Там, на брюссельской улице у киоска-витрины с русскими книгами я убедился, что советский человек по-прежнему боится – боится свободно прочесть название книги, изданной заграницей, без советской цензуры, боится прочесть в присутствии других советских людей. Единственное открытие, которое я сделал, – молодые люди моложе 35 лет были храбрее своих старших спутников» (Юрасов, с. 10—12).
Юрасов разгуливал по выставке, присматривался к посетителям, плотно обедал в советском павильоне (три порции маринованных грибов под водку, суп-селянка, севрюга, жаренная на вертеле), заговаривал с сотрудниками:
«– А почему такое большое художественное произведение вашего писателя Бориса Пастернака, как „Доктор Живаго“, запретили издавать в Советском Союзе? Ведь это позор на весь мир – для русской литературы, для русского народа, что талантливейшее произведение русского писателя издается за границей на иностранных языках, а дома не издается.
– Я не читал этого романа, н Пастернак, вообще, мало понятен читателю.
– Вот видите, Вы даже не читали романа, наверно, не читали и других его произведений, например, его изумительных стихов, а опять говорите за читателя, за людей. Почему бы не дать читателю самому прочесть роман Пастернака? Я уверен, что советский читатель все там понял бы, куда больше нас – иностранных читателей» (там же, с. 28).
Владимир Юрасов на Экспо притворялся американцем, говорящим по-русски. Правда, у бдительных чекистов он вызвал сильное подозрение и они даже устроили ему проверку, подговорив настоящую американку заговорить с ним. Американка притвору не выдала.
«– В этом романе тоже о несчастной любви? – спросил парень.
– Да, о типично советской любви. Но в нем есть больше – история современной человеческой души. На фоне дореволюционной России, революции – вплоть до двадцать девятого года. В конце романа есть место о военном и послевоенном Советском Союзе.
– Может быть, и у нас издадут, – заметила девушка.
– Зачем? Раз Запад расхваливает, значит, что-то в романе выгодно для Запада и вредно для нас. Вот они какой бум поднимают! – вскипел молодой человек.
– Западная литературная критика высоко оценивает прежде всего художественные достоинства романа. А то, что вы называете бумом, то ваше руководство само виновато – запретило издание дома, да еще помешать изданию заграницей пыталось – естественно, что все это среди широких масс повысило интерес к роману» (там же, с. 29).
Разговор о «Докторе Живаго» Юрасов вел не ради пустой забавы. В своей брошюре он ничего не рассказывает о бесплатной раздаче романа всем желающим. Правда, толстые 634-страничные книги разошлись за один день, но многие экземпляры достались активистам – русским эмигрантам, еще в течение месяца охотно приносившим к павильонам по первой же просьбе не только Пастернака, но и других запрещенных в СССР авторов.
Текстом «Живаго» ЦРУ распорядилось максимально широко: экземпляры были спешно доставлены в Амстердам и Антверпен, где специально обученные русские эмигранты вручали их советским морякам, часть тиража была отправлена в важнейшие туристические столицы – Париж и Лондон, где дожидалась приезда советских писателей, музыкантов и актеров, одну, как минимум, книгу доставили в Мюнхен для чтения на коротких волнах.
10 сентября газета «Новое русское слово» писала:
«За последние дни Радио Освобождение передало в СССР несколько специальных программ, посвященных только что вышедшей в С. Штатах книге Бориса Пастернака „Доктор Живаго“. Как известно, книга эта, запрещенная в СССР, вышла на всех европейских языках и сейчас в Голландии готовится ее русское издание. Радио Освобождение передает в СССР не только содержание книги, о которой советская интеллигенция имеет лишь смутное представление, но и выдержки из оригинального текста и отзывы европейских и американских критиков» (раздел «Хроника», без подписи).
Пройдет полтора месяца, и после объявления о Нобелевской премии «Живаго» начнут передавать в эфир в замедленном чтении – так, чтобы слушатели успевали записывать.
Раздача романа в Брюсселе сразу же вызвала скандал. Госпожа Постнова, возглавлявшая русский отдел Ватиканского павильона, подтвердила в интервью голландскому журналисту, что ее группа бесплатно раздавала экземпляры русского «Живаго» советским туристам. Газеты писали, что раздачу организовала «Информационная служба Ватикана» или «Восточно-христианский центр». Среди других русских, упоминаемых в прессе тех дней или много общавшихся с советскими представителями, – сотрудник «Free Europe Press» Владимир Толстой (его полная фамилия Толстой-Милославский), журналисты Радио Освобождения Виктор Франк (кузен Нобелевского лауреата 1958 года по физике Ильи Франка), Юрий фон Шлиппе, выступавший у микрофона под именем Юрия Мельникова.
Почему же, спрашивает Крис Вос (автор книги по истории голландской спецслужбы BVD), так торопило ЦРУ своих гаагских коллег с выпуском русского издания? И передает общее мнение голландских разведчиков: потому что шведы считали, что Нобелевская премия Пастернаку без выхода издания по-русски невозможна. ЦРУ считало, что вручение самой престижной награды запрещенному советскому автору станет чудовищной оплеухой кремлевским властям.
