– Дисциплина – вот чего ей не хватает! Хорошая затрещина ещё никому не мешала. Тем более этой побирушке.
Она все-таки стала называть этого мужчину отцом. Думала, если начнет так делать, он больше не будет её трогать. Но он ударил снова. И снова.
Жестокость, ненужность, одиночество никуда не делись. Оказалось, нет разницы: с семьей или без семьи – они по-прежнему оставались в её жизни. Невидимыми чернилами расползались в нежеланную татуировку. Поэтому кроме нее этого больше никто не видел.
Она боялась, что если отец вернется и снова не найдет приготовленный ужин, то ей достанется еще раз, поэтому пришлось встать и пойти варить борщ. Тети Светы дома не было. Наверное, поехала к кому-то из заказчиц домой для примерки.
Механически выполняя требуемые действия в крохотной кухоньке, девочка погрузилась в размышления, которые по одному желанию выключить не удавалось.
В этой хрупкой душе не один год велся поиск ответов: почему эти люди взяли её к себе. Изначально Тая думала самое очевидное – они хотели ребенка. Только став старше, она поняла, что существуют и другие причины. Семья Божко хотели не её саму, а тот образ, которых благодаря ей у них появился. Благодетели. Приютили бедную сиротку на свой страх и риск. Решили сделать из неё человека!
Она не жаловалась. Ведь не всегда было плохо. Тетя Света была спокойной и покладистой женщиной, вот только ни разу не остановила мужа, когда тот её бил. В отличие от Таи, которая тетю Свету защищала и сама попала в круговорот насилия.
Да, она знала, что можно позвонить социальным работникам или в органы опеки и рассказать, что здесь происходит. Но что дальше… Опять в детдом? Теперь её уже никто не удочерит. Придется ещё три года до восемнадцати торчать в этой дыре. Таким, как ей, приходится выбирать лучшее из худшего. Насилие дома вместо сиротства. И она выбрала.
Тая плакала, потому что резала лук. А не потому, что опять начинала сомневаться в своем решении.
Хлопнула входная дверь, и Тая замерла с половником в руках. Вошла тетя Света.
– А вот и я. Чем это у нас пахнет? – стоило женщине зайти в кухню и увидеть покрасневшую щеку приемной дочери, она понимающе покачала головой. – Опять?
Не возмутилась. Не удивилась. Не пожалела.
Тая прикусила внутреннюю сторону щеки и лишь коротко кивнула.
– Ах, милая. Ты же знаешь, папа в последнее время нервный из-за этого карантина. Он же мужик, что ему делать постоянно дома? Это мы, женщины, всегда может найти себе занятие по дому, а мужчинам нужно выплескивать энергию, иначе они начинают поднимать руку. В душе он правда добрый. Ты же знаешь?
Ещё один лживый кивок.
Она просто делала то, что от неё ожидали. Никто из взрослых не хотел знать, что на самом деле чувствует ребёнок. Они считали, что побои – это способ воспитания. И она бы смирилась, если бы не вкусила той, другой жизни. Из-за этого что-то в ней постоянно сопротивлялось.
– Где папа?
– Он накричал и убежал.
– Наверное, к дяде Грише пошел. Ему сейчас очень сложно на работе; папа боится, что начальник его уволит, пойми, – женщина нежно провела рукой по ее волосам. – Ты тогда закончи с ужином, а я пойду переоденусь. Дико устала.
Тая тоже устала. Она сжимала половник так сильно, что костяшки заболели. Борщ чуть не сбежал, и она поспешно приглушила огонь.
Одной нежности почему-то не хватало. Ей хотелось бежать. Бежать так долго, как только сможет. Вот только некуда. Её нигде не ждали. Это страшное чувство – быть нежданным никем и нигде.
Она закончила с готовкой, аккуратно разлила борщ в две миски и поставила на столик. А также нарезала хлеб и посолила порезанные помидоры – все как любит хозяин дома. После этого постаралась стереть любые эмоции с лица и постучалась в спальню.
– Закончила? – спросила женщина, завязывая домашний халат.
– Да. Пока вы ужинаете, можно мне прогуляться? – тетя Света сжала губы, будто сомневаясь в допустимости просьбы, поэтому Тая затараторила быстрее: – Пожалуйста. Он как раз успокоится и ляжет спать, а я подышу воздухом.
– Ладно. Только избегай хулиганов и не гуляй допоздна, а то отец снова рассердится.
Девочка нашла в шкафу оверсайз-толстовку, и переоделась в нее. Большой капюшон скрывал последствия пощечины. Она уже неплохо приноровилась утаивать чужую жестокость. Когда была помладше, соврать было вообще легко. Например, что она где-то упала или обо что-то стукнулась. Взрослые почему-то с легкостью верили в это. Или хотели верить, ведь иначе пришлось бы разбираться, тратить время, а взрослые постоянно куда-то спешат. Когда же в школе узнали, что она приемная и до этого большую часть жизни жила в детдоме, учителя почему-то стали верить в ложь еще легче. С безразличной небрежностью, ведь им было все равно.
Она вышла из квартиры. На чисто вымытой лестничной площадке дышалось почему-то с трудом. Ее обдало удушливым запахом. Она спустилась на пролет и посмотрела в окно. Небо неспешно тускнело. Сияющая небесная лазурь начинала рассасываться в бледно-оранжевую цветовую гамму.
