может, или другая какая, одна из них). А к тому времени, когда мужчина появился из проема, чтобы поприветствовать их — невысокий парень: широченная улыбка под забавными рыжеватыми усиками, — Пол успел заметить, что они всего футов восемь или девять высотой, эти ширмы или что это (потому как их тут полно, теперь я их вижу — все стоят под разными углами, друг друга слегка перекрывают; боже — вы только посмотрите: у них у всех к низу колесики приделаны). Где-то высоко, в милях от пола должен быть грандиозный сводчатый потолок — как везде в этом здании. Так почему я его не вижу?
— Привет-привет. Заходите. Прошу прощения — вы стучали? Вечно мы не слышим, когда стучат. Особенно если радио играет. Мы, в общем-то, со стуком не особо заморачиваемся. Вы новички, верно? Знаете — мы все здесь невероятно дружелюбны. Открыты. Заходите без разговоров. Так повсюду в Печатне. Хотите чего-нибудь — хотите повидаться с кем-нибудь, например, — и просто заходите. Прошу прощения, гм, — заболтался. Кстати, меня зовут Майк. Заходите, заходите. А вас как зовут?
— Пол, — сказал Пол. — Я Пол — а это Бочка. Приятно познакомиться.
— Взаимно. Проходите, оба. Проходите и поздоровайтесь с Уной.
Пол с радостью поступил, как было велено. Все трое поминутно сталкивались, сопровождая это полузадушенными извинениями — или нередко лишь кашлем или чахлыми смешками, поскольку маленькая и тесная прихожая вела в очень узкий коридор — который, судя по всему, тоже был построен из этих странных старых ширм, — и пока Пол отмечал приглушенные охристые обои с цветочками и очень блестящие, коричневые, как патока, деревянные стенные панели (по всему низу, аккурат над колесиками), и даже — о да, вы гляньте, — рейку для картин, на которой висела старая хромолитография (угадайте, кого) Уинстона Черчилля при полном, блин, параде (в резной ореховой рамочке и на цепочке)… пока Пол дивился на все эти сюрпризы — которые ему нравились, взаправду нравились — он одновременно ломал голову над тем, как, блин, так получилось, что здесь так чертовски темно. А потом, довольно неожиданно (по мнению Бочки, давно было пора) они оба очутились почти в самом центре уютной тесной гостиной, каких давно уже не бывает — примерно четырнадцать на двенадцать, прикинул Пол, и все, — а на маленькой бежевой софе, обитой, похоже, мокетом с ледериновым узором,[15] довольно ловко примостилась, очевидно, эта самая Уна. И, слава богу, она оказалась неожиданно нормальной (потому что, скажу я вам, будь она одета в ночнушку, пожарную каску, одной рукой держи щит с возлюбленным нашим флагом, а другой воинственно потрясай трезубцем, Пол, если честно, не слишком бы удивился — потому что, слышь: уж не знаю, заметил ли Бочка, но здесь как будто петля во времени, как будто в проклятое Средневековье забрел, или вроде того).
— Что за место! — восклицал Пол голосом, полным редкой и невинной радости, которая искренне обуревала его. — Но как получилось, что здесь так темно, Майк? Здорово, Уна, — как дела, подруга? Все в порядке?
— Это Пол, — сообщил ей Майк.
Уна засмеялась и сказала:
— Привет, Пол, — спасибо, в порядке, а у тебя как?
И Пол все кивал и твердил «Да, да» в ответ, но чтоб его черти взяли, если он понимал, что вызвало у Уны этот сальный смешок. Впрочем, не важно; нормальный смешок — немного грязный, но это как раз неплохо.
— А это, — улыбаясь, продолжал Майк, — Бочка. Бочка, это моя жена Уна. Обожаю гостей.
— Почему тебя зовут Бочкой? — поинтересовалась Уна. — Тебя всегда так звали? Потому что ты ведь не такой, а? Не толстый.
— Ну да… — начал Бочка. Он думал было затянуть обычную песню про «Ну, знаете, забавно, но в школе меня обычно называли…», но потом решил: да какого черта? А? В чем, блин, тут выгода? А?
— Это место! — снова начал Пол, широко раскрыв глаза и впитывая окружающее.
— Нравится? — спросил Майк. — Я знаю, некоторые люди считают его довольно, ох, — странным. И правильно делают, разумеется. Мы такие и есть. Нам так нравится. Свет — ты спрашивал про то, что здесь относительно темно, да? Если посмотришь поверх этих наших самодельных стен, — увидишь. Видишь их? Очень эффективные. И к тому же скрадывают высоту.
Теперь, когда глаза Пола вполне привыкли к мягкому и вообще-то весьма уютному полумраку, он сумел — раз уж Майк их упомянул, — вроде как различить что-то, да — что-то вроде офигенно огромной колонии летучих мышей-вампиров, висящих высоко в стропилах примерно в полумиле от пола. Майк скромно смотрел в пол (теперь, когда его блестящая уловка выплыла наружу), но рот его, тем не менее, перекосило ничем иным как гордостью вперемешку с очевидным возбуждением при мысли о том, что Пол, быть может, тот самый человек, который сумеет искренне и глубоко оценить все то, что Майк тут сделал.
— Светомаскировочные шторы, — просто сказал он.
Пол еще раз посмотрел на них, после чего опустил взгляд и взглянул Майку в глаза.
— Да ты смеешься… — осторожно сказал он. — Светомаскировочные шторы? Да нет — ты меня разыгрываешь, верно?
— Боже. — Уна хихикнула. — Если ты думаешь, что это странно… Иисусе.
