Она усмехнулась величественно и печально.
– Они слишком малы и грязны для вас, детки. Им не победить. Спящие – чужаки, этот мир наш, и мы будем бороться за него.
Она присела на камень, мы устроились вокруг, и было теплее, чем от костра. Она обняла каждого. Паку и Веру она сказала так:
– Здесь – зёрна, – показала на мерцавшие зелёным стены пещеры. – Пока они живы, люди будут пытаться вновь и вновь засеивать Огород, даже без матери. Не допустите этого.
Ульте она сказала:
– Девочка моя, у тебя очень серьёзная миссия, но я верю, ты справишься. Возьми зерно, последнее, что останется, и иди на поверхность. Ты должна найти человека, мужчину, герцога Дьюилли. Выйти за него замуж и родить дочь…
– Но я люблю…
Мать нежно погладила Ульту по щеке.
– Я не говорю о любви, девочка. Проглоти зерно и беги на север, не оглядываясь. Ты выйдешь прямо в лето. Там тебе будет хорошо. Давай.
Ульта проглотила кристалл. На мгновение её зеньки стали большими-большими. Думала, вылезут. Но они полыхнули зелёным и вернулись в нормальное. Ульта обняла нас всех. Вера – поцеловала в губы. Он пожал ей руку и одними губами сказал: «Люблю».
Ревя, она развернулась и помчалась по коридору, и мы долго слышали её крик – обиды, разрушенных надежд, оторванного с мясом сердца.
И только тогда, когда плач затих вдали, мать обратилась ко мне:
– Теперь ты, милая. Ты – самая сильная, ты сможешь.
– Нет, мама, я слаба. Мне говорили, что моя Роза едва живёт.
– Они лгали, детка. Они лгут всегда.
Она наклонилась и поцеловала меня в лоб. То была неземная ласка – такая желанная, сладкая и болезненная.
Я тут ударилась в рёв.
Она вытерла мои слёзы и сказала:
– Убей меня и прими.
– Мама, нет!
Я упала перед ней на колени. Пака с Вером аж перекосило, стояли прибитые. Молчали.
– Девочка моя, – нежно, как ручей, жур-жур, – убей. Ты ведь убивала уже.
– Ты не Эда!
– Эда, разве нет.
И обратилась этой мерзкой, белоглазой.
– Заберу у тебя его, твоего Пака. Он будет моим!
Сработало. Я и так вся на винтах, а тут ещё эта к Паку лезет! На шею вешается.
Спиной ко мне.
А зря.
Я ж, разъяренная, белого света не вижу. Кароч, пронзила ей спину рукой и выдрала позвоночник.
Она повернулась, улыбнулась уже мамой:
– Умница, девочка.
И рассыпалась в золотую пыль. А у меня в руке – роза. Белая, сияет и в каплях крови.
И рухнуло всё махом.
Больше я их никогда не видела.
А потом меня нашёл этот дед, Карпыч, кажется, вот.
***
…вываливаю всё это пустоте.
С самого начала – как мы с Тотошкой ходили к дому до неба, а потом про сонника, про Фила, Машку, про Огород, маму и ребят, про тех мужиков в другом мире, которые думала, что спящие…
Всё-всё.
Прорывает.
У пустоты Тодоровы уши. И слушает он клёво. Не перебивает, суёт в руки сигарету, подкуривает. Я шмалю одну за другой, таращусь в костёр, где коптит и воняет какая-то дрянь – наш ужин.
Мир Фила научил меня доверять и не лезть в бой самой. С Тодором будет легче, он – сильный. Вон, грех завалил. Хотя, говорит, Серый помог, но не важно уже. Я поверила ему и в него, потому в меня и мне отказались верить.
Только вот перегинать меня через седло было нагло. Ещё припомню ему.
Землетварь ушла под землю, отдыхать. А мы залезли в какой-то дом из этих Разрух, Тодор развёл костёр, а меня прорвало.
На последних словах выдыхаю. Выпускаю кольцо дыма в серый потолок.
И говорю:
– Теперь ты.
Он вздрагивает.
– Что я?
– Рассказывай. Тебе ведь тоже надо. Вижу, давит.
Он хмыкает, заглядывает в лицо.
– А ты готова?
И понимает без слов: выслушать исповедь ангела?
Сегодня – да.
Глава 12. Я дарю тебе крылья…
…сёстры будят тихонько, не то что госпожа Веллингтон. Легко трогают за плечо, шепчут на ухо:
– Миледи, пора. Господин инспектор уже трижды о вас спрашивал.
Встаю шалая и злая – на всех инспекторов вместе взятых. Не хочу никаких тренировок, не хочу иметь ничего общего с этим миром. Но, кажется, меня, как обычно, не спрашивают. Пора привыкнуть уже.
– Мне очень жаль, – говорит младшенькая и самая прелестная из них, – но их светлость просили передать, если вы не встанете сейчас же, они выволокут вас за косу.
Хмыкаю: он может. Это такая любовь, ага.
Но девушки не причём, они милы и обходительны. Они просят прощения, что умываться подают ледяной водой. Что в здешнее, хоть летнее, но все же промозглое утро идти в тонкой полотняной рубахе и штанах, да ещё и босиком.
– Так велено.
Вздох и глазки в пол.
Они в одинаково сером, что раздражает, так как в голову лезет «Обитель лилий». Только тут все куда чище, уважительнее и краше.
Покончив с утренним туалетом, провожают меня до крытой террасы, кланяются и растворяются в предрассветных сумерках.
Услужливые тени.
А меня опять обливают ледяным, на этот раз – презрением, из серых глаз.
