В последующие недели все буквально покатилось под откос, набирая обороты. Лили обуяла настоящая паранойя, будто с ребенком непременно случится что-то плохое. Когда мы в два месяца проходили осмотр, Лили даже не позволяла медсестре брать Лейлани на руки, утверждая, что медичка недостаточно поддерживает голову малышки. Врачи, как сговорившись, списывали поведение Лили на материнский инстинкт – гиперопека как следствие стараний быть лучшей в мире мамашей. И снова эти доводы казались разумными и логичными.
Но потом начался сущий ад. Лили потеряла сон – вообще, совершенно. Она едва не падала с ног, но почти не позволяла мне прикоснуться к малышке. Она утверждала, что Лейлани много чего любит по-своему, а я сделаю не так. Во мне крепло ощущение, что жена не доверяет мне заботу о моем же собственном ребенке. Маразм крепчал с каждым днем, и мы с Лили не раз спорили из-за этого. Впрочем, тогда мы только и делали, что спорили.
Вечером в субботу я твердо решил помириться и начать все налаживать. Я приготовил любимый ужин Лили. Погода стояла прекрасная, и жена, с виду совершенно спокойная (какое разнообразие), сидела на задней палубе, баюкая Лейлани на руках.
– Хочешь поужинать на свежем воздухе? – спросил я, высунув голову из каюты. – Или здесь накрыть?
– Я не хочу есть.
Я нахмурился.
– Ты за сегодня ничего не съела.
– Я же не могу есть, если я не голодна!
– Но тебе нужно питаться, Лили.
– Ладно, немного поем.
– В салоне или на палубе?
Она пожала плечами.
– Да без разницы.
Я вздохнул и спустился раскладывать еду. Так как стульчик-колыбель и с десяток прочих детских аксессуаров мы держали в салоне, я рассудил, что легче будет поесть тут. Я расставил тарелки на столе и водрузил любимые электрокачели дочурки на жесткий диван между нами.
– Лили, ужин на столе!
Лили спустилась и уселась, не выпуская Лейлани из рук. Я потянулся, чтобы взять дочку, но жена резко извернулась, не давая мне коснуться ребенка.
– Что за черт, Лили? Я хотел положить ее в качалку, пока мы будем есть.
– Я и с ней на руках могу поесть.
– Я не говорю, что не можешь, но нет никакой причины, отчего нельзя покушать нормально. Мы положим ее вот прямо между нами.
– Это кресло слишком неустойчивое, оно опасно для ребенка. Что, если яхту подбросит шальная волна и оно упадет?
Я нахмурился.
– Какая волна, мы вообще-то у пристани, яхта пришвартована! Лили, это же бухта, да и море сегодня спокойное, как зеркало.
– Ты совсем о нас не заботишься!
– Ты сама знаешь, что это неправда. Я хочу поужинать с моей женой. Неужели я прошу слишком многого?
Лили ничего не ответила, глядя на малышку.
Я вздохнул.
– Ну, давай я ее подержу, а ты ешь. Я поем, когда ты закончишь.
– Нет, я ее сама подержу. Ешь.
Напряжение последних недель дошло до точки кипения.
– Дай мне ребенка, Лили, – теряя терпение, сказал я.
– Нет!
– Это просто смешно! Не только ты в состоянии о ней позаботиться, Лейлани и моя дочь, чтоб ты знала!
Жена снова не отреагировала на мои слова. Я швырнул салфетку на стол и выскочил на палубу:
– Ну и ужинай с нашей дочерью!
Через пару часов мне стало стыдно своей несдержанности. Малютка спала в переносной люльке в нашей спальне, а Лили мылась в душе с открытой дверью, да еще и при включенном мониторе на раковине. Когда она вышла из кабинки, я сидел на кровати, собираясь извиняться, но отвлекся при виде глубоких черных провалов под глазами Лили, – и ее плеч в ночной сорочке на бретельках. Она чертовски похудела, потеряв не только набранный за беременность вес.
Блин…
Я взял Лили за руку, когда она хотела пройти мимо.
– Иди сюда.
Она с сомнением посмотрела на колыбель. Лейлани сладко спала, поэтому Лили не стала противиться, когда я усадил ее к себе на колени.
– Прости, что накричал на тебя.
Она покачала головой, глядя в пол.
– Ничего.
– Нет, это плохо. Просто я скучаю по тебе, Лили, хоть ты и рядом.
– Я же забочусь о ребенке, чего ты ожидал?
Я вздохнул.
– Да я понимаю. Я хочу помочь, но ты не позволяешь.
– Не нужна мне помощь!
– Дело не в том, нужна тебе помощь или нет. Ты и одна справишься, если понадобится, но зачем же рваться на части, если я вот, рядом! Позволь и мне помогать. Мне очень хочется тоже держать Лейлани на руках и общаться с ней. И по тебе я тоже стосковался. Ты не целовала меня уже несколько месяцев – всякий раз, как я ищу твои губы, ты подставляешь мне щеку или лоб.
Лили отвела мокрые глаза, нервно ломая руки. Я мягко приподнял ее за подбородок, заставив смотреть на меня.
– Я скучаю по тебе, детка. Ты здесь, но будто за миллион миль. Поговори со мной, расскажи, что творится у тебя в голове…
Я уже начал надеяться, что достучался до нее, пока не ляпнул эту фразу про голову. В глазах Лили точно полыхнуло пламя. Она вскочила с моих коленей.
– Я, блин, не дура сумасшедшая!
– Я и не намекал…
– Убирайся отсюда!
– Лили, я…
Она заорала, выбросив руку в сторону двери:
– Вон пошел!
