Великодушие это было тем более удивительно и тем более похвально, что дон Руис, как мы уже упоминали, никогда не проявлял к сыну горячей отеческой любви.
После ухода доньи Мерседес в комнату вошел слуга, давно живший в доме; он принес медное позолоченное блюдо, разрисованное в арабском вкусе, с печеньем, фруктами и вином.
Верховный судья отстранил блюдо рукой, зато донья Флор с непосредственностью, присущей птицам и детям, всегда готовым полакомиться угощением, разломила алый сочный гранат и омочила губы, да позволено нам будет сказать, еще более свежие и алые, чем сок граната, в жидком золоте, что называется вином херес.
Спустя четверть часа донья Мерседес вернулась, вернее, приоткрыла дверь, пригласив гостей следовать за нею.
Свою спальню она отвела донье Флор, а дона Иньиго устроили в спальне своего мужа.
Ни дон Иньиго, ни донья Флор и не подумали извиняться за то беспокойство, которое они причинили в доме дона Руиса: у гостеприимства были свои законы и уважали их и те, кому его оказывали, и те, кто его оказывал. Дон Иньиго и донья Флор поступили бы так же, если б им пришлось принимать у себя дона Руиса и донью Мерседес.
Пока донья Флор устраивалась в комнате хозяйки, дон Иньиго вошел в комнату дона Руиса, сбросил дорожные одежды и переоделся, торопясь к королю.
Мы уже видели, как он шел в свите дона Карлоса по площади Лос-Альхибес, видели, как он подошел к дону Руису, чтобы сообщить о своем приезде.
Нам уже известно, что придверник призвал к королю верховного судью Андалусии и что только тогда дон Руис узнал о назначении своего друга, еще неизвестном остальным.
Дон Руис вернулся домой в таком мрачном расположении духа, что жена, издали увидев его, не посмела показаться ему на глаза, она удалилась к себе в комнату, находившуюся над ее прежней спальней, наказав старику-слуге Висенте подождать хозяина, сообщить ему о переменах в доме и проводить в комнату, предназначенную для него.
Король был беспощаден, отослав его к верховному судье, и дон Руис считал, что даже влияние самого дона Иньиго не поможет добиться помилования сыну.
Едва взглянув на застывшее, холодное лицо молодого короля, можно было понять, что за его мраморным лбом — вместилище своеволия и упорства; поэтому запоздание дона Иньиго ничуть не удивило хозяина дома, зато он был изумлен, когда появилась донья Флор; сияя от радости, она распахнула двери в его комнату и комнату его жены и закричала, обращаясь то к донье Мерседес, то к дону Руису:
— О, скорей сюда! Пришел отец и возвестил от имени короля дона Карлоса о помиловании сеньору дону Фернандо!
Все собрались в зале.
— Добрая весть! Добрая весть! — воскликнул дон Иньиго, увидев хозяев. — Отворите же дверь счастью, ибо счастье следует за мною.
— Оно будет особенно желанным гостем, поскольку уже давно не посещало этот дом, — отвечал дон Руис.
— Велико милосердие Господне, — с благоговением промолвила Мерседес, — и даже, сеньор, если б я была на смертном одре, не видя того гостя, о ком вы возвещаете, я все же надеялась бы, что он явится вовремя и будет со мной при моем последнем воздыхании.
Вот тогда-то дон Иньиго и рассказал о необычайном происшествии во всех подробностях — и о том, как король сурово отказал ему, и о том, как, очевидно, ответил согласием на такую же просьбу девушке-цыганке, которая, упав на колени, подала ему перстень и пергамент.
Донья Мерседес (для нее как для матери была полна значения каждая мелочь, касающаяся ее сына), не знавшая о том, что рассказал дону Руису дон Иньиго, — о том, как накануне Сальтеадор захватил в плен дона Иньиго и его дочь, — стала допытываться, что это за цыганка.
Тогда донья Флор, взяв ее за руку, произнесла то слово, которое донье Мерседес было так отрадно слышать:
— Пойдемте, мама!
И женщины ушли в комнату доньи Мерседес.
Чтобы, насколько возможно, смягчить тягостный рассказ, донья Флор опустилась на колени перед матерью Фернандо, прильнула к ней и, глядя ей в глаза, сжав ее руки, поведала со своей обычной чуткостью и сердечностью обо всем, что приключилось с нею и отцом в харчевне "У мавританского короля".
Мерседес слушала затаив дыхание, с полуоткрытым ртом, вздрагивая при каждом слове, то ужасаясь, то радуясь, то радуясь, то ужасаясь, возносила Богу бесконечную благодарность, когда узнала, что грозный Сальтеадор, о котором ей так часто говорили, не зная, что это ее сын, как о кровожадном, безжалостном убийце, оказался добрым и милосердным по отношению к дону Иньиго и его дочери.
С этого мгновения в сердце Мерседес зародилась нежная любовь к донье Флор, ведь любовь матери — это чудесная неистощимая сокровищница, ибо, отдав сыну всю свою любовь, она готова любить и тех, кто его любит.
И донья Флор, радостная, полная нежности к матери Фернандо, провела вечер, склонив голову на плечо доньи Мерседес, словно на плечо родной матери, а в это время два старых друга прохаживались по аллее перед домом, и вели серьезную беседу о том, что принесет Испании юный король с рыжими волосами и русой бородой, столь мало похожий на своих предшественников — королей кастильских и арагонских.
