Как-то я задался вопросом, хочу ли быть похожим на Его Величество, и честно себе ответил – нет. Я люблю Государя, но похожим на него быть не хочу. А хочу ли походить на Барона? Да! И тысячу раз да! Когда он скачет верхом под пулями, прямой, безоружный; когда вполголоса отдает приказ, которого невозможно ослушаться; когда стоит перед строем неподвижный и несокрушимый – да, хочу быть таким! Но за Государя я жизнь отдам, а Барона … Барона я убью.
Сегодня Государь заговорил со мной. Что это? Предложение вернуться в Семью? А Отма? Она отменила свой необъявленный бойкот?
Я брел куда-то, потерянный в бесконечной Азии. Над улицами и площадями тянулись канаты с разноцветными молитвенными флагами. От этого казалось, будто цирк приехал, и стоит повернуть за угол, как обнаружится там шатер шапито.
Кто-то положил мне руку на плечо. Я оглянулся и увидел Лиховского. Он улыбался.
– Пойдем поговорим …
Одет, как паломник, лицо перемазано сажей и прикрыто капюшоном. Я посмотрел вниз, ожидая увидеть ствол, направленный мне в живот, но его не было. Лиховский усмехнулся и, ссутулившись, заковылял по тесной улочке – оборванный долговязый бродяга.
Куда он меня ведет? Где остальные? Ждут где-то в закоулке, чтобы опять душить? Нет, второй раз этот номер у них не пройдет. А ведь я их уже не ждал … Никто не ждал, а они явились. Вот он, Павлик. Татьяна плакала о нем, бежала босая по снегу … Я рад был видеть Павлика живым и ненавидел его …
Мы долго петляли по грязным переулкам, больше похожим на щели. И везде копошился кто-то, что-то дымилось и жарилось.
У низенькой двери, похожей на лаз в нору, Лиховский остановился.
– Ночлежка. Не пугайся. Все здесь.
Мы вошли. Тесный проход и клетушки с людьми. Два оборванца сидели на нарах с грязным тряпьем. Я едва узнал в них Бреннера и Каракоева.
– Здравствуйте, мичман, – сказал Бреннер так, будто мы с ним расстались вчера после дружеской попойки.
– Здравия желаю, господин капитан!
Вот они, мои друзья. Последний раз я видел их лица перекошенными от ненависти.
Все трое с брезгливым любопытством разглядывали мой халат. Конечно, я выглядел экзотично, но и в них уже невозможно было распознать русских офицеров. Одеты в какое-то тряпье: шаровары, монгольские сапоги и стеганые халаты. Весь путь до Гумбума мы встречали их следы: стоянки, костровища, обглоданные бараньи кости. Доходили слухи о русских, нападавших на стада и караваны. Но как еще им было выжить зимой в горах?
– Садитесь, – кивнул мне Бреннер. – Вам нечего бояться, убивать вас не входит в наши планы.
– Не обольщайтесь, Александр Иваныч. Вы все живы и здоровы только потому, что напали на меня спящего.
– Ну-ну, господа, – сказал Лиховский. – Мы же не для этого собрались.
– А для чего? – спросил я. – Для чего мы собрались?
– Сядьте, мичман, – сказал Бреннер невозмутимо. – От лица всех нас приношу вам извинения за покушение на вашу жизнь. Произошло недоразумение. Понимаю, конечно, это звучит глупо, но ничего другого я вам предложить не могу. Если хотите, можете вызвать меня на дуэль, но только мы ее отложим до лучших времен, когда Государь и Великие Княжны будут в безопасности.
Все трое смотрели на меня.
– Я принимаю ваши извинения, – сказал я.
– Вот и хорошо, – сказал Бреннер.
– Спасибо, брат, – сказал Лиховский с облегчением. – Ты не держи зла. Сам ведь тоже виноват …
Я видел, что у Лиховского гора с плеч. Мучила его совесть все это время. Каракоев безмолвствовал и смотрел в сторону. Да и наплевать на него.
– У нас к вам предложение. Убейте Барона, – сказал Бреннер.
– А почему вы сами его не убьете? Он ездит по улицам один, без оружия. Вы же знаете, – сказал я.
– Вот и убей, – сказал Каракоев. – Тебе же это проще. Подойдешь к нему, ткнешь ножиком в печень – и все дела.
– И что дальше? – спросил я.
– В тот момент, как вы убираете Барона, мы вывозим Государя и Великих Княжон из монастыря.
– Куда?
– Какая разница – куда?! – взбесился Каракоев. – Ты что, хочешь, чтобы Барон женился на них?! Ты уже совсем обаро́нился!
– Спокойно, ротмистр, – сказал Бреннер. – Вы правы, мичман, это важный вопрос – куда. У нас есть план …
– Ты собираешься раскрыть ему наш план? А ты уверен, что он нас не продаст?! – не унимался Каракоев.
– Спокойно, ротмистр, спокойно… – Бреннер уже терял терпение.
Каракоев помотал головой и уставился в пол.
– По нашим сведениям, – продолжил Бреннер, – в окрестностях монастыря объявился английский агент, некто Рейли.
– Рейли? – Я поразился. – Я его знаю! Он был тогда у Колчака и на Байкале. Но как он здесь?
– Догнал и обогнал и подбил местных тангутских князьков напасть на отряд, пообещал им добычу – сокровища русского Царя.
– Откуда вам это известно?
