Государь сказал казаку:
– Вот что, братец, передай генералу мой ответ – я согласен.
– Слушаюсь, Ваше Величество!
Грохоча сапогами, казак вышел. Государь улыбнулся, сделал глоток чаю.
– Барон приглашает нас завтра на прогулку. Где-то в окрестностях есть особая буддийская святыня. Какая-то не то пещера, не то … В общем, вход куда-то.
– Опять в пустыню… – простонала Мария.
– Это недалеко. Всего версты три.
– Кто еще едет? – спросил Каракоев.
– Приглашены я и дочери. Разумеется, господа, вы тоже должны поехать, – посмотрел Государь на нас четверых.
– Я не поеду, – сказала Мария.
– Я тоже не поеду, – сказала Ольга.
– Вряд ли у нас есть возможность отказаться, – сказал Государь.
– Не нравится мне это, – сказал Бреннер.
– Не думаю, что Барон планирует какую-то каверзу, – сказал Государь. – Он может сделать с нами все что угодно в любой момент. Для этого не надо ехать куда-то.
Надо было убить Барона в пустыне, потому что он ничего не откладывает на потом. Он хочет там, в каком-то сакральном месте, сделать предложение Сестрам, ошеломить их, ослабить возможное сопротивление …
– Может, партию в железку? – предложил Лиховский.
Царевны промолчали.
– Пожалуй, я пас, – сказал Государь. – Счастливого Рождества! Прошу меня извинить. Завтра мы выходим в девять утра.
Он ушел в свою комнату. Я тут же вышел на улицу.
В сыром воздухе висел все тот же густой смрад пережженного кизяка, от которого мы мечтали избавиться на протяжении всего перехода. Я пошел по узкой улице в гору, не имея понятия, куда и зачем. Над крышами храмов простирался черный бархат с серебряными блестками. Лаяли собаки, далекие пьяные голоса наших казаков тянули что-то тоскливое. Я поднялся до ближайшего храма и остановился. Внизу теснились крыши, словно панцирь гигантской черепахи.
Он понял, что я люблю всех четырех. Конечно, понял, он же дьявол. Он убьет меня как соперника. Потому что они, мои Царевны, тоже любят меня. Может, они еще этого не знают, а он уже понял. Почувствовал, что, пока я жив, они не будут принадлежать ему. Я нагнулся, зачерпнул пригоршню снега и приложил ко лбу. Это уже бред. Надо остудить голову. Я глубоко дышал и растирал лоб снегом, но это не помогало. Завтра в пустыне Барон сделает Царевнам предложение, потому что он никогда ничего не откладывает. Сегодня придумал, завтра помолвка и расправа со мной. Ему нет закона. Белому Богу Войны можно все.
Я услышал голоса – мужской и женский – по-русски. Две фигуры, повторяя мой путь, поднимались по улице – Бреннер и Ольга. Никого я не хотел видеть, вошел под колоннаду храма и встал за колонной.
Бреннер что-то мямлил просительно. Ольга отвечала раздраженно и устало. Быстро поднялась по ступенькам и прошла в открытую дверь храма, не заметив меня. Бреннер поплелся обратно – жалкий, жалкий Бреннер. Когда он успел стать таким?
Я вошел в храм вслед за Ольгой. Внутри было неожиданно просторно. Два ряда массивных, багряного цвета колонн, подсвеченных желтым язычками масляных светильников, держали высокий, невидимый в темноте свод. Большое, в человеческий рост лицо Будды с круглыми вытаращенными глазами казалось живым в колеблющемся свете, в клубах синего дыма от курилен. Оно будто висело в воздухе, медленно плыло в глубине среди колонн.
У подножия невесомого лица стояла тонкая фигурка в черном платье и полушубке. Она оглянулась – и не удивилась.
– Подслушивали?
– Невольно. Я пришел сюда раньше вас.
– Вы вездесущи и … неистребимы.
– Неистребим – на ваше счастье. А вам хотелось бы меня истребить?
Ольга покачала головой насмешливо. Отчего такая вдруг перемена ко мне?
– А вчера вы сказали, что любите меня …
– Вы неправильно поняли. Я говорила в общем смысле, от всех нас …
– А Бреннер? У него нет шансов?
– Боже мой! Каких шансов? О чем вы? Кто придумал это распределение? Что я – и Бреннер, Маша – и Каракоев …
– …Татьяна и Лиховский.
– Ну, здесь-то как раз все определенно.
– Да, мне тоже претит это деление на пары.
Запрокинув голову, Ольга смотрела в большое лицо, парящее над нами. А я смотрел на нее. Скоро она станет баронессой фон Унгерн-Штернберг. Сказать ей? Зачем, если я не могу этому помешать?
Ольга покачала головой.
– Как можем мы говорить все это глупое, мелкое перед этим лицом? Мы вторглись в чужой мир, чужую тысячелетнюю веру и оскорбляем это лицо нашей суетной болтовней.
– Вы ощущаете сакральность этого места?
Не ответила.
– Завтра Рождество, и в понимании нашей православной веры это лицо не более чем языческий идол.
– Не говорите так. Посмотрите вокруг. Разве вы не чувствуете – здесь тайна …
– Эта религия признает реинкарнацию, новое рождение душ.
– Зачем вы это сказали? – Ольга горестно покачала головой. – Это больно. Нам не суждено быть в другой вере, и незачем думать об этом. В нашей вере есть надежда увидеться там … в раю, если не грешить. Они ведь в раю?
