— Какие же это обстоятельства? — спросил дон Фернандо, проводя рукой по лбу, чтобы отереть выступивший пот.
— Отец той, кого я люблю, друг вашего отца, а вы, милый Фернандо, появились сегодня, словно мой ангел-хранитель.
— Ну, а дальше?
— Ваш отец предложил ему гостеприимство, поэтому…
— Значит, та, которую вы любите… — проговорил Фернандо, стиснув зубы от ревности.
— Да неужели вы не догадываетесь, любезный друг?
Дон Фернандо оттолкнул того, кто так неудачно выбрал время, чтобы назвать его другом.
— Ни о чем я не догадываюсь, — оборвал он с мрачным видом, — извольте сказать мне всё. Как зовут вашу любимую, дон Рамиро?
— Неужели надо называть имя солнца, когда вы чувствуете его теплоту и ослеплены его лучами? Поднимите глаза, дон Фернандо. Да сможете ли и вы вынести вид светила, испепеляющего мое сердце!
Дон Фернандо поднял глаза и увидел донью Флор: чуть наклонившись, она стояла у окна и смотрела на него, ласково улыбаясь. Ей, казалось, достаточно было, чтобы дон Фернандо ее увидел: обменявшись с ним быстрым взглядом, она откинулась назад, и окно со стуком захлопнулось.
Но хоть окно и закрылось очень быстро, из него успел вылететь цветок.
То был анемон.
XXVАНЕМОН
Молодые люди кинулись поднимать случайно оброненный или брошенный намеренно цветок.
Дон Фернандо был ближе к окошку и взял его.
Дон Рамиро протянул руку и сказал своему другу:
— Благодарю, любезный Фернандо! Отдайте-ка мне цветок.
— Почему же? — спросил Фернандо.
— Да ведь его бросили мне.
— Кто вам сказал?
— Никто, но кто скажет иное?
— Тот, кто не побоится прямо сказать вам об этом.
— Кто же?
— Да я.
Дон Рамиро с изумлением взглянул на дона Фернандо и только сейчас заметил, как он бледен, как судорожно сжаты его губы.
— Вы? — переспросил он, отступая на шаг. — Почему же вы?
— Потому что ту, кого вы любите, люблю я.
— Как, вы любите донью Флор? — воскликнул дон Рамиро.
— Да, люблю, — повторил дон Фернандо.
— Где вы ее видели прежде и давно ли узнали? — спросил, тоже побледнев, дон Рамиро.
— Вас это не касается!
— Но ведь я люблю ее уже больше двух лет!
— А я, быть может, люблю ее только два дня, но за это время достиг большего, чем вы за два года!
— Докажите это, дон Фернандо, или я во всеуслышание заявлю, что вы хвастун и пятнаете имя молодой девушки.
— Вы говорили, что скакали от Малаги до Гранады впереди нее, не правда ли?
— Да, говорил.
— Вы проехали мимо харчевни "У мавританского короля"?
— Даже останавливался в ней.
— Там вы заказали обед для дона Иньиго и его дочери, воскурили благовония и оставили букет.
— Да.
— В букете был цветок анемона.
— Ну а дальше?
— Цветок она подарила мне.
— Подарила? Своей рукой?
— Да, подарила. И вот он здесь, на моем сердце, он уже увял, как увянет и этот…
— Вы сами взяли цветок из букета без ее ведома или подняли на дороге — вероятно, она уронила его нечаянно, признайтесь же в этом, и я вас прощу.
— Прощение я принимаю только от Бога и от короля, — гордо ответил дон Фернандо, — и повторяю: цветок она мне подарила.
— Лжете, дон Фернандо, вы украли первый цветок, как украли и второй.
Дон Фернандо с яростным возгласом выхватил шпагу, швырнув к ногам дона Рамиро анемоны — увядший и свежий.
— Что ж, все равно — подаренные или украденные, вот они оба на земле. Тот, кто через пять минут останется жив, поднимет оба.
— Отлично! — крикнул дон Рамиро, отступив на шаг и в свою очередь выхватив шпагу. — Такой уговор мне по душе.
Затем он обратился к дворянам, прогуливавшимся по площади: обнаженные шпаги, блеск лезвий привлекли их любопытство.
— Послушайте, сеньоры! Подойдите ближе, нельзя сражаться без свидетелей. Если дон Фернандо убьет меня, пусть все знают, что он убил меня в поединке, а не так, как, по слухам, убил дона Альваро.
— Пусть подойдут, — согласился дон Фернандо, — ибо, клянусь Богом, дон Рамиро, они увидят нечто заслуживающее внимания.
И молодые люди, стоя в пяти шагах друг от друга, опустили к земле шпаги и ждали, когда их окружат зрители.
Круг образовался, и кто-то сказал:
— Начинайте же, сеньоры!
Вода устремляется вперед, прорывая плотину, не с такой быстротой, с какою молодые люди бросились навстречу друг другу. И тут раздался крик; он несся из окна, закрытого жалюзи; крик этот заставил противников поднять головы, но не остановил их, а придал поединку большее ожесточение.
Дон Фернандо и дон Рамиро слыли не только самыми храбрыми, но еще и самыми искусными дуэлянтами, и ни тот ни другой не имели в этом отношении соперников во всей Андалусии. И вот теперь каждому попался достойный противник — им пришлось сражаться друг с другом.
Итак, как и обещал дон Фернандо, зрелище заслуживало внимания собравшихся дворян.
