И вот уже эти клерки носятся в поисках шампанского, презервативов, шоколадных наборов. И живительных снадобий из упомянутых выше оленьих рогов.
Все знает Сережа про тех, к кому он сейчас спешит в гостиницу с отчетом о работе, к которой они даже не приступали.
И вот он уже в этой пропахшей карболкой и жидкостью против тараканов гостинице, благоухающей подобным образом всякий раз, когда приезжает высокое начальство. И взбегает наверх, в лучшие номера, в коих прежде останавливались лишь подружки секретарей обкомов да заезжие гастролеры из областной филармонии.
Сейчас, сейчас они увидят его в погонах прапорщика. Вот будет сюрприз! Вот будет шок! И этим надо воспользоваться, пока противник, в данном случае комиссия Генштаба, в полном замешательстве.
Подобной сценой заканчивается «Ревизор» Гоголя. А у нас все с этого только начинается. Но ничего. То ли еще будет.
Они смотрят на Сережу, отвалив нижние челюсти чуть не до самого пола. Значит, с этим прапором мы вчера пили-ели? Позволяли ему хлестать себя по интимным местам дубовым веничком? А сейчас он стоит перед нами во всем блеске своих двух зеленых звездочек – и хоть бы каблуками прищелкнул! Одно только нахальство во взгляде – и никакой субординации!
– Товарищ генерал-полковник! Прапорщик Горюнов прибыл для ознакомления с результатами проверки!
Тягунов побагровел. Глядя на него, Сережа подумал, что генерала вот-вот хватит кондрашка. Что он, Сережа, перестарался?… Может, не с этого надо было начинать? Не стараться ошеломить, а, учитывая возраст, подготовить…
Тем более уже слышно, как по коридору доносится, приближаясь, цокот каблучков.
– Где командир полка полковник Романов? – грозно рявкнул генерал Тягунов. – Почему не прибыл доложиться?
– Нездоровится после вчерашнего, – весело ответил Сережа, и даже подмигнул. – Но просил передать свои извинения.
И оглянулся вместе со всеми в сторону усиливающегося перестука звонких каблучков.
В номер вошли, покачивая бедрами, давешние молодки, опять же с подносами, на которых опять же что Бог послал: рассол, пивко такое, пивко сякое, баночное, импортное, «Жигулевское», светлое, темное…
И минералка «Арзни» для генерала. (Сережа специально узнавал в ночном разговоре с Генштабом по ВЧ, чем предпочитает опохмеляться председатель комиссии на другой день.)
И если Тягунов по-прежнему насупленно смотрел на творящееся безобразие, то его подчиненные аж привстали, вожделенно поглядывая и на молодок, и на прохладительные напитки. Но не смели вслух выразить свои эмоции, ждали реакции старшего по званию.
Вот тут Сережа спокойненько, не спеша, достал из «дипломата» принесенные бумаги и, пользуясь растерянностью в рядах, протянул их генералу. Тот сглотнул слюну, проводил взглядом каплю, стекающую по потному боку зеленой бутылки «Арзни», и нечеловеческим усилием перевел взгляд на бумаги. При этом он продолжал грозно хмуриться.
– Это еще что? – спросил он. – Что, я вас спрашиваю!
И ударил кулаком по столу, отчего одна бутылка с «Жигулевским» свалилась на пол. Все дружно охнули, проводив ее глазами, а потом облегченно вздохнули, убедившись, что она не разбилась.
Отметив все это, включая и реакцию высокой комиссии на падение бутылки с пивом, Сережа поднял на генерала невинные глаза, полные доверия и покоя.
– Как что, Геннадий Матвеевич? А вы прочитайте! Результаты стрельбы…
– Какой стрельбы! – Генерал трясущимися руками перелистывал бумаги. – Какая общая оценка? Какие еще цели поражены с первого выстрела? Вы что, издеваетесь? Вы как стоите перед старшим по званию?
Но никто не испугался генеральского рыка. Молодки продолжали лукаво улыбаться членам комиссии. В первый раз, что ли… Потом известно, чем заканчивается. Прощальным банкетом с повторением программы.
– Ах, я, наверное, перепутал! – воскликнул прапорщик Горюнов, картинно хлопнув себя по лбу. – Наверное, это счет из лесничества нашего заказника. Все-таки три кабана и один олень… Но не беспокойтесь, мы все оплатим. А с другой стороны, Геннадий Матвеевич, разве плохо постреляли? Вы же с первого выстрела свалили кабана! И товарищ полковник Писарев – тоже. Ну если не с первого, то можно и поправить. Да вот перепечатать некому. Машинка сломалась. Машинистка всю ночь, бедная, перепечатывала, сейчас спит. А у вас вечером самолет обратно в Москву… Да что это я все о делах да заботах. Угощайтесь, не стесняйтесь, вы же наши гости.
Генерал растерянно смотрит на своих подчиненных. Те отводят глаза. А вот молодки продолжают улыбаться, припоминая, видимо, ночные игрища.
А как прозвучала команда прапорщика, никто не посмел ослушаться, все дружно расхватали сосуды с живительной влагой. Только «Арзни» никто не посмел тронуть. Для генерала – значит, для генерала.
– Прохоров Иван Владимирович, шестьдесят восьмого года рождения, старший лейтенант… – Слава читал телефакс из Барнаула, водя по нему пальцем. – Так… Пропал без вести в Чечне. Командовал там ротой…
– Уже что-то! – сказал я. – Значит, не зря мы с тобой теребили участкового Антипенко.