XXIПОЛЕ БИТВЫ
Пока старые друзья вели беседу, а донья Мерседес и донья Флор молча улыбались друг другу, что было выразительнее самых красноречивых слов, Хинеста, как мы уже упомянули в начале предыдущей главы, шла по горным кручам.
В четверти мили от харчевни "У мавританского короля" путь ей преградили солдаты.
Впрочем, на этот раз она скорее искала их, а не избегала.
— Э, да ведь это красотка с козочкой! — закричали солдаты, увидев ее.
Девушка подошла к офицеру и сказала:
— Сеньор капитан, прочтите-ка эту бумагу.
То был приказ, подписанный доном Карлосом, за его печатью, — о свободе передвижения Сальтеадора.
— Ну и дела! — буркнул офицер. — Чего ради тогда сожгли лес на семи-восьми льё и погубили четырех моих парней!
Затем офицер снова прочитал приказ, будто не поверив своим глазам, и обратился к девушке, принимая ее за обычную цыганку:
— Ты что же, берешься отнести бумагу туда, в его убежище?
— Берусь, — отвечала она.
— Что ж, ступай!
И Хинеста быстро пошла прочь.
— Вот тебе мой совет, — крикнул он ей вдогонку, — сразу скажи ему, кто ты и с какой пришла вестью, а то, пожалуй, он встретит тебя так же, как встретил моих солдат!
— О, мне бояться нечего, он меня знает, — ответила Хинеста.
— Клянусь святым Иаковом, вряд ли стоит хвастаться таким знакомством, красотка!
И офицер, махнув рукой, разрешил ей продолжать путь.
Хинеста была уже далеко.
Она шла к пожарищу, окутанному дымом, той же дорогой, которая вывела ее из пылающего леса, держась усеянного камнями русла бурлящего потока.
Вскоре она оказалась у водопада.
Козочка, бежавшая впереди, вдруг испугалась чего-то и попятилась.
Хинеста подошла ближе.
Ее глаза, привыкшие к темноте, почти так же хорошо видели ночью, как и днем, и теперь она различала во мраке чей-то труп.
То было тело первого солдата, упавшего в пропасть.
Девушка метнулась вправо, но споткнулась о труп второго солдата.
Она бросилась вперед, и ей пришлось перешагнуть через труп третьего.
Она не могла ни о чем спросить у смерти; но само это гробовое молчание сказало ей о том, что здесь произошла схватка, и схватка жестокая.
Неужели с Фернандо что-нибудь случилось?
Она чуть было не позвала его, но рассудила: шум водопада заглушит ее голос, а если услышит Сальтеадор, то, пожалуй, услышат и те, что его осаждают.
Молча и стремительно подбежала она к отвесной скале: если взобраться на нее — можно попасть в грот.
Лишь фея или ангел могли одолеть такой подъем.
Но Хинеста взлетела по нему, словно быстрокрылая птица.
Вот она коснулась ногой уступа у самой пещеры и прижала руку к сердцу. Казалось, оно сейчас выпрыгнет из груди.
И тут она позвала Фернандо.
Хинеста почувствовала, что от тревоги капельки пота увлажнили ее волосы.
Свежий ветерок — такой сквозит из полуоткрытой двери — леденил ей лоб.
Она позвала еще раз.
Даже эхо не откликнулось.
Ей показалось, что в глубине грота виднеется отверстие — прежде его не было.
Хинеста зажгла светильник.
Из зияющего отверстия, как обычно из глубин, доносились какие-то странные звуки; жутко становилось не от дыхания живого существа, не от безмолвия смерти, а от этого непонятного шороха.
Она поднесла светильник к темной дыре.
Пламя задуло ветром.
Хинеста снова зажгла светильник и, заслоняя огонь ладонью, пошла из первого грота во второй.
Козочка не пошла за ней и осталась по эту сторону отверстия, дрожа и блея от страха.
Огромная куча земли, лежавшая во втором гроте, подсказала ей, что работу по соединению пещер если не начал, то довершил Фернандо.
Она стала тщательно осматривать стены.
Вдруг девушка поскользнулась, ступив в жидкую грязь.
Посветив на пол пещеры, Хинеста увидела, что весь он пропитан кровью.
Она чуть не уронила светильник, но, собравшись с духом, подняла его повыше, чтобы осветить весь грот.
Какая-то мохнатая громада чернела в углу.
До девушки донесся острый запах, свойственный хищному зверю.
Видно, этот запах и напугал козочку.
Хинеста подошла к мохнатой громадине, лежавшей без движения.
Девушка узнала большого черного медведя — обитателя гор.
Она наклонилась над ним и осветила его: медведь был мертв.
Кровь еще текла из глубокой раны в груди — как раз на месте сердца.
Цыганка расхрабрилась и дотронулась до медведя: он еще был теплым.
Значит, сражение произошло не больше часа назад.
Она начала понимать, что случилось, пока ее не было.
В судорожно сжатых когтях зверя остался клок ткани, вырванной из плаща Фернандо.
Значит, Фернандо боролся с ним.
Да и кто, кроме Фернандо, мог бы одолеть такого противника?