– Я и сама найду дорогу!
Я стоял неподвижно, пока распахнувшаяся дверь с грохотом не захлопнулась. Давно меня не били по лицу. Чертову прорву времени назад. Ничего, впредь я буду умнее и научусь держаться подальше от всяких буйных сумасшедших.
Грант – 14 лет назад
– Я не хочу туда возвращаться!
Я начал массировать плечи Лили:
– Я тоже не хочу, чтобы ты уезжала.
Ее глаза были подозрительно блестящими.
– Все опять повторится! Мама какое-то время держится, а потом прекращает принимать лекарства и уходит неизвестно куда. Через месяц кто-нибудь спохватывается, что я живу одна, вызывают копов, а они – социальную службу…
Лили жила у нас уже десятый месяц. Она рассказывала, как ее мать пропадала из дома и подолгу отсутствовала, как ей приходилось красть еду в магазинах и продавать вещи из дома, чтобы не голодать. В бесплатные столовые Лили старалась не ходить – там тут же спрашивали о родителях.
– Слушай, на, возьми, – я подал ей конверт с пятью сотнями баксов. – На тот случай, если она вдруг снова пропадет.
Слезы, которые Лили сдерживала из последних сил, покатились по щекам.
– Не надо. Ты же будешь ко мне часто приезжать? Если она опять уйдет из дома, я тебе скажу, и тогда ты мне что-нибудь привезешь.
– А если она тебя увезет, Лили?
За пятнадцать лет они с матерью переезжали около пятидесяти раз. Я вполне мог приехать и оказаться перед пустой квартирой.
– Я не поеду! Иначе как ты меня найдешь?
– Если ты переедешь, ты мне напиши. Ты же знаешь адрес?
Лили кивнула и отбарабанила наш домашний адрес.
Я улыбнулся.
– Умница. Если тебе придется переехать, сообщи мне письмом. Каждое воскресенье я буду у тебя на пороге, даже если вы переберетесь в Нью-Йорк, обещаю.
Это прозвучало запальчиво, но я знал, что найду способ это делать. Ведь нас с Лили соединила сама судьба.
– Бери конверт, там не так много. Пригодится на почтовые марки. Или на учебники.
Лили поколебалась, но взяла конверт. Когда она увидит, сколько я туда положил, снова расстроится… Но она все равно возвращалась к своей мамаше, и расстраиваться нам с ней предстояло много и долго.
За дверью послышался мамин голос:
– Лили, детка, ты собралась? Приехали из социальной службы.
Выражение ужаса на лице Лили меня просто убило. Меня, блин, убивала вся эта ситуация! По личному опыту я знал, что, если уж тебя изъяли из семьи, возвращение редко бывает удачным, однако чертовы судьи норовят отправить тебя обратно, будто отыскавшийся багаж растеряхам-хозяевам, и язык можно отболтать, доказывая дураку в черной мантии, почему папаша с мамашей никого не способны воспитать. Биологические родаки должны конкретно облажаться еще раз десять, прежде чем тебя перестанут отдавать им в лапы. Это не система опеки, а издевательство, если хотите знать.
Кивнув на дверь, я прошептал:
– Скажи, что ты одеваешься и спустишься через несколько минут.
Лили послушалась, но голос у нее срывался. Мама обещала подождать внизу.
Меня неминуемо скоро хватятся. Мы с Лили хранили наши отношения в секрете из страха, что родители сочтут – ни к чему пятнадцатилетним влюбленным жить под одной крышей. Ни к чему им было знать и о том, что я приходил к Лили в постель каждый вечер, когда все в доме засыпали. Этого мама бы точно не потерпела.
– Я не хочу тебя терять, – тихо всхлипывала Лили.
Я приподнял ее лицо и вытер слезы большими пальцами.
– Не плачь, Лили, ты меня не потеряешь. Никогда. Ни за что. Я люблю тебя.
– Я тебя тоже люблю!
Мы долго стояли, обнявшись, но наконец нам все-таки пришлось опустить руки.
– Я каждый день буду тебе писать!
Я улыбнулся.
– Пиши.
– Тебе не обязательно отвечать – я знаю, письма не твой конек, но обещай мне одну вещь.
– Какую?
– Ты мне напишешь, если влюбишься в другую, и подробно все расскажешь. Тогда я пойму, что ты счастлив, и перестану писать. Иначе я буду слать тебе письма до конца жизни.
Я широко улыбнулся и поцеловал Лили в нос.
– Договорились.
Договор обещал стать чисто фиктивным. Я был уверен, что мне не придется написать ни единого письма.
* * *
Мне еще не приходилось сталкиваться с людьми, страдавшими галлюцинациями. Моя мамаша-наркоманка ближе к концу спала по многу часов кряду, а то и по несколько дней, если была на приходе. Но даже в худшие дни она не слышала голосов в голове.
Это было второе воскресенье, когда я приехал навестить Лили, и первое, когда ее мать оказалась дома. По выходным Роза подрабатывала официанткой и в прошлый раз была на работе, но в это воскресенье в кафе ее можно было разве что волоком оттащить. Роза лежала на диване, куря такую крошечную сигаретку, что огонек наверняка обжигал ей пальцы. Губы ее непрерывно шевелились, но я не мог разобрать ни слова.
Перехватив мой взгляд, Лили потянула меня за руку к себе в комнату.
– Но… – замялся я и договорил шепотом: – Она же обожжется?