– Просто он трезвый был, когда с этим Прохоровым говорил, – ответил Грязнов. – А трезвость, чтоб ты знал, это некий просвет в сплошной облачности нашей одномерной жизни. Но я бы не спешил объявлять ему благодарность. Что-то меня удерживает.
– Во всяком случае, какая-то зацепка появилась в этой чеченской истории.
– Прямо рвешься туда! – проворчал Слава. – Под пули горцев. Чтоб ты зря не дергался, хочу предупредить: вчера звонил Косте домой и просил его никуда тебя пока не отпускать. Вбил ты себе в голову этого жильца и все подгоняешь под свою версию. А сам мне что говорил?
– Давай поспорим! – Я протянул ему руку. – Вот пришлют фотографию этого Прохорова, и ты увидишь… высокий, худой, загорелый.
– На что спорим? – поинтересовался Слава, однако руку не протянул.
– На содержимое моего сейфа, – сказал я.
– Он у тебя пустой, – махнул рукой Слава. – Я уже заглядывал в твое отсутствие, пока ты мотался незнамо куда. Несколько неоконченных дел, грязный стакан, который я не поленился помыть. И ничего больше. И не смотри на меня так. Я тебе разве не показывал свою универсальную отмычку, доставшуюся мне в наследство как вещдок от вора в законе Горелого?
Я вздыхал и качал головой. Вот пусти такого в кабинет. Доверь ему ключи, которые до сих пор доверял лишь секретарше Ларе.
– А что я должен был делать в ожидании твоего явления? – продолжал он ворчливо оправдываться. – Ты разве сказал, во сколько придешь? А пришел – и без фоторобота.
Я еще должен оправдываться…
– Фоторобота все нет, – сказал я печально. – Хоть полночь близится. И Фрязина тоже – нет. Носится, ищет старушек соседок, которые бы вспомнили того жильца.
– И если они скажут про низенького и пузатого, ты с негодованием отметешь? – хмыкнул Слава. – Что, не так?
– Одна надежда на этих ребят, которые его видели, – сказал я. – Как их… Микола и Дмитро. Мой Коля Могилинец им уже звонил. Должны приехать. За товаром. Тут мы их повторно и допросим. А то придется выезжать в командировку. А вот объявятся ли? Ну что у тебя еще? Есть что-нибудь?
– Мои ребята облазили все номера гостиницы, начиная с пятого этажа. Сотни следов пальцев рук различных людей. Ты хоть представляешь, какая это адская работа?
– А как насчет пальчиков в квартире старухи Бодуновой?
– Обнаружили пару десятков, – махнул он рукой. – А кто это оценит? Наши компьютеры перегреваются от перегрузок!
– Я не понял: ты кого жалеешь – себя, ребят или компьютеры?
– Следующего я жалею! – выкрикнул Слава. – Которого вот так же шлепнут на глазах у толпы. Маму не успеет позвать. Хоть он, может, и сволочь последняя, этот следующий потерпевший!
– Думаешь, следующий будет? – спросил я. – Может, удовлетворился местью и махнул назад, в Чечню? Там и пристрелил этого Робин Гуда чеченского народа.
– Твоими устами бы чай с медом пить! – махнул он рукой. – Я вот ночью плохо сплю, на каждый звонок кидаюсь, утром газеты просматриваю – кого еще пристрелили известным тебе образом?
– Надо ему еще вернуться из Чечни, – сказал я и подмигнул.
Он взбеленился, как я и рассчитывал. Люблю его заводить.
– Да отстань, ради Бога, со своей версией! – закричал он, вскочив и забегав по кабинету. – Не дури мне голову этим постояльцем! Ты сообрази: если этот Прохоров пропал без вести – значит, родные его ищут. А почему он не объявляется? Сбежал? Тогда почему так спокойно предъявляет документы милиционеру? И после этого еще какое-то время продолжает проживать там же. Значит, он спокоен. Значит, с документами все в порядке. Хотя его ищут.
– И о чем это говорит? – спросил я.
Он растерянно уставился на меня бешеными глазами.
– Ты – следователь Генпрокуратуры, – сказал он. – Тебе виднее. Наше дело смотреть вам в рот, господин Турецкий, в терпеливом ожидании, когда вы изречете очередную глупость вроде вины этого постояльца, черт бы его побрал!
– Из глупостей может выглянуть истина, – заметил я. – Глупость – это то лишнее, что великий Роден отсекал от камня, создавая свои скульптуры. Вот я и хочу слышать от тебя глупости, чтобы знать, что отбросить, отсечь. Потому тебя и терплю. У меня хоть такая версия! А у тебя что?
– Давай успокоимся, – выставил он перед собой ладони, как бы защищаясь. – Иначе унизимся до выяснения отношений на трезвую голову, что особенно нетерпимо. Твое дело генерировать версии. Если твоя версия выдерживает мою критику – значит, там и следует копать. До сих пор такое разделение труда себя оправдывало. Но что ты уперся в этого малого? Покажи мне его! Я хочу его видеть, хотя бы приблизительно, каков он, что собой представляет и чего можно от него ожидать?
Мне даже жалко его стало. Такую речь произнес, хотя с утра, если верить на слово, не пил ни грамма. Так откуда такое вдохновение? И чем оно питается? Подозреваю, он чувствует мою правоту и потому так горячится. Ибо не может настоять на своем. А признать верность моей версии хотя бы на один процент из ста – он не в состоянии.