– Кстати, сегодня пошел уже шестой день после убийства телохранителя премьера, – сказал он. – Или пятый?
– Теперь придется сидеть и ждать, где и когда кокнут следующего. Специально он так делает, что ли… Чтобы вывести нас из себя. Чтобы захотелось заорать: ну давай, не тяни душу, мочи очередного! Вот тогда полегчает.
– А ты наркоман, – сказал Костя благодушно. – Вот не знал. Значит, сейчас у тебя ломка?
– Такое впечатление, что имеем дело с Робин Гудом, решившим почистить человечество перед Страшным судом, – сказал я. – Нельзя ли узнать, что водится за тем телохранителем. Какие грешки? Насчет Салуцкого мой Могилинец проверил: темный лес, сплошь коммерческие тайны. Хоть в этом не отстаем от Швейцарии. Может, поможешь? Хоть зацепочку.
Он кивнул. Потом поднялся с кресла. Подтянутый, серьезный, элегантный.
– Что-нибудь еще? – спросил он. – Говори. Или позвонишь потом, когда надумаешь.
– Потом, – сказал я. – Все потом. После очередного убийства. Ждать осталось недолго.
После его ухода я слонялся из угла в угол, рыча на всех, кто совал нос в дверь. Я бесился от бессилия. Всего-то один факт за полтора месяца. Удалось идентифицировать две пули. Хоть это подтвердилось… И все? Значит, этот тип мотается с двумя винтовками через границы, шлепает там кого попало… Общественность вытирает о нас ноги, дело взято под контроль уже всеми, кто способен об этом публично заявить. От прессы я пока успешно отбиваюсь, благо последние убийства происходили за священными рубежами. Словом, остается Горюнов со своими страхами. Неприятный малый, хотя дамам должен нравиться.
Слава неплохо его допросил. Так что тот попросил тайм-аут.
Та неделя уже прошла. Убили, но не его. Должен бы успокоиться. Вот бы показать ему фоторобот! Странно, что я не подумал об этом раньше. Никаких расспросов. Знаете или не знаете? В ваших интересах сказать правду. Только где его искать? Сейчас он должен быть на службе. Советует генералу, замминистра, куда направить тот или иной корпус либо дивизию. Или чем их вооружить. Или чем их кормить… Чушь собачья! Придет же в голову. Горюнов переставляет армии на карте, а генерал стоит возле стола и смиренно слушает…
Поди, советует, где достать кирпич, где цемент для чертовой дачи, от которой я мечтал помочь ему отделаться, да вот не удалось.
Бормоча себе под нос подобного рода неудовольствия, я набрал служебный номер Горюнова и замер в ожидании. Ну отвечай, не молчи. На заглянувшую в дверь Лару я замахал рукой: не до тебя!
– Капитан Селезнев у телефона, – послышался вежливый голос.
– Мне нужен Горюнов Сергей Андреевич! – сказал я.
– Кто его спрашивает? – вежливо спросил тот же голос.
– Из Генпрокуратуры. Старший следователь по особо важным делам старший советник юстиции Турецкий Александр Борисович.
Тот замялся, сверился, видно, с моим номером, засветившимся на табло.
– Сергея Андреевича нет. Он взял двухнедельный отпуск.
– Когда… – похолодел я. – Давно?
– Два дня назад.
– Он в Москве? – спросил я, все еще надеясь, что Горюнов живет в Теплом Стане, под охраной спецназа.
– Нет, он, как обычно, отдыхает на Алтае, в лесу. Там его любимые места. Там он катается на байдарке, охотится… Он будет звонить, что передать?
– Что по нему тюрьма плачет! – не выдержал я. – Или могила! Пусть выбирает. Иначе доставим прямо из тайги под конвоем!
Я бросил трубку. Это, конечно, лишнее. Наверняка капитан Селезнев доложит Горюнову о моем звонке. И тот, чего доброго, продлит свой отпуск до бесконечности.
Что вообще происходит? Я все время опаздываю. На день или на два. Или на ход. Меня постоянно все опережают. На месте генерального я бы поставил вопрос о моем служебном несоответствии.
Хотя бы за один этот звонок. Ах мы, видите ли, вышли из себя! Мы привыкли, что все раскрываем, как по писаному! Мы не привыкли к неудачам! А посему, надо признаться самому себе: стареем, мол.
Все просачивается сквозь пальцы. Невозможно ничего удержать. Ведь еще пару дней назад Горюнов был в Москве. Что стоило предъявить ему уже готовый с Божьей помощью фоторобот?
Надо взять себя в руки и кончать с этими капризами.
Я снова набрал номер Горюнова.
– Капитан Селезнев у телефона.
– Это опять я… – сказал я сдавленным голосом.
– Простите, кто это – я? – вежливо поинтересовался капитан Селезнев.
Спасибо, хоть не бросил трубку.
– Из Генпрокуратуры. Извините, что вам наговорил. Но дело есть дело, понимаете? Он нужен срочно. Даже больше чем.
– Когда? – осведомился капитан после паузы.
– Еще вчера, – сказал я.
– Понятно. Так что я должен ему передать?
– Во-первых, не то, что я наговорил, – сказал я. – Во-вторых, в его интересах будет с нами связаться. Пусть отдыхает там, где отдыхает, но пусть обязательно найдет возможность связаться со мной.
– А что-нибудь…
– Нет, ничего. Он чист. Просто нужен как свидетель – и ничего больше.
