солдата, меня сковал невыносимый холод и поглотила тьма…
Часть четвертаяМария
Октябрь 1918 годаЗабайкальский край
В избе-читальне натоплено жарко, с дымком. Самодельные стеллажи из свежих досок плотно расставлены по всей горнице и так же плотно забиты книгами. Лишь возле печи свободное пространство. На столе стопка бумаги, раскрытая амбарная книга и перо с чернильницей.
Кузьма встал возле стола, оглядывая восхищенно весь этот склад премудрости.
– Николай Ляксандрыч! Николай Ляксандрыч!
– Да, я сейчас, – раздался приглушенный голос сверху.
Кузьма прошел, петляя среди стеллажей, в угол горницы и обнаружил лестницу, приставленную к открытому лазу на чердак.
– Николай Ляксандрыч, вы на гори́ще, что ли?
– Да, я уже иду.
По лестнице спускался Николай Александрович Романов. На нем была косоворотка и вязаная кофта с отложным воротом и кожаными заплатами на локтях. Под мышкой три томика. Николай был острижен наголо, как после тифа, гладко выбрит. Кирпичный крестьянский загар покрывал голову и шею.