Я поднялся, подняв ладони, пытаясь ее успокоить:
– Лили, перестань, я не хотел…
Неожиданно завопила Лейлани – наш скандал, видимо, ее разбудил. Лили решительно подошла к колыбельке и подхватила дочь на руки. Малышка тут же замолчала, однако Лили с ненавистью заявила:
– Видишь, что ты натворил?
– Лили, с ней же все в порядке. Посмотри, она уже снова спит.
– Уйди, Грант! Просто уйди отсюда!
Я заглянул в глаза своей жене – девчонке, которую знал с четырнадцати лет, – и то, что я увидел, напугало меня до глубины души. Я искал, но не находил в ее взгляде ни капли логики и разума. Лили казалась безумной.
– Я никуда не уйду без Лейлани.
Глаза Лили расширились.
– Ты ее больше не возьмешь!
Я с силой пригладил волосы. Бесполезно было уговаривать Лили в таком состоянии, но выражение ее глаз леденило кровь. Она не отвечала за себя, и я не мог оставить с ней свою дочь. Прерывисто выдохнув, я покачал головой.
– Я переночую в гостевой каюте. А утром, когда ты успокоишься, мы поговорим.
* * *
Спать я не мог. Полночи я ворочался, с горечью думая, во что превратились наши с Лили отношения. Но еще больше я боялся за нее. Из-за частых переездов, приютов и приемных семей она не обзавелась подругами, по возрасту уже не подлежала государственной опеке, и раз теперь моей мамы нет на свете, о Лили точно никто не позаботится. Никто, кроме меня. Это мне придется настаивать и доказывать, что ей нужна помощь, отлично зная, что, если Лили заставлять, она начнет брыкаться. В последнее время передо мной встал выбор – быть ее опекуном или мужем; совмещать эти две роли не представлялось возможным. Состояние ее ухудшилось настолько, что помощь ей требовалась больше, чем муж. Позаботиться о ней и о Лейлани было важнее, чем переживать, что Лили на меня рассердится.
Решив проведать, как они там, я поднялся с койки и пошел в спальню. Дверь была плотно закрыта; я попытался приоткрыть на щелочку, чтобы не разбудить ни Лили, ни Лейлани. Я лишь хотел убедиться, что жена спит. Вообще под палубой темно, как в подвале, поэтому я не мог ничего разобрать, даже когда распахнул дверь довольно широко. В спальне было абсолютно тихо – ни дыхания, ни посапывания, поэтому я решился подойти к кровати.
На постели угадывался какой-то бугор, но я не знал, Лили это или скомканные одеяла. Нагнувшись, я не уловил дыхания, поэтому осторожно погладил бугор в надежде наткнуться на теплое тело. Однако нащупал лишь остывшую постель.
Я замер. По спине побежали мурашки, сердце заколотилось в горле. Кинувшись к стене, я нащупал выключатель. Настоящий ужас охватил меня, когда я увидел, что и колыбелька тоже пуста.
– Лили! – вне себя заорал я.
В отчаянии я рванул дверцу туалета – разумеется, там никто не прятался. Я выскочил из спальни и кинулся по лестнице на палубу, выкрикивая:
– Лили! Ли-ли-и!
Ответа не было. Кухня и салон тоже оказались пустыми, и я забарабанил в дверь верхней ванной.
– Лили!
Ответом мне была тишина.
Сердце билось страшно быстро. Накатила необоримая, цепенящая тошнота – на секунду мне показалось, что меня сейчас вывернет. Да что за фигня происходит?
Я подбежал к двери, ведущей на палубу, и распахнул ее.
Слава богу!
Я зажмурился и с силой выдохнул. Лили стояла на задней палубе у самых перил, не обернувшись на звук открывшейся двери. Отдышавшись, я собрался с силами и перешагнул порог. Было темно, но я видел, что руки Лили согнуты в локтях, как я неизменно видел их уже несколько недель. Ну, хоть живы, слава Создателю…
Не желая пугать жену, я шепотом позвал:
– Лили!
Когда она не ответила и не обернулась, я двинулся к ней. Только тут я разобрал, что она плачет.
Ну, еще не хватало…
Я мягко взял ее за плечи.
– Не плачь, Лили, я здесь.
Она зарыдала сильнее, и я развернул ее к себе, чтобы обнять и прижать к себе.
Но когда она повернулась, я увидел, что она баюкает пустое одеяло.
Ледяной холод пробежал от темени по спине и врезался иглами в пальцы ног.
– Лили, где наша Лейлани?
Она затряслась в рыданиях.
Мой голос неудержимо шел вверх:
– Лили, что происходит, блин, где дочка?
Я обежал заднюю палубу, вернулся к жене, схватил ее повыше локтей и затряс:
– Где она, черт возьми? Отвечай, где она?!
Лили отвернулась к воде.
– Ее нет.
Айрленд
Иногда до полного изнеможения долбишь каменную стену – прогресса ноль, а порой вынешь один кирпич, и вся преграда начинает рушиться. Лейлани была кирпичом, на котором держалась стена вокруг Гранта. Все изменилось на рассвете того ненастного дня – внешне осталось как прежде, но отношение стало совсем другим.
Проснувшись, Грант отвез меня домой, объяснив, что ему нужно поделать кое-какие дела, но попросил меня собрать сумку с вещами для ночевки и быть готовой, когда он вернется через несколько часов. К моему удивлению, Грант отвез меня в центр города, в свой кондоминиум, располагавшийся в фешенебельном небоскребе недалеко от океана, со швейцаром и постом охраны.