Сюжет был несложным. Главный персонаж книги Дик Стомп, бедный негритенок из гетто, поступил в Мичиганский университет. Там он встретил богатую белую девицу из города Бентон-Харбор. Дик думал, что это любовь, но для девицы это было всего лишь развлечением, запретным плодом. Он был для нее просто жеребцом. Она была типичной американской богатой сукой, беззастенчиво потешающейся над обездоленными. Она провела Дика по всем кругам деградации, от секса к наркотикам, от наркотиков к работе лакеем на рождественском сборище в доме ее богатого папаши. Когда-то, когда Дик был еще чистым и неиспорченным, а это было в детстве, когда он жил в гетто в своей среде, тогда он считал Америку своим добрым домом. Но столкновение с белыми привело Дика к иным взглядам. Белая Америка разъедала негритянскую душу, оскопляла ее, ввергала в рабство. Негр может обрести свободу только среди себе подобных. Месть белым должна быть одна — негры должны все больше плодить черное потомство. Осознав все это, Дик перекрестился в иную веру, в религию революции, и взял себе новое имя — Ибрагим Али Кемаль. Книга была написана в виде воспоминаний негра, брошенного в тюрьму за убийство своей ненавистной белой сожительницы. Он убил ее, когда она в очередной раз поехала на своем «порше» в негритянское сердце Детройта в поисках наркотиков, но не столько наркотиков, сколько новых жертв ее алчной похоти; в поисках черной биомассы, чтобы совратить ее и испоганить своими пороками. Эту суку, эту белую сожительницу звали Грэйс Гольдштейн.
На следующее утро глаза у Грэйс были красными — то ли от слез, то ли от чтения всю ночь напролет великого творения рейзмановского стипендиата. Раньше Грэйс никогда не удостаивалась чести быть описанной в книге. И вот дожила — вот он, ее чудовищно искаженный образ, образ суки с жестоким сердцем. Даррел даже не удосужился придумать ей какую-нибудь другую внешность, все точно списано с Грэйс. Странно, почему он тогда дал ей другую фамилию — Гольдштейн? Чтобы избежать судебного иска? Или это дань черному антисемитизму? Надо будет спросить у Даррела.
Она не вышла на работу второй день подряд, хотя это почти наверняка означало, что ее уволят. Грэйс с болезненным нетерпением дожидалась Даррела. И он появился, в четыре часа пополудни.
— Привет, крошка, — сказал он, — как поживаешь?
Какое у него банальное приветствие, подумала Грэйс. Почему она не замечала этого раньше?
— Я прочла книгу! — В эти слова она вложила все, что в ней накопилось.
— Что прочла?
— Я прочла твою книгу. Тебе прислали ее из редакции, а я от нетерпения вскрыла пакет и прочитала.
Дик изменился в лице. Вид у него был озадаченный и, как с некоторым удовольствием заметила Грэйс, виноватым. Посмотрим, что он скажет в свое оправдание? Глаза Дика суетливо забегали по комнате, как бы ища спасения.
— Разве ты не знаешь, что нельзя читать чужую почту? — сказал он наконец.
Каков скользкий тип, а?!
— Так арестуй меня за это, ты, ублюдок!
— О, я вижу, ты сейчас не в настроении.
— Ты подлое дерьмо!
Дик покрылся нервным потом.
— Грэйс, — начал он, запинаясь — Грэйс, позволь мне объяснить тебе, какое у меня было трудное детство.
— Ты из среднего класса, Даррел. Ты не из трущоб. Ты из того же слоя общества, что и я. Мы оба из Мичигана. Мы любили друг друга. Разве не так?
— Знала бы ты, что значит быть негром…
— А ты знаешь, что значит быть женщиной? — перебила его Грэйс. — Женщиной, которая работала на тебя? И после этого такое отношение ко мне? В каком виде ты выставил меня в своей книге, Даррел? Чем я заслужила такое к себе отношение? Своей любовью?
— Это не ты. Книга не о тебе.
— Почему же у нее мое имя и моя внешность?
— Ну ты же знаешь, как пишут книги. Списывают с действительности.
— Но не искажают ее до безобразия, как в кривом зеркале.
— Я так и знал, что это случится. — Он схватился за виски, затряс головой. — Я знал, что ты именно так будешь реагировать, когда прочтешь книгу. Вот почему я не давал ее тебе читать до публикации. Знаешь, что ты со мной делаешь? Ты омрачаешь мне радость от выхода в свет моей первой книги.
Грэйс испустила страшный стон, как умирающий слон. Испуганный Даррел попятился к двери, готовый бежать прочь.
— Даррел, ты должен переписать книгу, — зарычала Грэйс таким низким голосом, что сама удивилась и подумала, что совсем рехнулась. — Ты должен изменить имя той женщины, ее внешность и главную идею книги. Это бред сивой кобылы.
— Бред?
— Бред. У тебя, как американского писателя-негра, есть что сказать обществу. Но ты выбрал самый дешевый путь. Ты эксплуатируешь недовольство черных и чувство вины белых. В этой книге ты одновременно расист и антисемит. Или ты на самом деле такой?
— Я за правду, за правду о белой Америке. — Он приободрился и отошел от двери. Бегство отменяется.
— За какую правду? Что плохого белая Америка тебе сделала, что ты написал такое дерьмо? Или ты думаешь, что такая писанина найдет больший спрос и сделает тебя популярным в определенных кругах общества? Ты пишешь о реальных людях или политический манифест, лишь бы твоя книга получила известность и сделалась бестселлером?
