На меня стала накатывать тошнота, все сильнее и сильнее. Нельзя чтобы меня вырвало. И я заставила себя сдержаться. Закрыв глаза, дышала медленно и глубоко и представила себе водопад – потоки чистой воды, низвергающиеся в озеро. Дурнота не отступала, но я продолжала бороться. Это была последняя битва с собственным телом. Я победила – и стала засыпать.
– Хейя, любовь моя, – сказал Маркус.
Я открыла глаза. Веки стали такими тяжелыми.
– Маркус, любовь моя… Спасибо тебе.
– Спи спокойно, любимая…
Какое счастье знать, что со мной ничего больше не случится. Какие образы, какие краски – дедушкин сад, солнечные зайчики на ягодах земляники, мои розовые атласные туфельки, удочка отца на мокрой траве, ваза с апельсинами и лимонами, блики на реке…
Кэти
Октябрь
Маркус ушел к ней, а я стояла в прихожей, держа на руках Билли. Моя душа разрывалась на части. Мой бесценный малыш снова со мной, но с Маркусом мы расстались навсегда. Все кончено. Во мне боролись два противоположных чувства, – и я тихо сползла по стене и рыдала, сидя на полу и прижимая к себе сына.
Дженни приехала через несколько часов, а утром прибыли родители. Было так чудесно снова собраться всей семьей; кажется, следующие несколько дней Билли вообще не спускали с рук – всем хотелось тискать его и целовать. Родителям я отдала главную спальню, а себе устроила постель в детской на полу. Первые ночи я не спала, то и дело проверяла – там ли сын, лежит ли спокойно в своей кроватке. Интересно, запомнил ли он события последней недели? Страшная буря, совершенно чужая женщина. Что она с ним делала? Я разглядывала личико спящего Билли – оно совершенно не изменилось, такое же спокойное.
На следующее утро я сказала папе, что Хейя, видимо, выкрала ключи у меня из сумки – так она к нам и проникла. И наверняка побывала здесь не один раз.
– Папа, меня прямо в дрожь бросает, как представлю – она ходит по квартире, роется в моих вещах.
– Поменяю-ка я замки, – решил он.
И поменял. Отправился сразу же в хозяйственный магазин, купил замки. Попросил у меня отвертку и плоскогубцы. Я пошла в кабинет Маркуса, к его ящику с инструментами. У него большой железный ящик, и все инструменты, конечно, аккуратно разложены по ячейкам.
Здесь меня вдруг охватило чувство страшной утраты. Никогда больше Маркус не будет работать в этой комнате, в круге света от чертежной лампы, а я не буду сидеть в кресле, поглядывая на мужа. Он заберет отсюда свои книги, тумбу для чертежей и стол. Комната была безраздельным царством Маркуса, – теперь я не знала, что с ней делать.
Хейя захотела нас разлучить – и разлучила. Я никак не могла удержать слезы, они все катились и катились.
– Все, больше она сюда не войдет, – сказал папа, закончив работу.
Я крепко его обняла.
– Ну что за слезы, милая? Теперь все в порядке.
Все мы, конечно, радовались и одновременно злились, не понимая – как Маркус мог оставить меня и уйти к Хейе после того, что она натворила. Особенно сердилась мама. Папа и Дженни пытались ее успокоить, однако ей требовалось выплеснуть эмоции – она без этого не может.
На второй вечер мама готовила курицу под оливковым соусом. Я тоже была на кухне, гладила маечки Билли. Она стала расспрашивать про Хейю. Мне не хотелось ее обсуждать: я знала, что мама опять выйдет из себя. Но она настаивала, и пришлось рассказать кое-какие подробности последних событий. Мама слушала и гневно срывала кожицу с куриных грудок.
– Нож дать?
– И так нормально.
Она ничего не понимала. Раз Маркус мой муж, то, по ее мнению, должен был остаться со мной и Билли. Он должен был отвергнуть эту опасную женщину.
Шинкуя лук, мама свирепо стучала ножом по доске. Я представила себе их встречу – мамы и Хейи, – вот вышла бы сцена.
Наконец я не выдержала.
– Мама, мы бы все равно не ужились, пойми.
Брак, по мнению мамы, – это на всю жизнь. И в глубине души она всегда желала мне в первую очередь счастливого брака и семьи. Но я-то – не мама; мне от негодования и обиды толку не было. Не оставаться же навечно разочарованной и озлобленной, – а именно такой я себя ощущала с того дня, когда нашла фотографию. Да, боль и горечь еще не ушли, но радость, что Билли со мной, все перевешивала.
Дженни вернулась в Корнуолл. На следующий день, когда пришел Ник, со мной были папа с мамой. Он поинтересовался, как Билли, и я ответила, что отлично. Мама предложила ему кофе, но он поблагодарил и отказался. Ник пришел сообщить нам последние новости и держался довольно официально.
Мы устроились в гостиной, и Ник, подавшись вперед и глядя мне в глаза, сказал, что Хейя умерла.
Новость меня оглушила. Я-то уже привыкла считать Хейю неуязвимой и способной на все. В ней столько упорства и силы духа – как же она могла умереть? Ведь она добилась, чего хотела, – вернула Маркуса. Почему такая внезапная смерть?
