Воздух густеет, и мы вязнем в нём, как мушки в янтаре. Дышать тяжело и жарко. К тому же всё онемело. Кажется, живут только глаза, а сама умерла, раздавленная, с приоткрытым ртом.
Между нами возникает – именно так, выходит из воздуха, будто там, за маскирующей шторой, дверь, – человек в белоснежной сутане. Дракон на кокарде его фуражки – серебряный, а не золотой, как у инспекторов и дознавателей.
Седой, а светло-голубые глаза – ледяной водой окатывают, куда девается пыл.
Давление ослабевает, он дёргает на себя плеть Бэзила – не морщась, хватается за огненный «хвост» – и мой кристалл тоже, по мановению пальцев, вырывается из-под ноги, как живой, и прыгает ему в ладонь.
Физически ощущаю, как в камерах осужденные шарахаются прочь. Девочки же наоборот, приникают к решётке, хнычут, лепечут.
А у меня будто язык к нёбу прирос, стою и моргаю.
Плеть сгорает, осыпается пеплом к ногам незнакомца.
Бэзил – на манер рыцарей круглого стола – опускается на одно колено и склоняет голову, говорит в пол:
– Моё почтение, ваша честь.
Тот лишь слегка кивает в ответ.
«Ваша честь» – судья? Спросить не решаюсь, но уверена в догадке.
– Вставайте, старший инспектор, – произносит великодушно.
Бэзил не шевелится, и я понимаю, эти слова – просто формальность.
Незнакомец быстро теряет к нему интерес, зато приобретает ко мне: под его взглядом – как в сканере, и даже ощущаю, как по мне скользит зелёная светящаяся полоска.
Трепещу.
Делаю неловкий реверанс.
– Леди Дьюилли?
Сглатываю, киваю.
– Знал вашего отца. Он известный грешник был. Верно говорят про яблоню и яблочко, – разворачивается, складывает руки сзади в замок, командует строго: – Следуйте за мной. И вы тоже, старший инспектор.
Так и идём: судья впереди, мы с Бэзилом – чуть поодаль и по бокам. Чувствую себя нашкодившей школьницей, которую ведут в кабинет директора. Длинный коридор с горчичными панелями и множеством дверей усугубляет впечатление.
Вообще-то я всегда отличалась примерным поведением, но однажды одноклассники подбили сбежать с уроков. Но больше всех влетело именно мне, потому что не ожидали. А люди сильнее всего злятся на других за обманутые ожидания.
Бэзил время от времени недобро поглядывает на меня и презрительно хмыкает, когда встречаемся глазами.
Накручивает меня, драконит.
У двери кабинета дежурят двое в красных, как у кардиналов, сутанах. Исполнители – низшее звено, занимаются охраной, доставкой. С ними, именно этими, сталкивалась уже на экзекуции. Они узнают и смущаются.
А меня прошивает током. Вздрагиваю, едва не спотыкаюсь. Бэзил подхватывает сзади. Качает головой, недовольный.
Но не злюсь, он ведь тоже, наверное, вспомнил. Выдавливаю улыбку – подбадриваю так.
Он фыркает и отпускает меня.
Исполнители отступают, наклоняют головы, прижимают руки к груди.
– Верховный судья Эйден.
Он проходит мимо, только чуть поводит подбородком, приветствуя. Проскальзываю за ним, Бэзил замыкает процессию.
Кабинет строг, светел, обставлен массивной мебелью. Хозяину под стать.
Судья Эйден садиться во главе длинного стола, нам указывает на стулья. Опускаюсь на самый кончик.
Стол между нами – дорога на эшафот, и ты идёшь, печальный и виноватый, а в конце тебя ждёт кара. А прощения нет. Всё давит на тебя. Наваливается. И уже хочется, чтобы побыстрее свершилась казнь и всё закончилось.
Бэзил расположился напротив.
Мрачный. Прямой. Но ему явно не по себе.
А мне отсюда слишком хорошо заметны мертвенная бледность, капли пота на виске, круги под глазами.
И внутри скребёт тоненько и противно. Должно быть, проснулась вина.
– Итак, – говорит судья, – вы оба нарушили общественное спокойствие. Следует вынести вам приговор и наказать. Судья должен выслушать все версии. И я готов. Весь Эскориал на ушах. Королева-Регент ждёт отчёт. Начнём с вас, миледи.
Глотаю колючий комок. Стискиваю руки перед собой. И судорожно соображаю, с чего бы начать.
Надо рассказать о каждой, вызвать симпатию к ним. Лэсси, Тинка, Зоя, Кэлл. Так и стоят перед глазами.
Лэсси похожа на солнечного зайчика, её легко представить в нарядном платье и белом передничке бегущей по цветущему лугу. А рядом с ней – котёнка, ухоженного, рыжего, с голубым бантом.
Тинка отстранённая. Больше сама по себе. Ершистая. Но ей бы очень пошла улыбка и леденец. На палочке, красный сахарный петушок.
Зоя, малютка Зоя, что так трогательно трёт кулачком глаза. Ей срочно нужна кукла, тряпичная, с болтающимися ножками-верёвочками, пижама с пандами и пушистые тапочки. А ещё её надо на руки и баюкать. Представляю, как будет хохотать.
Кэлл, почти взрослая, раненная в душу, со старыми глазами на юном лице, тонкая до прозрачности. Ей бы сидеть на подоконнике, слушать дождь и музыку, обнимая полупрозрачными пальчиками пузатую кружку с кофе.