– Данные разведки, – усмехнулся Бреннер. – Судьба Государя и Великих Княжон, сами понимаете, в этом случае предрешена. Мы знаем, где нападут тангуты. Наш план: в неразберихе боя вы убьете Барона, мы в это время выведем в безопасное место Государя и Великих Княжон. Оставшись без командира, казаки будут дезорганизованы. Тангутам тоже будет не до нас. Мы уйдем и от тех, и от других.
– В горы? Без жилья и продовольствия?
– Есть убежище – хижина в горах. Перезимуем до весны и пойдем в Лхасу.
Убить Барона … Да, я понимал, живой Барон не оставит нас в покое. Из-под земли достанет.
– Чья это хижина?
– Неизвестно. Сейчас там никого. Возможно, это сезонное жилище охотников, – сказал Лиховский.
– Мне нужно посмотреть хижину.
– Зачем? – спросил Лиховский.
– Ну как же, его превосходительство главнокомандующий должен сам во всем убедиться, – кривлялся Каракоев.
– Ты нам не доверяешь? – спросил Лиховский.
– Я должен увидеть хижину, чтобы, по крайней мене, знать туда дорогу и подходы.
– Что ж, в этом есть резон. Можем туда съездить. Это верст двадцать от монастыря в горы, – сказал Бреннер. – Завтра.
Я кивнул.
– Еще одно. Устройте нам свидание с Великими Княжнами, – сказал Лиховский.
Это было совсем не ко времени.
– Но … вы же увидите их потом, после побега.
– Может, кто-то и не увидит… – сказал Лиховский.
– Романовы под охраной. Если попадетесь, все дело провалим.
Помолчали.
– Я согласен с мичманом, – сказал Бреннер. – Я уже говорил: сделаем дело и сможем наслаждаться обществом наших Царевен сколько угодно …
– Дело такое … Не хочу поймать пулю, не повидав Татьяну, – сказал Лиховский. – Ты же там свой. Тебя пропускают любые караулы. Придумай что-нибудь.
Я посмотрел на Лиховского прямо:
…И все же ставить под удар серьезную операцию только из-за эмоций …
Лиховский вскочил.
– Ты! Ты мне смеешь говорить это! Из-за тебя мы в таком положении!
– Тихо, тихо… – встал Бреннер между нами.
– Хорошо, – сказал я. – Завтра, пока едем к хижине, обсудим план вашего свидания с Княжнами.
Я вышел.
Лиховский нагнал меня. Мы снова шли в какой-то щели, все вниз и вниз, оскальзываясь на помоях, капустных листьях. Он кричал мне в ухо на ходу, задыхаясь:
– Ну прости! Прости! Черт попутал! Затмение нашло! Когда уже мы сбежали и где-то в горах остановились, тогда только догнало, накатило – что же это мы, как же это!.. И ты не смотри, что Каракоев ерепенится, он тоже переживал. Страшно вспоминать это. Страшно представить, каково тебе! Прости, брат, если можешь …
Мы катились вниз по извилистому переулку в гуще низкорослого, оборванного люда.
– Не могу я умереть, не повидав Таню. Не могу! Чувствую, убьют меня. Умоляю, придумай что-нибудь. Одичали мы совсем. Нам их видеть нужно, чтобы решиться на безумие, что мы придумали. Ты-то все время с ними! Твоя Настя с тобой, а я …
Во мне что-то хрустнуло, что-то сместилось в мозгу. Я остановился и заорал ему в лицо:
– Настя моя?! Кто это решил?! А Татьяна – твоя?! Кто распределил?! Ты не решаешь, которая моя! Никто не решает!
– Ты чего? – оторопел Лиховский. – Что значит – решил …
Я быстро пошел, почти побежал. Боялся, он увяжется за мной, чтобы опять причитать мне в ухо, но он отстал.
Следы Таниных босых ног на снегу – вот что стояло у меня перед глазами …
15 февраля 1919 годаМонастырь Гумбум
Первую ночь в теплых постелях сестры плакали – оттаивали. А над ними во тьме уже высилось Тибетское нагорье, устрашающее, подавляющее даже после того, что им уже пришлось преодолеть. Неприступная крепость, возведенная гигантами изо льда и камня на тысячу верст, еще одну тысячу верст …
Монастырь Гумбум – ворота Тибета. Грязноватый и сверкающий позолотой сгусток жизни, центр обитаемого мира на том краю ойкумены.
Ольга вышла из своей комнаты. Холодный коридор казался бесконечным. Она прошла несколько дверей, свернула, еще раз свернула, прошла по узкому переходу в другую часть здания. Здесь были комнаты старших лам, в которых жили теперь Унгерн, Николай и офицеры. Тут же была комнатка Анненкова. Мимо его двери Ольга прошла, встав на цыпочки, чтобы приглушить шаги. Меньше всего ей хотелось, чтобы сейчас открылась дверь и Анненков посмотрел на нее, и пришлось бы придумывать, что она здесь делает, и врать, что идет к отцу …
Она прошла мимо комнаты отца и еще мимо нескольких дверей и свернула за угол, в тупик. Здесь была только одна дверь – комната старшего над ламами этого храма, пока ее не освободили для Унгерна.
Ольга остановилась перед дверью, глубоко вздохнула и постучала. Было часов десять вечера. В «казарме» все уже стихло. Барон запретил водку и карты, и от нечего делать спать ложились рано. И запрет этот на самом деле никого не раздражал, потому что после двух месяцев похода даже просто лежать в постели и смотреть в потолок было блаженством.
Тихий стук отозвался эхом во всех концах коридора. Дверь открылась, и барон посмотрел на Ольгу.
– Простите, я хотела переговорить с вами.