— Настоящие, честное слово, — сказал Майк. — То, что доктор прописал. Их до сих пор продают в таких здоровых рулонах, надо только места знать. К сожалению, некоторые чуть-чуть побурели. Что ж — им шестьдесят лет с гаком, в конце-то концов.
— Как и почти всему здесь… — сказала Уна таким тоном, что Пол обернулся. Все еще довольно озорным, довольно вызывающим был он, ее голос, но не знаю… по-моему, она говорила чуток печально.
— Может, присядете? — предложил Майк, вытаскивая пару стульев с прямыми спинками из-за тяжелого квадратного обеденного стола с витыми ножками и толстыми перекрестьями распорок. — Это что-то вроде… полагаю, миссии. Просто мы решили, что в мире времен Второй мировой — ну ладно, в Англии, — несмотря на все опасности и лишения, было намного лучше жить. Тогда были ценности, понимаете? И каждый знал свое место в обществе. Тогда было чувство семьи.
— Просто… — вставила Уна. — Майк, может, заваришь нам чаю?
— Просто, да, — согласился он. — Чай. Хорошая мысль. Чаю, Пол? Бочка? Да? Великолепно. И поэтому я — мы — начали, гм, — ну, в общем, воссоздавать его. Насколько это в наших силах. Я собирал все эти вещи, ох, — уже многие, многие годы. Десятилетия. Раньше их везде было полно, знаете ли. Когда-то. И очень дешево.
— Да, — пробормотал Бочка. — Неудивительно.
— Но теперь они довольно редки — ну, некоторые, — словно защищаясь, добавил Майк.
— Да, — согласился Пол. — Прекрасный пример — стул, на котором я сижу. Фиксированная цена, ага? Одобрен правительством. Приятный запах воска и все прочее.
Майк и Уна пораженно уставились на него, а затем друг на друга.
— Верно, — согласился Майк довольно громко, довольный до того, что пока не находил слов, дабы это выразить. — У них у всех оригинальные ярлыки внизу сохранились, можете посмотреть.
— Волшебно, — подтвердил Пол. — Верю на слово. Да, кстати, — я сам увлекаюсь дизайном. Прочитал пару-тройку книг, так, нахватался по чуть-чуть там и сям. И — вы уж не теребите бедолагу Бочку, ладно? В душе он парень неплохой, но не отличит комод Людовика Пятнадцатого от ящика для чая, да, Бочка? Прошу прощения за мой как его там…
Бочка скорчил рожу и шмыгнул носом.
— По мне, стул есть стул. У тебя часом не найдется сигаретки, Майк? У меня как раз кончились. Ну да, я знаю, это против правил и так далее, но мне позарез нужна пара затяжек, чесслово.
Майк нервно глянул на Уну, она задержала его взгляд на какую-то секунду, затем расширила глаза. Майк заметно расслабился (теперь, когда она все одобрила) и весьма заговорщицки сообщил Бочке:
— У нас где-то лежат «Вудбайнс».[16]
— Да ну? — удивился Бочка. — Не знал, что их еще выпускают. Погодите, они разве не военных времен? Их давно уже нету.
Майк и Уна дружно засмеялись над подобной нелепицей.
— Нет-нет, — уверил его Майк, роясь в среднем ящике почти черного буфета якобы времен Якова I. А затем, предлагая им закурить, он довольно извиняющимся тоном добавил: — Ну, сама пачка — да. Подлинная, года 1940-го, может, — но сигареты внутри свежие. Ну — относительно. Не то что бы мы их сами курили. Это вроде как реквизит. К тому же — нам не нравится, если честно… нарушать какие бы то ни было, гм, предложения Лукаса о том, как мы все должны себя здесь вести. Он был так добр к нам — нам кажется, это неправильно, понимаете, — ну, идти против него в мелочах. Когда он так много дает.
— Думаете? — уточнил Бочка, вытягивая эту чертову крошечную сигаретку из болотной выдвижной пачки на десяток, — и быстро ее зажег, прежде чем Майк, господи всемогущий, ну не знаю — успел вообразить себе Пресвятую Деву Лукаса или еще чего в этом роде, и предложить ему «Вудбайнс» с видом обреченной жертвы (говорю вам — он вот-вот самобичеванием займется).
— Даже наши светомаскировочные шторы, если честно, — поблажка со стороны Лукаса, потому что нигде больше нет штор, таково правило. Нам он сделал послабление, потому что снаружи их совсем не видно, понимаете? Окна просто темные, как и все остальные. Нам повезло, да.
Бочка кивнул:
— А я-то хотел розовые в клеточку и с оборочками занавесочки в будуаре — конец, значит, моим планам, да?
— Ха! Не обращайте на него внимания, — засмеялся Пол. — Он не виноват, что такой безнадежный невежда. Ты ведь невежда, а, Бочка? Ничего не поделаешь, ты ни черта не знаешь вообще ни о чем. Сказать тебе, чё я думаю, Майк, — я думаю, ты стоящую вещь тут учинил, парень. Блеск. А стенки эти — вы что, их поставили, потому что в те дни комнаты были маленькие, да?
— В точку. Лукас не потерпел бы никаких настоящих перестроек здесь, и я полностью его понимаю. Но таких особнячков тридцатых годов, какой мы стремились воссоздать — штук шесть напихать можно в то пространство, что он нам отвел. Большую часть мы вообще не используем, ужасное расточительство, я считаю, но что поделаешь. И вся обстановка, разумеется, — она вся масштабирована. Иначе совсем бы потерялась. Однако