Как только переводчик замолчал, я с поклоном протянул платок Настоятелю, развернул на ладони и показал три камушка. При этом я встал спиной к толмачу, чтобы заслонить ладонь от его взгляда.
– Здесь скромное подношение в знак любви и уважения к месту, приютившему Императора и его воинов.
Настоятель глянул на камни, свернул и взял платок. Коротко, едва заметно кивнул, давая понять, что аудиенция окончена. Я поклонился, отступил на два шага, поклонился снова и лишь после этого позволил себе повернуться к настоятелю спиной и уйти в сопровождении толмача.
Снова мы прошли сквозь золото, пурпур и синее дымное марево. У выхода из храма я сказал толмачу:
– Скажешь кому, убью.
Когда я вошел в дом, голоса Принцесс все еще звучали в дальней комнате. Всегда любил слушать их – не слова, голоса, когда они вчетвером болтали, спорили, пересмеивались. Слова были не важны, пока я не услышал свое имя. Зайти к ним? Но удобно ли? Ведь и так провели целый вечер вместе, а потом еще с Ольгой … Но тут я опять услышал свое имя и пошел к Принцессам, но не прямо, а через кладовку, откуда был еще один проход к ним.
В темной кладовке светилась узкая щель приоткрытой двери и явственно слышалось каждое слово.
– Потому что ты смотришь на него, – раздраженно говорила Настя.
– Я смотрю? – Удивленный голос Татьяны. – Да зачем мне твой Леонидик? У меня Павлик есть.
Через щель я увидел … китайских принцесс. В долгополых халатах и платьях – ярких, разноцветных, с широченными рукавами – они кружили по комнате райскими птицами. У стены стояли два открытых сундука – хозяин дома опрометчиво оставил их незапертыми.
Я хотел уже открыть дверь и сделать шаг в комнату, но что-то меня удержало.
– Попадет нам от папа́, - сказала Татьяна, делая оборот в кумачовом длинном платье с золотым шитьем. Подол закружился вокруг ее бедер красно-желтым вихрем.
– Мы же только примерить! Сложим все обратно, никто не заметит, – сказала Настя, выступая важно в желтом платье с оранжевыми крупными хризантемами.
– Вечно ты впутаешь нас в какую-то историю, – сказала Татьяна.
– Тебе же самой нравится, – сказала Настя.
– Жаль, нет зеркала, – сказала Маша. Она была в зеленом и синем.
– Я положу в сундук пару монет, – сказала Ольга. Она была в бледно-салатовом с желтыми цветами.
Порхали в просторной комнате.
– А знаете, о чем мы не подумали? – Ольга остановилась, разглядывая рисунок на своем платье. – А если в них какая-нибудь зараза?
– Зараза? Какая еще зараза? – Настя кружилась, выделывая руками что-то китайское, по ее представлению.
– Ну, оспа или холера, – сказала Ольга.
– Может, и к лучшему, – вздохнула Маша. – Я так устала.
Она закрыла сундук и села сверху.
– Я тоже хочу умереть, – сказала Ольга и села рядом. – Зачем они это сделали?
– Ты о чем?
– О наших мушкетерах. Зачем они нас увезли?
– Нас убили бы в том скучном доме, – сказала Настя.
– Ну и что! И убили бы! Мама и Бэби все равно умерли. А мы? По миру пошли… – Ольга опустила голову, сдерживая слезы.
– Ну, ну … Все не так уж плохо… – сказала Татьяна.
– Не так? А как? Мы вроде бы живем, но разве это жизнь? Я едва вынесла сегодня весь этот бесконечный вечер, все это Рождество!
– И пение это – уже просто невыносимо, – сказала Настя.
– А потом еще пришлось вынести Бреннера, едва отделалась от него… – продолжала Ольга.
Она не сказала обо мне! Значит, я не то что Бреннер. И, кажется, ни одна из них не рассказала сестрам о моем признании. Эту тайну каждая хранит, оберегает. Для каждой это что-то важное, личное. Моя Отма!
И тут же я получил отрезвляющую оплеуху.
– …Но и это было еще не все… – добавила Ольга. – Пришлось выдержать Леонидика.
– Леонидика? – удивилась Настя. – Когда ты его видела?
– Сразу после Бреннера, – сказала Ольга обреченно. – Душевная беседа с нашим трогательным Плаксой-морячком.
У меня прямо-таки повысилась температура. Так вот каким Ольге виделся наш разговор! Мир съежился и будто обветшал, износился, осыпался кучей мусора. Еще секунду назад я был героем, а обернулся назойливым болваном, от которого некуда деться. Там, в храме, я виделся себе таким бравым, легким. Выходит, она меня просто терпела – и мою руку!
Но это было только начало.
– О чем вы беседовали? – заволновалась Настя.
– Ни о чем, господи! Я вошла в храм, и тут он явился, как всегда … прятался где-то.
– Вы все время сталкиваетесь случайно, – сказала Настя.
– Мы уже полгода тащимся в одной упряжке, если ты не заметила! Думаешь, я на твоего Леонидика покушаюсь? Это смешно!
– В самом деле, Швыбз, ты уже всем надоела со своим морячком, – сказала Татьяна.
Я уже не подглядывал, только слушал. Меня били, душили, резали и топили – я подыхал ради них, я признался им в любви. Отма-а-а, Отма-а-а-а, ты ли это? Надо было уйти, но я боялся выдать себя. Если бы они меня застукали, я бы умер.
