мясистые, настаивала Уна в прошлый раз, по сравнению с ее икрами или крошечными сиськами) маячила у них над головами, ее ошеломительно длинный и заостренный, влажно блестящий язычок мелькал между черными, припухшими, словно от пчелиного укуса, губами со скоростью и четкостью ротационного поршня. Лихорадочное пятно рук раскачивало обнаженные груди вверх-вниз, будто она изо всех сил старалась избавиться от них навсегда — а затем ее глаза распахнулись в огромные белые озера совершенного и немого удивления, когда сонный мужик с унылыми усами принялся усердно долбить ее откуда-то сзади. И пока он это делал (пока он занимался своим делом), увенчанные длинными ноготками пальцы Уны осторожно крались в глубинах одеяла, и сейчас как раз добрались до ширинки Майковых темно-серых фланелевых штанов с рисунком «куриная лапка», а потом ловко и очень привычно порылся вокруг каждой пуговички. Майк навалился на плечо Уны, постепенно нашаривая дорогу через и под каждый слой ее лимонной «двойки», неуклонно приближаясь — продвигаясь вперед с неослабным стремлением побороть многочисленные петли и крючки, прочно пришитые к телесного цвета корсету с поясом для чулок фирмы «Плейтекс» (он действовал хладнокровно и осторожно, едва касаясь, точно Раффлс[74] или человек, сведущий в разминировании). Майк ахнул, когда рука Уны еще больше оживилась — а сейчас он ощутил вес груди номер один, вывалившейся прямо в его подставленную влажную ладонь. Усатый мужик, похоже, готов был поглотить их, а смело остриженная женская голова уже целенаправленно качалась туда-сюда в районе его паха, словно озверевший пневматический молоток, или, может быть, оголодавшая ворона (и пышные заросли там, похоже, совершенно ее не волновали). А потом Майк сказал: ах! Ах! — сказал Майк, и Уна, да, Уна, она сказала: оох. Оох, сказала Уна и задрожала, а все тело Майка стало тугим и жестким, он зажмурился (так, что больше не видел мужика с усами, он широко открыл рот и молча орал то ли от боли, то ли от наслаждения), и между задышливыми вздохами Уна шептала ему: сестры Эндрюс, сестры Эндрюс — о боже, Майк, давай — подумай об этом, подумай о ней сейчас — сестры Эндрюс сестры Эндрюс сестры Эндрюс — ааааах!.. Тихонько закончила она в тот самый миг, когда Майк сказал «боже», выгнулся под ней и жестко вжался в настойчиво снующие пальцы. Он кончил, когда она содрогнулась — хотя и не одновременно со стриженой женщиной и усатым мужиком, которые тоже закончили свои дела и теперь совершенно откровенно и с пугающей быстротой вытирали рабочие поверхности. Затем женщина — по-прежнему обнаженная — рассыпалась серией стремительных и очень милых реверансов, а парень подле нее отвешивал частые и энергичные поклоны, точно свихнувшийся посол, одержимый дипломатическим протоколом. Проектор трещал все быстрее, этот грохот, быть может, озаботил бы того, кто совершенно незнаком с причудами и капризами механизмов, — но Майк и Уна, они не только на этом собаку съели. Затем совершенно внезапно шум и свет исчезли, и Майк и Уна вновь оказались бок о бок в тишине и темноте. Она поцеловала его в нос. А потом возбужденно зашептала:
— Ты это сделал? Ты это сделал, Майк? Сделал? Подумал о ней? Ты о ней подумал?
Он длинно, с низким скрежетом, выдохнул из самых глубин своего существа.
— Да, — едва расслышала она. — Сделал. Я сделал. Я сделал это.
Джейми время от времени поглядывал на Тедди за столом — сидит себе и стучит по клавишам огромной старой пишмашинки, вроде бы не обращает внимания на болтовню Джейми и Джуди. Поначалу, если честно, Джейми совсем не нравилось, что Тедди вообще там сидит, — но потом он подумал: нет, это просто-напросто глупо. Правда ведь глупо? И неправильно. Ну то есть — да, я говорю с Джуди о, ну — очень интимных вещах, но что с того, если Тедди примет в этом участие, в самом деле? Мы все участвуем, так? Каждый из нас. Да. В этом-то и весь фокус. Мм — пожалуй, это правильно. Впрочем, говорю же — да посмотрите вы на него: сидит себе и шлепает по клавишам, уж не знаю, что он там печатает. Ему плевать, о чем мы говорим: вряд ли хоть слово расслышал.
— Ну, я думаю, — сказала Джуди, опуская чашку, — что это совершенно замечательная идея, Джейми. Как ты считаешь, Тедди? Замечательная?
— Замечательная, — немедленно и безапелляционно согласился Тедди.
Автоматическая реакция? Очередной рефлекторный ответ посреди бесконечного чемпионата по супружескому пинг-понгу? Или он умудряется печатать и слушать одновременно? Наверное, это возможно. Впрочем, мне все равно; теперь меня больше парит, что этот наш с Джуди разговор может отвлекать Тедди. Хотя, если на него посмотреть, он совершенно не отвлекается.