Того же мнения и сын поэта Евгений Борисович:
«"Пиратское" издание русского текста сделало все-таки свое благое дело. Нобелевский комитет смог приобрести эту книгу и тем самым получил возможность выставить кандидатуру Пастернака на обсуждение. Ситуация, при которой существовали только переводы романа, а оригинал оставался неизданным, была благополучно разрешена» (Континент, № 107, с. 314).
Как видим, в значении русского издания для голосования в Стокгольме уверены были все стороны – и номинировавшие Пастернака персоны (Альбер Камю, Андрэ Мальро), и французские друзья (Брис Парэн, Жаклин де Пруайяр), и агенты ЦРУ, и голландские контрразведчики, и семья писателя. В 2009 году мы узнаем, были ли у них для этого основания.
17 сентября 1958 года до Переделкина дошли смутные вести, и Пастернак немедленно делится своей радостью с Жаклин:
«Прошел слух, что роман вышел в оригинале, продается и читается. Как это произошло? Правда ли это? Тогда, даже приглашая Вас на мое будущее четвертование, я не могу найти слов, чтобы высказать Вам свою благодарность и радость».
Пастернак был уверен, что это дело рук Жаклин (а чьих же еще?), что она выполнила его поручение и довела русский текст до типографского станка. 24 сентября, обращаясь к Сувчинскому, он повторил вопрос: «Правда ли, что Д. Ж. вышел в оригинале? Будто его видели путешественники на выставке в Бр<юсселе>».
Вразумительного ответа автор не мог получить ни от кого. Ни Жаклин, ни Сувчинский сами не владели ситуацией.
Больше же всех недоволен произошедшим (если не считать официальную Москву) был Фельтринелли: в «Мутоне» ему никто не раскрыл коварного замысла – раздавать издание бесплатно. Да еще и от ватиканского имени, да еще и целенаправленно советским туристам! Это же чистая провокация.
И он был совершенно прав. ЦРУ обвело вокруг пальца всех: такой хитрости, как запасной издательский вариант (Мюнхен – Гаага), никто не подозревал, а кто ждал официальных шагов «Мутона» (Жаклин – летом, Фельтринелли – осенью, главный редактор ван Скуневельд – по мере подготовки корректуры), тот не догадывался о тайной типографской игре де Риддера.
И Фельтринелли пришел в ярость: его имя на титульном листе каждый журналист мог теперь связать с политической провокацией против коммунизма. ЦРУ несколько переиграло: Нобелевский комитет мог испугаться возникшего скандала. Надо было отступить на шаг назад.
И Анонимное Общество «Издательский Дом Мутон и Ко.», расположенное в Гааге по адресу Хердерштраат, 5, сделало заявление для печати о том, что по ошибке ими был выпущен на русском языке роман Бориса Пастернака «Доктор Живаго» тиражом 1060 (так в заявлении. – Ив. Т.) экземпляров и тем самым были нарушены права Издательства Джанджакомо Фельтринелли, обладающего исключительным правом на это издание.
Заявление было послано в важнейшие мировые газеты: «Corriere della Sera» (Милан), «Telegraf» (Гаага), «Times» (Лондон), «New York Times», «Figaro» (Париж), «Die Welt» (Гамбург) и «Frankfurter Allgemeine Zeitung».
В многочисленных интервью директор «Мутона» Фредерик Эекхаут объяснял произошедшее чистейшим недоразумением, поскольку руководитель издательства Питер де Риддер, не поставив его в известность, выполнил сторонний частный заказ и сам уладил дело с Фельтринелли, ничем не обозначив участие политически нейтрального «Мутона». За действия же личностей вроде Владимира Толстого, раздававшего книгу советским туристам в Брюсселе, он, Эекхаут, не отвечает, хотя и глубоко сожалеет, что с именем его издательского дома кто-то посмел связать политическую провокацию.
А как же смотрела на все это Жаклин де Пруайяр, с грустью и отвращением перелистывавшая мутоновский том? Что могла она написать Пастернаку? Как объяснила бы, что рекомендованный ею «Мутон», в котором вот-вот ожидался выверенный вариант романа, разродился кошмарным уродцем?
Мы уже приводили слова Жаклин из частного интервью:
«Эти люди охраняли меня, чтобы я не была в затруднении перед Пастернаком. Потому что если бы я знала, что это деньги ЦРУ, это было бы для меня ужасно. Потому что это стало бы политическим делом, а у меня это было духовное дело» (Жаклин).
Эти слова, против воли Жаклин, выдают ее позицию. Она здесь совершенно ясно определяет свое место во всей истории. Хочу процитировать еще раз, поменяв местами порядок фраз:
«Если бы я знала, что это деньги ЦРУ, это было бы для меня ужасно. Потому что это стало бы политическим делом, а у меня это было духовное дело. Эти люди охраняли меня, чтобы я не была в затруднении перед Пастернаком».