– Вы опоздали на четверть часа.
Таким тоном, словно сейчас последует: и за это будете казнены. Ну слава Великому Охранителю, и кого тут ещё благодарят, обходится без радикальных мер.
Бэзил лишь приглашает на площадку, что раскинулась перед террасой, и раскрывает крылья – о, и второе отросло, хотя и выглядит пока ещё не так красиво, как первое, – взлетает, хватает меня поперёк талии и взмывает вверх. Я ору, вырываюсь. Больно, страшно. И вообще: отпусти, придурок, что ты делаешь?
И он отпускает – прямо с высоты. Отсюда земля с овчинку. В ушах воет от скорости.
Нет, я не хочу умирать. За что?! Я же нужна живой. А потом – накрывает пофигизм: разобьюсь, умру здесь и появлюсь там, рядом с папой и Филом. Где всё в порядке, и ангелы – светлы и без драконьих морд.
Но как же страшно, чёрт!
Папочка, папуля. Прости!
Бэзил ловит меня почти у самой площадки. Бетонной, кстати. Приложилась бы об неё дай боже, отскребали бы всем шелтером.
Бэзил опускает бережно и придерживает, когда пытаюсь завалиться набок.
– Нужно как можно скорее активировать силу сильфиды. Поэтому так радикально.
Тихо, виновато и заглядывая в глаза, но дальше – всё-таки строго, чтобы не расслаблялась:
– Я буду повторять это вновь и вновь, пока вы не расправите свои крылья. Поэтому в ваших интересах сделать это быстрее.
Хватаюсь за его форму, зажмуриваюсь и мотаю головой.
– Я не могу.
– Вы сделали однажды, сможете и ещё раз.
– Была экстремальная ситуация. Та тварь чуть не убила вас!
Он почему-то замирает, смотрит вниз и судорожно сглатывает.
И я впервые наблюдаю, как человека трясёт от невысказанной благодарности.
Самой очень нервозно. Бормочу, уткнувшись ему в грудь:
– У меня не выйдет.
– Должно.
Мягко, просяще, но настойчиво. Проводит рукой по спине, успокаивает, подхватывает – и вновь в небо.
Второе, третье, десятое падение.
Страх, крик, ненависть, мольба:
– Пожалуйста, ну пожалуйста. Я не могу.
– Ты и не стараешься, двоедушица.
Куда девалось тепло? Сжимает плечо до хруста, полыхает синем пламенем из глаз, вот-вот испепелит.
– Стараюсь. Очень стараюсь.
Уже колотит, понимаю, что очередного падения не выдержу.
Пусть бы уже не ловил, всё бы кончилось враз.
На пятнадцатый – закрываю глаза и отдаюсь падению. Люди веками хотели летать. А я ведь лечу. Этим надо наслаждаться.
Меня обнимают за талию нежно, но властно. Тянут к себе. И я тону, растворяюсь, гибну в поцелуе.
Таком страстном и трепетном одновременно.
Таком прекрасном.
Моём первом.
И пропускаю тот момент, когда открываются крылья.
И тогда Бэзил обжигает дыханием возле уха:
– Уже не держу.
И распахиваю глаза. Позволяю себе смотреть, чувствую их. И лечу по-настоящему. Уже не вниз. А и в сторону, и вверх, и кувыркаясь. И смеюсь, смеюсь.
Это так чудесно – летать. Он берёт меня за руку, мы парим вместе, катаясь на струях воздуха, выделывая кульбиты, наслаждаясь полётом.
Приземляемся тоже вместе и плавно.
Звёзды уходят из его глаз, улыбка сползает с губ, и нет моего ангела, только хмурый и серьёзный инспектор-дракон.
– Неплохо для первого раза. Завтра постарайтесь не опаздывать.
И уходит, оставляя меня злиться, хватать воздух и метать проклятья в его прямую спину.
***
После лёгкого завтрака – немного общаюсь с девочками. Они пробуют роль сестёр и, кажется, она даётся им лучше роли сирот из «Обители лилий». Да и приличнее.
Дальше – моё второе и не менее важное, чем пробудить сильфиду, задание: найти тетрадь.
Прочёсываю весь шелтер – благо, он небольшой. Всего пять комнат на двух этажах. Одна из которых – дортуар. И была им и во времена лорда Дьюилли. Вряд ли бы он стал прятать что-то в помещении для девочек. Хотя обыскиваю всё равно, но а вдруг.
Есть ещё подвал и чердак. Но в первом – продуктовая кладовая. А на чердаке я и сама живу. Вернее, в мансарде. А тут есть лесенка под самую крышу, и вот туда-то нога моя ещё не ступала. Оставляю на закуску – всегда успею, рядом же.
В общем, пока обхожу всё от подвала до чердака – вечереет. Вооружаюсь фонарём и ступаю на ту самую лестницу. Сердце колотится в горле, мешает дышать. Когда найду тетрадь – что стану делать?
– Тебе помочь?
Это девочки, собрались на площадке, тоже с фонариком и мордашки любопытные. С ними было бы куда веселее, да и им – игра. Но отец Элефантий дал понять: это мой и только мой квест. Мне его проходить.
Приходится отказать, и они гаснут. Бормочут: «Ну ладно» и расходятся. А я поднимаюсь и останавливаюсь у двери с облупившейся зелёной краской. Чувствую себя немного Алисой. Хочу узнать что там и боюсь провалиться на ещё один уровень реальности, где, чтобы вернуться, придётся пережить Бравный день и убить Бармаглота. А я как-то к подвигам совсем не готова. И вернуться хочу побыстрее, а то уже забываю лица родных.