— Я имею в виду, — продолжала Джуди, — особенно ради малыша, да, Джейми? Бенни. Малыша Бенни. Мило… Так что приводи ее, конечно, если она — сам знаешь, если захочет. Если твоя жена вообще захочет познакомиться со мной…
— О да, конечно, она захочет с тобой познакомиться, — бросился уверять ее Джейми. — Если придет. Я же говорю — когда я звонил, ее не было. Не было дома. Ну — или трубку не сняла. Может быть. Когда услышала мой голос. Я оставил сообщение, может быть, ну не знаю — может, я сглупил, потому что в нем было полно, сама знаешь — эканий и меканий, и заикания, и так далее — потому что я до сих пор не привык, что довольно нелепо — разговаривать с машинами. Иисусе — пора бы уже привыкнуть. Не помню, когда в последний раз звонил кому-нибудь и действительно разговаривал с человеком.
— Я уверена, она ответит, Джейми. Ну конечно, ответит.
— Да-да. Дам ей день или два и позвоню еще раз.
— Это приятно? — спросила Джуди. — Быть отцом? Мне всегда ужасно любопытно, каково это. Воспитывать детей.
— Ну… если честно, я не очень помню, каково это. Столько времени прошло. Да я не так уж и много его, ну, воспитывал — так ты сказала? Да? О. Когда был рядом. Но на самом деле, знаешь, Джуди, — раз ты, ну, понимаешь — раз ты подняла этот вопрос, вроде того. Я вообще-то очень удивлен, что вы с Тедди, ну, понимаешь — что вы с Тедди не, гм, — никогда не…
— О нет. — Джуди улыбнулась, и весьма решительно притом. — Мы не можем, увы. Или надо было сказать «я не могу»? Да, Тедди?
— Да, — ответил Тедди. — Не можешь. В слове «терраса» две буквы «с», да?
— Одна «с», правда, Джейми? Одна «с»?
— Одна, да. Совершенно уверен. И две «р».
— Мм, — задумался Тедди. — Да, насчет двух «р» я и сам сообразил. Ну ладно — пусть будет одна «с».
— Но с Тедди все в порядке, — продолжала Джуди. — Это я не могу. Ведь ты же в порядке, правда, Тедди?
— Я в порядке, — согласился Тедди.
— И, черт возьми, знаешь, — засмеялась Джуди, — худшего момента просто не придумать. Ну, понимаешь — узнать. Нам сказали. Тедди и так был в ужасной депрессии, потому что, ну — оказалось, что это чуточку непросто, найти, ну, понимаешь — действительно хорошую роль, а моя практика была…
— Не мог, — вставил Тедди, — найти никакой роли. Никакой роли, ни хорошей, ни плохой. Эта лента, знаешь… Она еле-еле пишет. Может, у Майка есть другая?.. Запасная. Это же не единственная машинка в его закромах. Вполне может быть.
— В общем, — продолжала Джуди. — Моя практика тоже переживала одну из своих весьма — ну, она была несколько под паром, если ты меня понимаешь.
— Никто не приходил, — сказал Тедди. — Ни души.
— О, Тедди, — обязательно всегда быть таким?..
— Но это же правда. Ты же сама говорила? Тяжелее момента, чтоб узнать про детей, беременность и все такое ни за что не придумать, потому что я не зарабатываю, и ты не зарабатываешь, а то немногое, что у нас есть, я заливаю в свою ненасытную глотку.
— Да… — согласилась Джуди. — Это тоже была проблема. Тедди — алкоголик, Джейми. Не знаю, в курсе ли ты.
Джейми посмотрел на Джуди. А потом посмотрел на Тедди.
— Правда? Нет-нет — я не знал. Даже не предполагал. И что потом, гм, — Тедди? Ты, ну — покончил с этим, да?
— Ха! — сказал Тедди. — Нет-нет — это чистая правда, знаешь ли, что говорят — нельзя покончить с этим навсегда. Никак. Кто был алкоголиком…
— Да, но, — запротестовал Джейми, — твое вино, Тедди… твое вино…
— Ах да, — согласилась Джуди, — но ведь он его не пьет, правда, Тедди? Ты разве не замечал, Джейми? Он, Тедди, никогда его не пьет. Делает, да — раздает всем. Но в рот не берет ни капли, как говорится. Это прекрасно. Я очень им горжусь. Ты меня слышишь, Тедди? Я говорю, что очень горжусь тобой.
— Хорошо, — сказал Тедди. — Спасибо. Где… куда подевался этот чертов знак вопроса?..
— О боже, а в те дни все было просто ужасно, — жаловалась Джуди. — Он был настоящим хроником.
— Ах, вот ты где, сукин сын… Да, был, — со смаком согласился Тедди. — Настоящим полноценным пьяницей. И очень скучным, что неудивительно. Боже — как вспомню все эти кошмарные ночи в бесконечных клубах и барах, среди толпы пьяных кретинов. Люди едва могли говорить, но все время смеялись. Или плакали. Или внезапно пугались и начинали орать кому попало: «Моя сумка! О господи — моя сумка! Где моя сумка?!» А потом кто-нибудь немногим трезвее бормотал ему: «Вот — вот она, твоя сумка. Чё ты психуешь? Вот она, смотри, на полу, она там всю дорогу стоит, тупой ты старый осел». После чего заливший зенки идиот снова впадал в кому, умиротворенный. Я все это знаю, дорогой Джейми, потому что этим орущим дебилом чаще всего был я сам. Моя лучшая роль. Я был в ней совершенно естествен — правда? Джуди?
— Мм, — кивнула Джуди. — Боюсь, что так. Но потом это переменилось. Все переменилось.
— Как именно? — поинтересовался Джейми.
— А как ты, блин, думаешь? — крикнула Джуди. — Лукас. Лукас, разумеется. Как иначе-то? Тедди встретил Лукаса в питейном заведении, правда, дорогой?