Даррел осмелел и приблизился к Грэйс еще на шаг.
— Кто ты такая, чтобы допрашивать меня о черной Америке? Что ты знаешь о жизни негров? А я всю свою жизнь прожил негром.
Грэйс встала, схватила его за плечи и повернула к зеркалу.
— Посмотри на себя, Ахмед Джемаль Мохаммед. Если я хорошо загорю, буду темнее тебя. А что касается души, то я никогда не позволила бы себе так облить грязью человека, которого люблю. Или у нас любви не было? Это была фальшь, как и твоя книга? Ты просто использовал меня? Я содержала тебя, а теперь, когда моя поддержка тебе уже не нужна, ты убил меня. Вначале убил в своем сердце, иначе ты не смог бы так погано писать обо мне, а потом ты убил меня в своей книге.
Грэйс отвернулась, неимоверно усталая и убитая горем. Подошла к шкафу, достала свой чемодан.
— Ты завидуешь мне, — сказал Даррел со злостью. — Вот в чем дело. Ты не можешь вынести мысли, что я способен создать нечто стоящее. Тебя убил мой успех.
— Я хотела, чтобы ты добился успеха, Даррел. Но не ожидала, что ты перешагнешь через мой труп.
— «Разлагающийся труп белой Америки», — процитировал он одну из любимых строк своей книги.
— Америка дала тебе стипендию Рейзмана.
Даррел вздохнул, наблюдая, как Грэйс собирает вещи.
— Черт возьми, людям Рейзмана понравится моя книга. Еврейские либералы любят, когда их бичуют. Разве ты не знала об этом? Они поддержат меня.
— А потом ты их, как и меня, обольешь грязью, — едко усмехнулась она. — Ты мне открыл глаза, Даррел. Ярость! Вот о чем твоя книга. Похоже, у меня тоже появился стимул добиваться стипендии Рейзмана.
— Если бы тогда не попросила меня послать твои бумаги в конкурсную комиссию, ты, возможно, давно уже получила бы эту стипендию.
Грэйс почему-то даже особенно не удивилось, что он не отослал ее заявление.
Меньше чем за час она собралась. Она оставила в квартире все, что они приобрели за время совместной жизни: телевизор, электронные часы с радио, тарелки и прочие кухонные принадлежности, простыни, полотенца. Оставила все. Ушла лишь с одним чемоданом. Шла по улице мимо бакалейного магазинчика, куда часто ходила; мимо музыкального магазина, где покупала в подарок Даррелу джазовые пластинки; мимо прачечной, где обменивалась кулинарными рецептами со знакомыми женщинами; мимо ресторана, куда они с Даррелом заглядывали полакомиться ветчиной с белым рейнвейном и салатом из репы, который, впрочем, совсем им не нравился. По пути Грэйс часто встречала знакомые лица. Вдруг все они ей показались враждебными, словно все эти люди знали, что она здесь стала чужой. Она и они жители одной страны, но чуждые друг другу более, чем иностранцы.
Грэйс уехала на поезде в Гленко.
Глава 22Сотворение любви
Одель приоткрыла дверь в спальню, просунула внутрь голову и поинтересовалась:
— Что страдалица желает на ужин?
Грэйс глубже зарылась лицом в подушку и угрюмо буркнула:
— Я не ем.
— Ну пожалуйста, — в который уже раз робко попыталась упрашивать ее Одель.
— Нет.
Одель вздохнула и ретировалась.
— Смех на паже, — проворчала она, удаляясь от страдалицы по коридору.
Ей, видите ли, смешно, мысленно возмутилась Грэйс. Да, конечно, этой Одель можно и посмеяться. Ведь у нее все благополучно. Она замужем за Си. У нее двое детей. У нее есть дом. У нее есть все. А что есть у Грэйс? На сегодняшний день печальный итог ее жизни таков: глупейшее замужество за двоеженцем, мертворожденный ребенок, подлый сожитель, который измазал ее грязью в своей отвратительной, мерзопакостнейшей книжонке. Ничего этого не испытала Одель, потому она и может спокойно пожирать свой ужин. А что прикажете делать Грэйс с ее нестерпимой душевной болью?
Кто-то осторожно постучался в дверь и вошел в спальню. Грэйс даже не повернулась, чтобы посмотреть кто это.
— Тетя Грэйс, — услышала она ласковый голосок Юлии.
— Что, дорогая? — Даже в минуту жестокой скорби Грэйс не могла позволить себе быть грубой с тем, кто называет ее тетей.
— Мама сказала, что ты опять не будешь есть. Ты у нас уже неделю и почти совсем ничего не ешь. Ты, наверное, заболела?
Грэйс наконец повернулась лицом к девушке и невольно отметила про себя, что хотя груди у Юлии уже есть, но бедра у нее все еще слишком тонкие, неженские. Бедная девочка! Неужели и на ее долю выпадут столь же тяжкие испытания? Грэйс чуть не разревелась от приступа жалости. Господи, ну зачем ты создал мужчин?! Неужто и у тебя, Господи, случаются припадки садизма, и в один из таких моментов ты сотворил этих проклятых самцов, превращающих нашу женскую жизнь в ад!
— Так ты заболела? — повторила Юлия, несмело приближаясь к тете.
— Да, меня сразил вирус любви, — метафорически призналась несостоявшаяся п