Тюрьма сдружила их. Старшие шефствуют над младшими, учатся любить и заботиться. В «Обители лилий» было не до того. Так куда больше ценилась близость к приспешницам тётушки, это могло принести преференции.
Не смотрю по сторонам, утыкаюсь взглядом в столешницу, исследую прожилки на дереве. Умиротворяет и позволяет говорить более-менее спокойно. Хотя, конечно, всё равно срываюсь немного, голос звенит, щёки горят и пересыхает во рту.
Верховный судья Эйден наливает воды в длинный стакан и ставит рядом. Считал, значит, все картинки. Что ж, тем мне проще. Благодарю, пытаюсь улыбнуться, завожу за ухо упрямый локон. Отхлёбываю, становится получше и тогда говорю:
– Им не место здесь. Они ещё дети. Не успели наделать глупостей.
Эйден потирает подбородок, задумчив и, кажется, погрустнел.
– Миледи, скажите, что висит в главной зале Эскориала?
Пытаюсь припомнить. Ах да, тот день, когда меня вели на допрос. Иероним Босх, его картина с постапокалиптическим цветком семи смертных грехов.
И ещё те слова Данте, из которых следует, что мы грешны уже потому, что родились.
Не знаю, говорю ли вслух, или просто громко думаю, но судья отвечает именно на это:
– Вот видите, миледи, греховность присуща человеку при рождении. А вы говорите: они ещё дети! Они невинны! Вы даже представить не можете, какие изощрённые формы принимает грех, чтобы выжить. Но в одном вы всё-таки правы: лишь свет, добро и любовь способны противостоять греху, а их в темнице не взрастить. Мы отпустим девочек. Но вас, моя леди, всё равно придётся наказать за нарушение общественного порядка, третьего интердикта и впадение во грех гнева.
Надо бы испугаться, а я трудом удерживаюсь от того, чтобы не броситься ему на шею и не расцеловать. Но улыбаюсь уж точно во весь рот и не могу перестать.
Однако Эйден тут же забывает обо мне и переключается на Бэзила, который сидел, чуть развалившись, и со скучающим видом слушал мой рассказ.
– Старший инспектор, скажите мне, в чём суть салигияра и каков его долг?
Вот и послушаю, может, и на мои невысказанные вопросы ответит.
– Суть салигияра – любовь, – чеканит Бэзил. Собранный, задумчивый, как на экзамене. – Долг его – хранить мир от грехов и пороков.
– Разве вынимая огненную плеть, вы руководствовались любовь?
– Нет, ваша честь. Не сдержался и позволил ярости взять верх.
–…и едва не покалечил свою подопечную и невесту, – заканчивает судья. – Да и Эскориал бы пострадал. Пожалуй, стоит наложить на вашу плеть ограничения. Как раньше на дракона.
Бэзил лишь склоняет голову в почтительном полупоклоне.
– Что значит «ограничение на дракона»? – пугаюсь я, потому что перед глазами – битва с грехом уныния. Не будь у Бэзила и остальных силы дракона – кисли бы уже все в крепком настое зелёной тоски.
– Сейчас господину старшему инспектору оставлено только сорок процентов его возможностей. Крылья материализовать может, в дракона превращаться – пока, увы, не способен.
Нет! Это слишком жестоко и глупо. Всё равно, что в разгар боя отключить электронику на приборах. Но ведь это я виновата… Из-за меня…
– Не нужно больше ограничений, ваша честь, – бормочу, и сейчас, наверное, красная, как помидор, от стыда; взаправду сгораю, – пожалуйста.
– Вы полагаете, столько натворившая двоедушица, дочь отщепенца и отступника может о чём-то просить Верховный суд?
– Я прошу не судью, – снова утыкаюсь в столешницу: разводы по древесине – как рябь на воде, и от этого слегка кружится голова, – а человека. Салигияра. Хоть вы и судья, но ваша суть ведь тоже любовь?
И только тут вскидываю голову. Взгляды пересекаются. Дуэль выходит недолгой. К моему удивлению, он сдаётся первым.
– Недаром Великий Охранитель, да святится мудрость его, избрал вас. Вы умеете защищать. Хорошая сильфида из вас выйдет. Да, кстати, – он подходит и кладёт на стол мой кулон, где обиженно поблёскивает зерно, – верните его на место. Это не украшение, это судьба.
У меня слишком дрожат пальцы и путаются волосы, не могу справиться с застёжкой. Бэзил помогает и попутно – пожимает мне руку, тепло и с благодарностью.
– Вернитесь на своё место, старший инспектор, я намерен огласить приговор, – говорит судья, но скорее строго, как учитель, делающий замечание.
Но Бэлил садится рядом со мной.
Судья достаёт достаёт молоточек, ставит перед собой весы. И прям видится, как слепая Фемида встаёт за его спиной…
Ударяет молотком по подставке, и в кабинет из двери в стене, которую я прежде и не заметила, является робот. Он совсем не похож на моего КИ. Шарообразный, на длинных членистых ножках и с такими же передними лапками, он напоминает медного жука-переростка. На круглом теле – головка с окулярами. От «переносицы» и вокруг всей головы – трубки. Будто очки. На стене похожий на акваланг блок питания.
Скрипит так, что уши закладывает.
Бэзил склоняется ко мне и шепчет на ухо:
– Робот-вестник, старая модель.
Дыхание Бэзила взвивает волосы, щекочет шею. Мне жарко, неловко и стыдно, потому что в голову лезут вовсе неподходящие к ситуации мысли. Ерзаю на стуле, очень хочу избавиться от корсета.