Лили вздохнула, подошла к матери, вырвала у нее окурок и бросила в стакан с водой на журнальном столике, где уже плавали с десяток огрызков сигаретных фильтров. Роза вроде бы ничего не заметила.
Я сел на кровать Лили, и она забралась мне на колени.
– Я так понимаю, таблетки она уже не пьет?
– Допила пузырек неделю назад и не пошла за новым. Я вовремя не проверила и не сразу заметила. Но я позвонила в аптеку, можно забрать хоть сегодня.
– И долго она такая будет?
Лили вздохнула.
– Не знаю. И ведь так хорошо держалась…
Я жил нормально уже больше десяти лет, но до сих пор мне помнилось детское разочарование от того, что моя мать такая засоня, и страх, потому что в квартире постоянно болтались зловещего вида типы. Легко было забыть, что когда-то я жил не лучше Лили.
– Может, позвонить куда-нибудь? Ну, хоть в опеку?
Глаза Лили испуганно расширились.
– Нет!
– Ты же хотела жить у нас! Если ее застанут в таком состоянии, тебя у нее немедленно отберут и передадут нам!
Лили нахмурилась.
– Я хочу этого больше всего на свете, но нельзя же оставить ее в таком состоянии! Я ей нужна. В больнице ее закормили сильными лекарствами.
– Так ведь непохоже, чтобы она поправилась!
– Когда она принимает свои лекарства, честное слово, она почти нормальная.
Мне все это не нравилось, но я хорошо понимал желание позаботиться о родной матери, пусть даже ей на тебя наплевать.
– Ну, как хочешь, – вздохнул я.
Лили обняла меня за шею.
– Ты мои письма получил?
– Получил. Ты правда не хочешь, чтобы я отвечал? На каждый день меня не хватит, я бы не знал, о чем писать, но раз-другой в неделю…
– Не надо. Когда я увижу в почтовом ящике письмо от тебя, у меня разобьется сердце, потому что это будет означать наше расставание.
Я не собирался спорить, тем более что ненавидел писать вообще и письма в особенности. Мне и без писем было чем заняться. Я перекинул волосы Лили за спину и подался к ней для поцелуя.
– Я соскучился за неделю.
– А мне одиноко по ночам. Я без тебя плохо сплю. Я уже привыкла засыпать под стук твоего сердца.
– Даже если ты его не слышишь, оно все равно принадлежит тебе.
Мы с Лили пробыли в ее комнате, пока мне не пришло время возвращаться. Мама заезжала за мной на машине, и я предпочитал ждать ее у калитки, чтобы она не поднялась и случайно не увидела Розу. Мы с Лили нехотя разжали объятия, поправили одежду и вернулись в гостиную. Лили несколько раз выходила проведать мать, но я не видел Розу несколько часов.
Она уже не лежала на диване, а нервно металась по комнате, бегая от стены к стене. Когда детство проходит среди торчков и пьяниц, быстро учишься распознавать, в себе ли взрослый: для этого достаточно одного взгляда в глаза. Мамаша Лили сейчас была где угодно, только не в себе. Заметив, что я смотрю на нее, она остановилась и уставилась на меня. Ее лицо исказилось от ярости, и она пошла на нас. Я заслонил собой Лили.
Взгляд у Розы был безумный.
– Я знала, это ты им сказал!
Я нахмурился.
– Кому?
– Врачам! Это все твоя вина!
– Миссис Харрисон, простите, но я вас не понимаю.
Не успел я спросить, о чем она вообще, как Роза развернулась и с размаху закатила мне оплеуху.
– Лжец!
Лили выскочила между нами и оттолкнула мать.
– Мам, ты сдурела, что ли? Ты чего?
– Он стучит на меня врачам, – Роза наставила на меня палец и принялась им медленно покачивать. – Он все рассказывает!
– Мама, – Лили обняла мать за плечи и повела на диван, – ты путаешь. Ты перестала принимать свои таблетки и снова заболела. – Они присели. – Я сейчас схожу за лекарством в аптеку.
Роза начала плакать. Ярость исчезла с ее лица, сменившись безумной печалью – это была самая пугающая трансформация, какую я видел. Несколько минут Лили ее успокаивала, и когда она наконец встала, Роза лежала на диване, совсем как несколько часов назад, и курила сигаретку в почти кататоническом состоянии, что-то шепча про себя. Лили проводила меня до двери и заговорила, только когда мы оказались в коридоре.
Она осторожно погладила меня по щеке.
– Прости, пожалуйста. Тебе больно? У нее… галлюцинации, и каждый раз про врачей.
Господи!..
– Мне не больно, но тебе нельзя здесь оставаться.
– Я ее в таком состоянии не брошу. Она без меня пропадет.
Я покачал головой.
– Лили, слушай, с ней фигня какая-то. Откуда тебе знать, что она тебя не изобьет?
– Нет, меня она не тронет… Пожалуйста, никому ничего не говори.
Мне страшно не хотелось уходить и оставлять Лили одну, но я знал, что такое жгучее желание любой ценой помочь родительнице, лежащей в отключке. Я своей в пять лет жрать готовил.
– О’кей, но сегодня же начни давать ей таблетки. Если к той неделе ей не станет лучше, тебе надо будет отсюда уезжать.
Айрленд
Я гадала, придет ли он сегодня.
Я общалась с бывшими коллегами, которых не видела несколько лет, когда получила ответ на мучивший меня вопрос. Случайно взглянув на другой конец зала, я вдруг потеряла нить разговора.