– Я передам, – сказал вежливый капитан и положил трубку.
Ночью в семейной казарме лейтенант Тягунов выяснял отношения с молодой женой. Преимущественно шепотом.
– Теперь запрешь меня здесь, да? – спросила Алла.
– Тебя запрешь…
– Ну, Павлик, здесь такая скучища. Я не спорю, я за тобой хоть на край света, как обещала… Но я все-таки Гнесинку закончила. Это когда еще ты у меня станешь министром или маршалом! А пока ты лейтенант – что хочу, то и делаю. Понял?
И тут же оба вздрогнули от смеха, донесшегося из-за фанерных перегородок, о которых они запамятовали.
– Чего захотела! – послышалось слева. – Маршалом… Я своего старлеем никак не сделаю.
– Так то ты! – отвечали справа. – У твоего лейтенанта папа не генерал, а сама писарю отказываешь… А кто ему понравится, того хоть генералом сделает. И никого не спросит.
Алла прыснула, прижалась теснее к мужу. Ну, попали… Все – всё слышат. Никакой личной жизни.
И тут под окном послышались переборы гитары. Чей-то голос запел «Серенаду» Шуберта.
Алла приподнялась на локте.
– Боже… Шуберт? В этой дыре? Кто так поет?
– Легок на помине… – ворчит справа мужской голос. – Писарь наш, кто еще. Как новенькая ему понравится, сразу серенады ей поет.
– Понравилась, значит! – торжествующе говорят слева. – Быть твоему Павлику маршалом, не иначе.
Женщины уже заливисто хохотали. Алла будто зачарованная встала и подошла к распахнутому окну. Серебряный свет луны освещал ее с головы до ног. На ней была белая, до пола, ночная сорочка. Павел невольно засмотрелся на жену. Она будто плыла по волнам в лунном свете. И за перегородками тоже замолчали, прислушиваясь к пению.
Алла села на подоконник и стала подпевать, сначала тихо, потом все сильнее, и вот уже зазвучал дуэт, слаженный и профессиональный.
Не видела Алла, как внизу, в кустиках, прячутся и томятся те самые солдатики, что катали ее на бронетранспортере, а потом не могли уснуть и вот пришли сюда, крадучись, чтобы еще хоть раз взглянуть на свою богиню-пассажирку. И они увидели ее, полуодетую, в окне.
Павел наконец вскочил, стряхнув с себя это наваждение, подошел к окну, взял жену за руку. Она покорно, продолжая напевать, обняла его за шею.
– Ах, какая ночь! И эта песня…
Павел бережно уложил ее в постель, подошел к окну, чтобы прикрыть его, и вздрогнул от неожиданности: на него в упор смотрела какая-то пожилая женщина в халате и в бигуди.
– О, только не прерывайте! Не мешайте им. Это так прекрасно, вы слышите? – Она склонила голову набок, прислушиваясь к невидимому певцу, который пел теперь один.
Павел сморщился, как от зубной боли. Куда он попал?
– Простите, а вы кто и что вам надо?
– Вы меня еще не знаете, вы недавно, только вчера, прибыли, зато я знаю о вас все и о вашей очаровательной супруге, у которой, оказывается, такой прекрасный голос… А я библиотекарша, Аглая Степановна, мечтаю создать у нас в части очаг культуры, к которому тянулись бы люди. А теперь вижу, что это мог бы быть маленький оперный театр, раз уж есть подобные голоса…
– Простите, мне завтра рано вставать, – сказал Павел и снова попытался закрыть окно. Но она обиделась и придержала его руку.
– Это вы меня простите, я не могла не сказать, как это было замечательно. А вы еще не привыкли к гарнизонной жизни. Мы живем здесь просто, сообща…
И тут из– за перегородки справа раздался недовольный мужской голос:
– Под одним одеялом спим. Да гони ее, лейтенант! Спать пора. Делать ей нечего! Очаг культуры…
– Вы глубоко не правы, Суровцев. – Библиотекарша попыталась просунуть голову в окно. – Я совсем не это хотела сказать. Но я вас прощаю…
Все рассмеялись, Алла громче всех. Библиотекарша растерялась.
– Простите, Бога ради. Спите, конечно. У вас нелегкая служба, простите и спокойной ночи.
– Фу! – Павел закрыл с треском окно, и Алла увлекла его на кровать, смеясь и целуя.
– Не будь злюкой. Подумай сам, она старая, озабоченная, увидела тебя, такого красавца…
Она перешла на невнятный шепот, но за ширмами и перегородками все услышали и стали комментировать.
– Да ладно вам, ребята! Чего стесняться! Личная жизнь после отбоя должна быть или нет? В уставе четко сказано…
– Вот Кругловы время не теряют, у них панцирная сетка, слышите?
Все примолкли и действительно услышали скрип и глухие стоны.
– Лучше, когда все одновременно, – сказал рассудительно Суровцев. – По команде. Тогда никто никого не слышит. И заканчивать тоже желательно вместе.
Алла беззвучно тряслась в смехе, прижимаясь к мужу.
– Ну так командуй! – сказал издалека чей-то веселый голос. – Все правильно говоришь.
– Готовы? – крикнул все тот же невидимый Суровцев.
Кто смеялся, кто возмущался, были слышны недовольные голоса, возня, но вскоре все стихли.
– Готовы… – сказал кто-то из дальнего угла, и все снова нервно рассмеялись.
– Исходное положение… – начал неугомонный Суровцев. – Кто сверху,