– Конечно. Они в раю.
Мы смотрели в лицо над нами. Потрескивали светильники, и где-то за стеной слышалось тихое бормотание. Пойти и убить Барона? Кажется, ничего другого не оставалось. Он не ждет этого. Застать врасплох. А если напротив – ждет? Если он нарочно провоцировал меня: приду, а там засада? Тогда полетит не только моя голова …
Из боковой двери вышел монах в пурпурном хитоне. Это был толмач, что переводил на моих переговорах с настоятелем. Он остановился и довольно бесцеремонно уставился на нас. Ольга кивнула ему, улыбнулась, но толмач не шевельнулся и не улыбнулся в ответ. Просто стоял и смотрел на нее, как на стену. Я вспомнил, что и во время переговоров он держался дерзко – не кланялся монаршим особам и смотрел на них, не опуская глаз.
– Любезный, вы что-то хотите сказать?
Толмач не ответил, не пошевелился и не отвел взгляда.
– Вы вошли в храм с оружием. Наверно, в этом дело, – сказала Ольга.
Конечно, я был при шашке и револьвере.
– И не сняли головного убора.
– У буддистов это не обязательно.
– Кажется, нам лучше уйти, – сказала Ольга.
– Одну минуту. Это же толмач настоятеля. Мне нужно с ним кое-что обсудить. Можно вас на два слова? – Я подошел к толмачу и указал на боковую дверь.
Он захлопал глазами.
– Будьте так любезны …
Я взял его под локоть и почти выволок за дверь. Мы оказались на заднем дворе храма.
– Что … что вы делаете?!
Он вырвался и попытался уйти, но я схватил его за шиворот и закатил пощечину, потом еще и еще. Он скулил и закрывался руками, а я хлестал его по щекам, по ушам и голове, затем притиснул к стене и приставил ствол револьвера под его подбородок. Во дворе не было ни души. В бешенстве я прибил бы его, если бы он вздумал сопротивляться.
– Ты меня понимаешь?
– Да… – проблеял он.
– Не да, а так точно, ваше благородие! Повторить!
– Так точно, ваше благородие …
– Ты в русской школе учился?
– Так точно …
– «Так точно, ваше благородие» надо отвечать!
– Так точно, ваше благородие …
– Где учился?
– В Верхнеудинске, ваше благородие …
– В русской школе тебе, подданному русского Царя, рассказали, как следует именовать Его Императорское Величество и членов Августейшей Фамилии! Так?
– Так, ваше благородие!
– И на кого ты пялил зенки свои, скотина! На ее Императорское Высочество Великую Княжну Ольгу Николаевну!
– Так точно, ваше благородие!
– Повтори!
– Ее Императорское Высочество … Ольга Николаевна …
– Сейчас ты пойдешь и поклонишься в пояс Ее Высочеству, а потом исчезнешь с глаз!
– Боже мой! Это мерзко! – раздался голос Ольги за моей спиной.
Я обернулся, схватил толмача за шею и нагнул в поклоне. Ольга замотала головой и попятилась, будто увидела дикое непотребство.
– Зачем! Господи! – быстро скрылась в храме, бежала.
– Простите, Ольга Николавна!
Я оттолкнул толмача и бросился за ней. И в тот момент меня осенило. Я вернулся во двор. Толмач стоял у стены и всхлипывал. Да, он плакал! Удивляться, однако, мне было некогда.
– Эй, ты!
Толмач смотрел испуганно.
– Передай настоятелю, что адъютант Его Величества просит аудиенции по важному вопросу, касающемуся безопасности Императора. Немедленно! Передай и жди меня здесь. Я вернусь через четверть часа. Если не придешь, я найду тебя и выпорю на площади. И никто меня не остановит! Ты понял?
– Понял… – прошелестел он.
– «Понял, ваше благородие» нужно отвечать!
– Понял, ваше благородие …
Я догнал Ольгу на улице.
– Оставьте меня! – она сердилась.
– Ольга Николавна, он хам. Он пялился на вас!
– Вы его били!
– Отвесил оплеуху, как любому другому хаму, посмевшему вас оскорбить.
– Но я не нахожу ничего оскорбительного …
– Вы знаете, что он хотел вас оскорбить! Хотел! И был наказан за это! И пусть благодарит своего бога, что я его не пристрелил!
Ольга замедлила шаг.
– Вы … необузданный, несносный! Дикарь какой-то!
– Мы с вами в дикой стране, в дикое время, с дикими людьми. И да – я теперь дикарь, но ваш дикарь. Глотку перегрызу за вас любому.
Я сказал «ваш» и «за вас» как бы про всех, но так, будто только о ней. Она это поняла и еще замедлила шаг. Я взял ее за руку. Она выдернула ладонь, но я снова поймал, и Ольга больше не сопротивлялась. Так мы дошли до дома, держась за руки. Когда входили во двор, она мягко высвободила руку.
Мы поднялись на террасу.
– Постойте здесь. Не нужно нам входить вместе, – сказала Ольга.
– Ольга Николавна, завтра что-то случится …
– Что?
– Что угодно … Когда угодно может случиться что угодно … Я хочу, чтобы вы знали – я люблю вас.
Я не видел ее лица в темноте. Медленно она отвернулась и вошла в дом.
25 декабря 1918 годаМонастырь Хамарын-хийд
Барон тотчас прошел через ворота и вернулся обратно, как только настоятель сказал, что это вход в Шамбалу и пройти через них может лишь праведник.