– Заткнитесь! Заткнитесь! Заткнитесь! – Настя чуть не плакала.
– Тихо ты! Папа́ разбудишь, – сказала Мария.
– Вы завидуете мне! Вы, Олька и Машка! Ваши Бреннер с Каракоевым – старые зануды. Вот вы и беситесь!
– Хватит! Давайте спать! Завтра еще ехать куда-то… – сказала Татьяна.
– Будет исполнено, госпожа гувернантка! – прошипела Настя.
– Как я устала от вас, от вас всех! От мужиков этих некуда деться, и от вас тоже, – сказала Ольга с тихим бешенством.
– Оля, зачем ты это говоришь? – печально протянула Маша.
– Нет сил, нет больше сил жить в этом нескончаемом таборе. Вечная казарма! Негде помыться! Нас везут в клетке, как животных, – все больше распалялась Ольга, хотя голос ее при этом звучал все глуше. – Некуда деться, некуда! Кто мы? Зачем мы? Лучше бы меня расстреляли большевики!
Больше я не мог этого слышать. Эти курицы – мои Принцессы? Я многое мог бы им простить – да все что угодно, – кроме заурядности. Этой пошлой водевильной сценой они разбили мне сердце. Я даже подумал в приступе безмерного разочарования, ну и пусть Барон возьмет их в жены. «Баронесса Отма»! Конечно, это было жестоко, и я тут же пристыдил себя.
Рискуя быть пойманным на месте преступления, я выбрался из кладовки, прокрался в свою комнату, упал на лежанку и моментально заснул …
Из записок мичмана Анненкова26 декабря 1918 года
Уже несколько дней, как мы вышли из монастыря, а я не видел Государя и Царевен после сцены у ворот в Шамбалу. Меня не допустили к ним даже во время сборов в дорогу. Разумеется, после всех последних событий мне необходимо было с ними объясниться.
Я ехал рядом с вагоном Государя с четверть часа в надежде, что он появится в дверях, но он не показывался. Надо было решаться. Я спешился, на ходу встал на подножку и постучал.
– Войдите! – услышал я голос Государя.
Я вошел и встал по стойке смирно.
– Ваше Величество! Мичман Анненков для исполнения обязанностей адъютанта Вашего Величества прибыл!
Государь смотрел отчужденно.
– Не нуждаюсь более в ваших услугах. Подите вон и не показывайтесь мне на глаза, – сказал он негромко.
Я почувствовал, как вспыхнули мои щеки, будто их отхлестали перчаткой. Низвергнутый, я падал в пропасть, и где-то там, в душной глубине, уже кипела и чадила смола. Вагон качался и скрипел, и мне трудно было устоять по стойке смирно. Я вынужден был то и дело хвататься за стену, чтобы не упасть, и это лишало меня последних крох достоинства. Снаружи кричали погонщики, ревели верблюды, звенела поводьями и перестукивала копытами конница, а в отдалении, в середине колонны, два десятка голосов с посвистом горланили казачью песню.
– Ваше Величество, позвольте объясниться! – Голос противно дрожал. – В этом походе нет более преданного слуги Вашего Величества, чем я! Я здесь последняя Ваша защита – Ваша и Великих Княжон! У Вас более нет никого в целом свете!
Это была неслыханная дерзость, но в ту минуту я должен был заставить Государя выслушать меня. Вагон качало и кидало из стороны в сторону, и я приплясывал на месте, как паяц на проволоке. Более всего я боялся, что Государь расхохочется мне в лицо, но он безучастно смотрел мимо меня в стену, и я понял, что могу продолжать.
– Ваше Величество! Я узнал о помолвке Барона накануне от самого Барона.
Государь воззрился на меня в крайнем изумлении.
– Что?! Вы знали?!
– Так точно!
– Вы знали и ничего не сказали ни мне, ни остальным?
– Я боялся опрометчивых действий со стороны тройки и не хотел беспокоить вас понапрасну.
– Мичман, вы не только наглец, но … вы сумасшедший!
Государь всматривался в меня, силясь разглядеть признаки поразившего меня безумия.
– Государь, позвольте изложить все события того вечера и следующего дня.
И я рассказал все по порядку. Как я встретил Барона в пустыне, как он рассказал о своих планах жениться на Великих Княжнах, как я пытался его догнать, чтобы убить … Рассказал, как принял решение пойти к настоятелю и предложить ему сделку.
– Вы взяли бриллианты? И давно вы распоряжаетесь нашим имуществом?
Ни осуждения, ни презрения – только вопрос. Доверие между Семьей и нашей распавшейся теперь четверкой было столь полным, что никому, а тем более Государю, не приходило в голову, что кто-то из нас может просто взять ценности из тайников, о которых все знали.
– Ваше Величество, я сделал это исключительно ради спасения Великих Княжон от безумства Барона. Эти бриллианты я передал настоятелю и намекнул ему, что в его интересах сделать так, чтобы свадебная церемония не состоялась у него в монастыре. Как вы знаете, на следующий день в храме оракул провозгласил, что свадьбу лучше отложить до Лхасы из-за неблагоприятного предзнаменования.
Государь встал, желая, видимо, пройтись. Но в вагончике идти было некуда, и его шатало из стороны в сторону, как и меня, так что Государь сел снова и спросил:
– Но почему вы предложили настоятелю отложить свадьбу, а не запретить ее совсем?