Кузьма заботливо придерживал лестницу.
– Тепло у вас. Книжками топите?
Николай посмотрел на Кузьму с недоумением:
– Шутить изволите?
– А чего ж – столько книжек! Есть, чай, и ненужные.
– Ненужных нет, – сказал Николай серьезно, заметив, что посетитель вовсе не шутит.
Сорокалетний шорник Кузьма был одним из нескольких грамотеев в деревне Пустылихе.
– Неужто нет? Их же еще на чердаке, говорят, прорва, – сказал он.
– Да, там я еще не успел разобрать.
– Вот ведь товарищ Шагаев – полвагона книжек сгрузил и на трех подводах от самой железки доставил. А это тридцать верст без малого! Другой бы плюнул – подумаешь, книжки, – не стал бы лошадок томить. А товарищ Шагаев – все для трудящихся. Но ежели подумать, куда такая прорва? Ведь их за всю жизнь не перечитаешь. Вот вы их все читали?
– Нет.
Николай уже сидел за столом и записывал три принесенных с чердака тома в амбарную книгу. Не любил он этого шорника, назойливого и глупого, но деться от него было некуда – от самого активного читателя. Он приходил каждый день и изводил своей болтовней.
Уже две недели, как Николай Александрович поступил на должность библиотекаря, или, как здесь говорили, избача, в избе-читальне бывшей Пустылихи, а ныне коммуны имени Ленина. Разумеется, никто здесь не знал, что он Николашка Кровавый: он представился профессором Петроградского университета Ромашиным.
– Вот я и говорю, зачем столько, если все равно все не прочитать? Лишние можно на растопку. Зима на носу …
– Как будем определять, что на растопку?
– А вот что трудящему человеку не нужно, то и в огонь.
Кузьма взял книгу из лежащих на столе. Прочитал название сначала про себя, сощурившись, потом, неуверенно, – вслух:
– «Аристотель. Поэтика». Это что ж такое?
– Это … как сочинять …
– Сочинять? Чудно́ … А я так скажу: ежели кто сочинять способен, то и так сочинит.
– Это верно.
– Ну и к чему тогда такое? Разве это нужно? В топку! Все больше пользы будет для тепла… – И Кузьма посмотрел на заслонку печки, как бы примериваясь.
Николай забрал у него книгу и положил на стол.
– У вас какой-то вопрос ко мне?
– Ага … Вопросик к вам имеется. Вот и ответьте мне, товарищ избач, почему дочка ваша Маня учит детишек наших буржуйским ухваткам.
– Каким ухваткам?
– Да вот давеча прохожу мимо школы. А ребятня, значит, окружила Марию Николавну вашу и слушает. Ничего не скажу, ребятишки ее полюбили. И она с ними по-доброму, ласковая. Может, и построже учительнице-то быть надо … Ну вот, слышу я, как она ребятне рассказывает, что вилку нужно в левой руке держать, а ножик – в правой. Это как бы в насмешку получается?
– Почему же в насмешку?
– Потому, мил человек, что у нас тут ложками щи хлебают. Вы спросите, есть она у кого дома, вилка энта, и сколько в доме ножей. Нож-то один – у хозяйки. А ребятишек с пяток в каждом доме, а то и более …
– М-да … Я вас понимаю …
– Понимаешь, мил человек? Вот и выходит насмешка. А Настасья Николавна ваша! Тоже, конечно, по доброте своей с мелюзгой занимается – веселая, да затейница такая! Но чему же она учит? Говорит, что земля круглая и летает вокруг солнца. Где это видано? К чему ж такими сказками головы ребятне забивать? Вы уж образумьте дочек ваших, дорогой товарищ.
– Я поговорю с ними.
– Вот и хорошо. Вот и спасибо.
Наконец ушел. Николай подкинул дров в печь, открыл какую-то книгу и читал какие-то слова, тут же их забывая. После смерти жены воля оставила его, и он катился по инерции, пока не докатился до этой горницы с печуркой и книгами. Он почти не выходил из своей избы-читальни. Здесь и спал в чулане. Не строил больше планов побега и вообще никаких планов, благо дочери были в относительной безопасности. Собственно, здесь, в этой красной деревне, они чувствовали себя в безопасности более, чем когда-либо с момента ареста в Царском Селе.
Коммуна имени Ленина – островок недобитой советской власти – жила грабежом проходящих по Транссибу поездов. Добыча могла быть разной – от нескольких вагонов пшеницы до нескольких роялей. Или, например, те книги, к которым был приставлен Николай Александрович, – библиотека Пермского университета, вывезенная зачем-то чехами и выброшенная из поезда партизанами. Книгам повезло: операцией руководил сам комиссар Шагаев, глава коммуны имени Ленина.
Телега с двумя бойцами и телом, укрытым шинелью, подъехала к лазарету.
– Эй, сестрица! Принимай! – сказал партизан Ольге, курившей у входа.
– Раненый?
– Хворый. Подобрали за околицей. Из городу, видно, шел. А где доктор?
– Здесь доктор. Выгружайте.
Ольга в белом халате и белой косынке сестры милосердия открыла дверь в избу и позвала:
– Евгений Сергеич, больного привезли!
Из дома тотчас вышли Боткин и Татьяна в белых халатах.
– Тиф? – спросил Боткин.
– Не … Кажись, чахотка. Без памяти он.
Партизаны вынули из телеги тело, завернутое в шинель без погон, и положили на носилки. Голову и лицо закрывал накинутый башлык.