Лестница шла по кругу, и девочка посмотрела вниз, на спираль деревянных перил. Всхлипывающая тишина выдавливала всю решительность, как зубную пасту из тюбика. В какой-то квартире плакал ребенок. Интересно, а их соседи тоже слышат? Тогда почему ни разу никто не пришел? Или ей следовало плакать так же отчаянно, как этому младенцу?
Захотелось полететь в эту распахнутую пасть высоты. Когда она упадет, то разобьется… разломится на части. Может, тогда снаружи она будет такой же, как внутри.
Тая с трудом оторвалась от перил, отошла назад, упираясь в стенку, и постаралась не дышать так позорно быстро. Еще один фатальный изъян. Она ненавидела себя за слабость: за желание спрятаться, убежать, угодить, закрыть глаза.
Она представляла, что с каждым шагом по ступенькам приближается к самому дну. В самую глубокую расщелину Вселенной. Чтобы ничего из этого не было важным, не было больным, не было настоящим.
Прозвучал писк открывающейся подъездной двери, Тая вышла на улицу. Мимо проходили прохожие, на детской площадке играли дети, а рядом сидела группа бабушек, которые сплетничали и грызли семечки. Но никто все равно её не видел. Интересно, это она такая незаметная или людям все равно на всех, кроме себя?
– Сколько раз я просила так не делать? Хочешь вывести меня? – вторгся в сознание посторонний голос.
Тая перевела взгляд на незнакомую женщину, которая кричала на малышку лет четырех, чьи руки были перепачканы влажным песком.
– А-а-а! – самозабвенно плакала девочка. И потянулась вымазанными руками за женскую штанину, оставляя пятно.
– За что ж это такое? Ты специально! У тебя мозги вообще есть? – женщина тыкала пальцем в висок детской головки с яростным удовольствием.
– Мама-а-а, мне больно-о-о.
– Тогда, может, в следующий раз не будешь так делать. Не доводи до греха, иначе в следующий раз будет еще больнее, – обещала женщина и стала искать что-то в сумочке. – И где эти чертовы салфетки? Теперь по всему городу идти с этим пятном!
Тая подошла к них машинально, даже особо не задумываясь, что делает. Просто присела рядом с перепачканной малышкой и протянула ей упаковку салфеток, а сама повернулась к взрослой незнакомке.
– Не кричите на нее, пожалуйста.
«И не бейте» – продолжила про себя.
Женщина раздраженно посмотрела на нее, выхватила у дочки упаковку и стала оттирать пятно.
– Девочка, не учи взрослых. Родители плохо тебя воспитали, раз не научили не лезть в дела старших, – а потом принялась вытирать руки вспыхивающей дочке. – Пошли, из-за тебя мы и так уже опаздываем.
Малышка кинула на спасительницу прощальный взгляд, но продолжала крепко цепляться за мамину руку. Тая её понимала: она бы тоже цеплялась. Однако не знала, как много ребенок понимает в таком возрасте и запомнит ли материнскую грубость. Наверное, нет. Она ведь сама не помнила, как мама умерла, а в личном деле было сказано, что Тая тогда была с ней дома. И все же забытое продолжало жить внутри неё.
Родители бьют даже родных детей. Её тоже бьют, потому что принимают за родную?
Она поспешно зашагала в сторону набережной. Сюда она часто приходила после школы, если идти домой сразу не хотелось. А не хотелось часто. С одноклассниками общение шло туго. Горло стягивалось, руки потели, а сердце наполнялось колючей тревогой. Она знала, что не нравится большинству людей; будто источала какой-то запах, который вынуждал других держаться от неё подальше. Возможно, это начинали разлагаться все непроизнесенные слова, что скапливались внутри неё годами, как невынесенный мусор. Они заставляли ее чувствовать себя пустой и бессмысленной, а в глазах остального мира делали гадкой и неприятной.
Девочка присела на каменные ступе ни возле берега и закрыла глаза. Хотелось найти внутри переключатель, превращающий все звуки, картинки и чувства в пустоту. Не получалось.
Пришлось разомкнуть веки и столкнуться один на один с застывшей водной гладью и закатом. Тае больше нравились рассветы. Потому что они всегда казались выходом из безразличной тьмы и навязчивых воспоминаний. Стоило только подождать. Уверенность, что чернота смоется и рассвет обязательно наступит, успокаивала. Даже если весь мир рухнет – наступит новый день. Тогда, возможно, и в её душе однажды рассветет.
Она будет ждать его и сегодня, когда вернется обратно. Даст приемным родителям ещё один шанс. А если не выйдет, растворится в одном из рассветов. Ей было некуда идти и нечего ждать… однако если терпеть известную реальность больше не останется сил, она предпочтет неизвестность, как бы страшно ей ни было.
Катерина Дудкина. Выход.ные
Собираю вещи, еду на вокзал, впереди девять часов плацкарта, утром буду на месте, увижу родителей, мы больше полугода не виделись.
Настроение дерьмовое, но это потому, что устала и не выспалась. Спешу к вагону. Вот мое верхнее место у туалета. Снимаю обувь, заползаю на полку, выдыхаю. Вырвалась. Кругом яркий свет, шум пакетов, не страшно, отвернусь, включу музыку, накроюсь простыней с головой, сделаю вид, что меня нет. Засыпаю.