В самом деле, шпаги скрестились стремительно, яростно, и чудилось: металл исторгает искры, будто обуреваемый теми же страстями, что и люди, державшие шпаги. Искусство фехтования, ловкость, сила проявились во всем блеске за несколько мгновений первой схватки, причем ни один из противников не отступил ни на шаг, стоя неподвижно, как те деревья, в тени которых они сражались; казалось, опасность миновала и зрители наблюдают не ожесточенный поединок, а как бы присутствуют в оружейном зале, где молодые люди упражняются в фехтовании на учебных рапирах. Кроме того, говоря правду, такие поединки были в духе того времени, и редко вечера проходили без представлений, подобных тому, что сейчас давали дон Фернандо и дон Рамиро. Перерыв был кратким. Соперникам надо было перевести дух, но, несмотря на выкрики зрителей: "Не нужно торопиться! Отдохните!" — они еще яростнее бросились друг на друга. Но только шпаги скрестились, как раздался взволнованный голос:
— Перестаньте, дон Фернандо, перестаньте, дон Рамиро!
Все обернулись в ту сторону, откуда прозвучали эти слова.
— Дон Руис де Торрильяс! — закричали, расступаясь, зрители.
И дон Руис очутился посреди крута, как раз там, где стоял его сын.
Разумеется, его предупредила донья Флор, и он прибежал, чтобы разнять сражавшихся.
— Перестаньте! — властно повторил он.
— Отец!.. — возразил дон Фернандо нетерпеливо.
— Сеньор!.. — произнес дон Рамиро почтительно.
— Я не могу приказать дону Рамиро, — сказал старик, — но вам, дон Фернандо, могу, — вы мой сын, и я вам приказываю: перестаньте!
— Перестаньте, сеньоры! — поддержали зрители.
— Защищайтесь, защищайтесь, дон Рамиро! — бросил Фернандо.
— Вот как, негодяй! — крикнул дон Руис, ломая руки. — Не можешь побороть свои роковые страсти! Вчера помилованный за дуэль, сегодня совершаешь то же преступление!
— Отец, отец, — бормотал дон Фернандо, — прошу вас, не мешайте.
— И это происходит здесь, посреди улицы, при свете солнца! — продолжал дон Руис.
— Почему же не драться здесь, посреди улицы, при свете солнца, если тебя унизили? Они были свидетелями оскорбления, нанесенного мне, пусть станут и свидетелями отмщения.
— Вложите шпагу в ножны, дон Фернандо!
— Защищайтесь! Защищайтесь, дон Рамиро!
— Значит, ты отказываешься повиноваться?
— Уж не думаете ли вы, будто я позволю, чтобы меня лишили чести, той чести, которую вы сами вручили мне, как ваш отец унаследовал ее от своих предков?
— О, если б ты сберег хоть каплю того, что я передал тебе! — воскликнул дон Руис.
И, обратившись к дону Рамиро, он проговорил:
— Сеньор дон Рамиро, поскольку у моего сына нет ни малейшего уважения к сединам и дрожащим рукам отца, обращающегося к нему с мольбой, послушайтесь меня вы и покажите тем, кто нас окружает, что чужой оказывает мне больше уважения, чем сын.
— Верно, верно, дон Рамиро, послушайтесь, — поддержали старика зрители.
Дон Рамиро отступил на шаг, опустил шпагу и поклонился.
— Вы хорошо сделали, сеньор дон Руис де Торрильяс, обратившись ко мне, — сказал дон Рамиро, — и вы хорошо поступили, оказав мне доверие, сеньоры. Земля велика, горы безлюдны, и я встречу своего противника в другом месте.
— Э-э, да вы ловко скрываете трусость, — громко заявил дон Фернандо.
Дон Рамиро, уже вложивший шпагу в ножны и отступивший на два шага, обернулся, и шпага снова сверкнула у него в руке.
— Скрываю трусость? — воскликнул он.
Раздался ропот; зрители осуждали дона Фернандо, и двое из них — или всех старше, или всех благоразумнее — бросились к противникам, чтобы прекратить схватку, но дон Руис жестом попросил их отступить.
Оба дворянина молча подчинились.
Снова раздался звон стали.
Дон Руис приблизился к сыну на шаг.
Дон Фернандо стиснул зубы, побледнев от гнева, его глаза сверкали, и он напал на своего противника, словно обезумев от ярости, которая могла бы, пожалуй, подвести менее искусного фехтовальщика.
— Безумец, — сказал старик, — чужие слушаются меня и мне повинуются, а ты продолжаешь идти наперекор моей воле, не желаешь со мной считаться!
С этими словами дон Руис взмахнул палкой и гневно воскликнул, причем глаза его сверкнули, как у юноши.
— Видит Бог, ничто не помешает мне при всех научить тебя покорности!
Не отводя шпагу от шпаги противника, дон Фернандо полуобернулся и увидел, что отец поднял палку; его бледные щеки вспыхнули — казалось, вся кровь бросилась ему в голову.
Лицо старика выражало почти что ненависть; такое же выражение появилось на лице сына.
Казалось, попади неосторожный прохожий под двойную молнию их взглядов, он был бы испепелен.
— Берегитесь, отец! — крикнул молодой человек дрогнувшим голосом, качнув головой.
— Шпагу в ножны! — вновь приказал дон Руис.
— Сначала опустите палку, отец!
— Повинуйся, несчастный, я приказываю тебе!
— Отец, — пробормотал сын, покрываясь смертельной бледностью, — уберите палку, иначе, клянусь Богом, я дойду до крайности.