– Как так? – только и произнесла я.
Маркус и Хейя, рассказал он, ночевали в каком-то коттедже в Кенте. Маркус вызвал туда полицию. Смерть наступила не по естественной причине.
– Что это означает? – спросила я.
– Причина смерти не установлена. Известно одно: она приняла смертельную дозу медикаментов.
– То есть самоубийство?
– Мы пока не уверены. Как я уже говорил, точная причина не установлена, требуется расследование.
Мои родители заволновались.
– Вы не сказали про Маркуса – он имеет какое-то отношение?..
– Да, не сказал. У нас нет полной картины произошедшего. Известно только, что он там присутствовал.
– У него могут быть неприятности?
– Нужно сначала произвести полное расследование обстоятельств смерти.
– Но Маркуса ведь не обвинят?
Ник сурово взглянул на меня.
– Больше, Кэти, я ничего сказать не могу. Я просто хотел сообщить вам… до того, как вы услышите в новостях.
Значит, Маркус попал в беду, и кошмар еще не кончился. Хейя и мертвая не оставит нас в покое.
Кэти
Год спустя
Ночью мне приснилась Хейя. Она стояла у моей кровати. Я видела ее очень четко: светлые волосы, аккуратно заплетенные французской косой, тонкие черты лица, столь часто мелькавшего перед финскими телекамерами, и тот самый непроницаемый взгляд, который она посылала мне из-за своего стола в редакции.
Я заставила себя проснуться. Мне было страшно. Я пыталась восстановить содержание сна, пока он не канул во тьму. Что делала и говорила Хейя? Увы, подробности забылись. Оставалось только злиться; во рту пересохло.
Почему я никогда не могла разгадать выражение ее лица? Не понимала очевидных вещей. Почему меня не насторожило то, как она при первой нашей встрече, на собеседовании, смотрела на мой живот? Всякий раз, когда я с ней заговаривала, она полностью замыкалась. Я была открытой книгой, а у нее сплошные загадки.
Хейя искусно давала мне понять, что я не безупречна, что мне не хватает утонченности. В первые недели нашего знакомства меня то и дело тянуло чуть ли не извиниться, расположить к себе.
Позже, днем, я вспомнила, что год назад, в этот самый октябрьский день, Хейя умерла. Удивительные вещи творит наше подсознание.
В последний раз я видела ее, когда она пришла в редакцию увольняться. Полная самообладания, элегантная, в строгом черном костюме… Она ушла из журнала, но не ушла из моей жизни. Даже ее смерть принесла нам немало бед.
Полиция провела расследование; на стакане, содержавшем смертельный напиток, нашли отпечатки и Маркуса, и самой Хейи. Пособничество самоубийству – преступление, и Маркуса теперь судят за то, что он помог ей умереть. Мы не живем вместе. Я каждый день прихожу на процесс, стараюсь поддержать его в этом страшном испытании.
Работаю я теперь дома. После похищения Билли я отказалась от должности редактора журнала. Не задумываясь и без малейшего сожаления: не хочу больше оставлять сына с чужими людьми. К удивлению, Филип пошел мне навстречу и согласился, что готовить статьи для путеводителя я могу и дома.
Только на время процесса над Маркусом я попросила Фрэн посидеть с Билли. Скоро она придет, и мне нужно вставать.
Я поставила чайник, умылась и быстро оделась. Билли спал, и я не стала его будить. Я впустила Фрэн, угостила ее чаем и поспешила в суд.
Последние три дня в суде мне дались нелегко – каково же было Маркусу? Вид у него невозмутимый, почти безмятежный. Можно подумать, судят не его. Никто из близких не приехал его поддержать. Никто. Приехали мать и отец Хейи; они здесь уже целую неделю. Отец очень переживает и не раз плакал во время заседания. Мать держится хладнокровно. Она, как и ее дочь, напоминает снежную королеву. Роберт Мирзоев тоже здесь, сидит рядом с ними.
СМИ, особенно финские, уделяют процессу большое внимание. Хейя была важной персоной, можно сказать, лицом финского новостного канала, и умерла при загадочных обстоятельствах. Я каждый вечер смотрю новости по Интернету. В Финляндии вокруг имен Хейи и Маркуса уже вырастают легенды. Как же – красавица-блондинка, телеведущая, умирает в возрасте тридцати пяти лет, а ее возлюбленный, левый радикал, оказывается на скамье подсудимых. Подавалось это так: Маркус – благородный человек, который из любви к Хейе помог ей умереть, а теперь стал жертвой несправедливой юридической системы. Финская съемочная бригада не пропускает ни дня; даже судья однажды разгневался на этот, как он выразился, «телецирк».
Сегодня обсуждается болезнь Хейи. Когда врач рассказывал о симптомах и протекании ее страшной болезни, отец Хейи плакал, не переставая. У меня появилась надежда на лучший для Маркуса исход, – показания врача давали убедительный мотив для суицида. К моменту самоубийства у Хейи развилась катастрофическая мышечная дистрофия. Все хорошо поняли, что Хейе приходилось строго регулировать свою жизнь – так почему бы не урегулировать и смерть, не выбрать время и способ? Она легко могла сделать все сама –