– Заносите, – скомандовал Боткин. – В смотровую.
Говорливый партизан сказал наставительно:
– Доктор, приказано вылечить товарища по высшему разряду.
– Мы всех лечим одинаково – делаем все, что в наших силах, – сказал Боткин.
– Нет. Этого надо по всей медицинской науке. Сам комиссар Шагаев передал, что этот особенный – наш товарищ. Он хоть и пришлый, а такой документ при себе имеет, что будь здоров! Такой мандат с печатью не подделаешь! – Партизаны переглянулись со значением, поднимая носилки с телом на стол в смотровой.
– Какой мандат? О чем речь, товарищи? – спросил Боткин.
– Да сами посмотрите на спине у него, – усмехнулся говорливый, и оба вышли.
– Какой еще мандат на спине? Чушь какая, – пробормотал доктор, взял руку пациента, нащупывая пульс. – Ольга Николавна, приготовьте горячую воду, грелку! Дайте нашатырь!
Доктор расстегнул на раненом заношенную гимнастерку, развязал концы башлыка и откинул с лица. Подошедшая Ольга ахнула и уронила на пол тазик с водой.
– Лёня, боже мой! – подбежала Татьяна.
Хорошо, что партизаны ушли.
Из записок мичмана Анненкова15 октября 1918 года
Снова они возвращали меня к жизни, мои Принцессы. Сменяя друг друга, поправляли одеяло, гладили по голове, будто приглаживая волосы, касались моего лба губами – нет ли жара. Поили горячим чаем из кружки. Читали вслух. Просто смотрели на меня, спящего.
Дня через три я почувствовал себя настолько хорошо, что смог рассказать дежурившей возле меня Татьяне свою историю.
На берегу Байкала меня, беспамятного, подобрал рыбак-старовер. Неделю отхаживал у себя в избе едва живого от переохлаждения. От него же я узнал, что отряд красных партизан, действовавший в округе, захватил небольшой обоз с несколькими беженцами. Я ушел от старовера, еще не оправившись от бронхита. Искал партизанскую деревню и недели через две добрался до нее. В ЧК коммуны моя история, сочиненная на ходу, не вызвала доверия, и меня повели к оврагу. Тогда я задрал рубаху и показал спину. Если бы только знали мясники полковника Пугачева, как я был благодарен им в тот момент! Коммунары сразу приняли меня за своего.
От Татьяны я узнал, что после битвы на Байкале капитан Христофорыч дотянул на подбитом «Святителе Николае» до восточного берега озера. Команда бросила судно и разбежалась, благо Государь щедро оплатил все их неприятности. Наши наняли телеги у крестьян. Был план снова выйти на Транссиб и сесть на поезд, но по дороге их перехватили красные и доставили в коммуну. Государь представился профессором истории Ромашиным из Петроградского университета с двумя дочерями – Марией и Анастасией – и поваром. Боткин назвался доктором из Петрограда с дочерями Ольгой и Татьяной. Это был умный ход – разделить дочерей на двоих: вероятность узнавания Монаршей Семьи по ее составу сводилась таким образом к минимуму. Но и без того никто не мог вообразить, что здесь, в забайкальской деревушке, может объявиться бывший Царь с дочерями. А если чего-то нельзя вообразить, то этого и нет. Коммунары сначала думали определить интеллигенцию на строительство Дворца труда, но вмешался сам комиссар Шагаев. Коммуне нужны были доктор, учителя, библиотекарь …
Государь – библиотекарь! Или, как там говорили, – избач! Я даже переспросил Татьяну, подумав, что ослышался. Она рассмеялась:
– Да, папа́ самозабвенно возится с книгами. Наш Иван Михалыч готовит в столовой для местного актива. Маша и Настя – учительницы, а мы с Олей сестры милосердия при докторе.
– А наши ребята?
Татьяна помрачнела.
– Плохо. Пленные. Строят Дворец труда.
– Какой дворец?
– Комиссар тут стройку затеял в нескольких верстах от деревни. Туда отправляют всех арестованных. А наши – они же офицеры, этого не скрыть.
– И как там?
– Тяжелая работа, плохо кормят …
– Свидания разрешены?
– Нет. Там охрана. Бараки …
Она чуть не плакала. «Главное, живы, – подумал я. – Пора мне вставать».
– Могу я спросить, красные конфисковали ценности?
– Нет. К счастью, мы все успели спрятать. Остановились ночевать на заимке тут неподалеку. Хозяин сразу показался подозрительным. А на рассвете обнаружилось, что он бежал и угнал наших лошадей. Тогда Александр Иваныч решил, что нужно срочно спрятать ценности, потому что уехать мы не можем и скоро за нами придут. Так и случилось. Только мы успели закопать все в лесу, как явились красные. Их привел хозяин …
Задача усложнялась: прежде чем покинуть это гостеприимное место, придется еще на заимку заехать. Бежать без средств – безумие.
– Мне нужно связаться с нашими.
– Вы еще слишком слабы.
– Я оживаю в ваших руках.
Шаги в сенях, голос Марии … Татьяна вскочила, отошла от меня к шкафу и принялась переставлять посуду. В следующую минуту я понял – почему. Вместе с Марией вошел высокий брюнет лет под тридцать. Под кожаной курткой косоворотка. На портупее кобура с маузером. Войдя, он внимательно посмотрел на меня, улыбнулся Татьяне: