Так, если Тодору не нужна, то чего мне ушами хлопать. Неизвестно, что завтра, а я уже запарился дрочить втихую. Бабы давно не было – Лидка, проклятая, как пошептала.
Надо брать, пока лежит. Орать не станет, факт. Она сама внимание Тодора привлекать не захочет.
Вот собак – помеха. Растявкается. Тяпнет ещё.
Встал и оглянулся. Её сумка. Она же чем-то бойца нашего мотала? Значит, то, что надо.
Осторожно подхожу.
Пёс совершенно не сторожевой, без задних лап дрыхнет, подёргивается и скулит во сне. Тащу сумку. Арсенал целый. Вот этот жгут подойдёт. Подлажу к псу. Тихонько чешу за ухом. Млеет весь, лапой ведёт. Перекладываю его морду себе на колени – не просыпается. Заматываю пасть, как аллигатору. Жалею, что не скотч. Лапы передние с задними скручиваю – хорош охранник!
Теперь можно и за дело.
А вот она вскакивает, только рыпаюсь. Но я наваливаюсь, руки хватаю. Брыкается, как сумасшедшая. Можно подумать – девочка ещё, ни за что не поверю.
– Тихо, – рычу, – не хочу тебя уродовать и бить.
– А ты только попробуй! – как мегера, злая, скользкая, как рыбина, рвётся.
Псина её катается, путы рвёт, да не выйдет, я хорошо скрутил.
Её тоже скручиваю, тяну руку – шорты содрать. А тут что-то как за воет, завизжит! Вся шкура дыбом стала.
Тут она и выскользнула. И мне прям в лицо, гадина, ботинком. Свалила и давай мутузить. И ревёт.
Говорю ж, непруха.
***
Вот же мерзкий ублюдок, что удумал! Жалко, его Тодор не прирезал! Поддонок.
Луплю от души. И плевать, что отрубился уже. Развязываю Тотошку, слезливый весь. Лезет:
– Простипростипрости…
– Да уймись! – цыкаю, а саму ещё трясёт всю.
Пинаю Серого ещё раз.
Вот так тебе, кретин. Будешь знать. Я тебе не продажная какая-нибудь!
Обнимаю себя за плечи, колени к бороде.
Блииин, отдохнула. Завтра идти не пойми сколько.
Закрываю глаза, пытаюсь дышать мерно и только тогда чую.
Драку!
Покруче нашей с Серым.
Велю Тотошке сторожить. Он кивает: провинился, теперь не уйдёт. А сама ползу: туда, где обрывается стена. Высовываюсь… и затыкаю себе рот, чтобы не заорать.
Вот почему за Рубеж ходить было запрещено.
Тут промышляли они.
Их называли подземниками и говорили, что жрут людей. В сером свете испуганной луны эти твари кажутся самой тьмой. Тела – будто коряжины. Видела такие, когда ветер деревья перекрутит. Зеньки – нет-нет – да красным полыхнут. Когда попадают в лунный круг – вижу, как с морд каплет слюна. Сами бледные, будто без шкур.
Морды с зубищами.
Прыгают резво, едва успеваю проследить. Шух-шух, как комары, когда тебя жрать летят.
Воют тонко, уши режет.
Тодор валит их молча и пачками. Как только успевает? Его атаки я пропускаю тоже. Вот это скорость!
Этому их в той ангельской школе учат? Тогда ангелы и правда лучше нас. Совершеннее, во!
Но и у него силы уходят. Вижу, уже еле стоит. И если завалят его, возьмутся за нас. А нам и пары секунд против таких не простоять. Не заметим даже.
Шух-шух…
Нужно помочь!
Думай!
Они тьма, вижу, как шарахаются от его огненной лапы. Но этого света мало, а луна скупа. Твари голодны, и Тодору долго их не удержать.
Разбуркиваю Серого, шепучу ему громко, зеньки пучу, чтоб понял – важно!
– Свет!
– Нет, я Сергей.
– Заткнись, юморной. Не до лыбы щаз. Там они, эти…
– Что выли? – испугано-тихо. Слышал, значит.
– Да, они света боятся. Нам бы фонарь. Чтоб полыхнуло.
– Ищите! – говорит он и тычит вверх, где болтается какая-то прозрачная пузатая хрень.
– Что искать?
– Куда от неё провода идут. Может, там и рубильник есть.
Ищем.
Идём вдоль стен – чем дальше, тем сильнее. Серый сказал: ток будет. Ток – течёт.
Мать говорила, что я могу услышать течение любой жизни в этом мире. Руку к стене, глаза закрыть, сосредоточится.
Вот он!
Бегу, не открывая глаз. Следом Серый и Тотошка. Скольжу рукой. Нахожу кнопку.
– Жми! – в два голоса орут шепотом.
А мне страшно, вдруг рванёт. Я видела в мире Фила: кнопку нажал – бах!
Ну что ж – не будет Тодора. Сгинет с ними.
Но почему-то жалко.
Блииин.
Тодора?! Который Арнику продал!
Нажимаю и вспыхивает, будто Роза Эмпирея расцвела. Светлеет сразу. Ток не умер за столько лет.
Опрометью назад, туда, где Тодор бился.
Вон, герой, идиот. Весь в их чёрной кровяке. И помыть негде. Только разве что обжечь.
Серого зову, еле заводим внутрь.
– Ты чего один на них полез?
– Вас что ли звать – девку, собаку и ушлёпка?
Ещё и ехидничает! А сам горит весь.
– Брось, не поможешь ничем… – слова уже у него с трудом идут. – Свет не гасите. Ждём утра.
– А утром куда?
– Если доживу – в Рай!
– Далековато и после смерти вроде.
Это – Серый. Лезет, юморит, кретин, не к месту опять.
Тодор мотает головой.
– Рядом совсем. Только до утра дотянуть.
Никогда ещё я так не ждала солнце…
Глава 13. Обратная сторона
– … она тебе не сказала?
Ехидный голос возвращает в реальность и окунает в воспоминания. Не мои. О поезде, солнце и обещании: «Падай, я подхвачу».
Трясу головой: мой – другой, он не обещает, он подхватывает. Всегда. И целуется так, что шатается небо и горит земля.
Стивена – а его, кажется, так звали в том видении – я оставлю ей.
– Не сказала о чём?
Голос холоден, вкрадчив, шлёт мурашки по спине, и это не возбуждение, а страх, потому что в глазах – замечаю – синие отблески.
И тут только вижу нас всех со стороны: себя, сидящую на столе, с юбкой, задранной так, что видно изящное кружево панталон и разодранным лифом, растрёпу с нацелованными губами. Его – чёрную тень, само возмездие. Стоит – высится над происходящим – руки на груди сложил, безупречный, одежда идеальна, только волосы взъерошены не по форме. И этого третьего – в сером сюртуке. Элегантного. Копию моего ангела.
Он, непрошенный, смотрит на нас, меня, с насмешкой, и я судорожно поправляю лиф и одёргиваю юбку.
– Что мне она поклялась в верности. Скажи же, Айринн?
Мотаю головой.
– Вы снились мне один раз. А раньше и подозревала о вашем существовании, мистер обломщик…
– Кто? – он даже закашливается. А я спрыгиваю со стола и подхожу к Бэзилу.
Задираю голову, распахиваю глаза: читай меня! Твоя! Только твоя!
– Мой брат не лжёт, – прямо в мою разверстую душу. – Поэтому мне тоже хочется знать, когда вы собирались оповестить меня о вашей… связи?
– Не было никакой связи, Бэзил! – он бесит меня. Почему сначала подманит теплом и нежностью, а потом вот так окунает в прорубь презрения.
Стивен смеётся.
– Ты забыла, милая Айринн, как мы целовались на рассвете, и ты обещала выйти за меня замуж? Ах да, братик, прости, забыл тебе сказать, что нашёл её раньше тебя. Но ты сам ограничил наше с тобой братское общение.
Бэзил срывается. Сбивает Стивена с ног, мажет по стене. Тот – не сопротивляется, только смеётся.
– Только и умеешь, что причинять боль близким, – кулак впечатывается в его красивый болтливый рот, и Стивен сплёвывает кровь. – Не зря родители боятся тебя…
Бэзил сдёргивает перчатку, сейчас прижжёт брата.
Не могу допустить. Висну, кричу:
– Не надо! Не трогай! Выслушай меня!
Он отталкивает – грубо и зло. Падаю плашмя, на попу. Он склоняется надо мной. Лицо перекошено, в глазах – нечеловеческих уже – пламя.
– Идиот! Поверил, что продажная девка сможет стать леди. Что она будет верна мне, – слова швыряет резко, каждое – как удар. – Принял похоть за любовь.
Душат слёзы. Как он мог? Почему не увидел?
А он презрительно хмыкает и встаёт. Уходит, не оглядываясь. Лишь в дверях – достаёт из кармана листы с рисунками, швыряет на пол и поджигает их.
И ему, кажется, всё равно, что мы со Стивеном можем сгореть заживо. Он этого хочет.
Стивен вскакивает, шатаясь и отплёвывая кровь, хватает покрывало, что я сдёрнула с картины, и сбивает огонь.
– Выродок! Всегда был им и останется.
Произносит скорее устало, чем зло. Констатирует печальный факт. Поднимает рисунок, стряхивает с него пепел.
– Амбиций сколько! А рисует – хуже меня!
На мой удивлённый взгляд – кивает на портрет, за которым, теперь уже тускло, мерцает лилия. Мол, моя работа.
Ахаю, догадавшись, что Бэзил знал и не выдал. Свои принёс сюда же прятать.
Стивен отправляет обожжённый рисунок карман сюртука и протягивает мне руку.
– Прости меня, Айринн. Правда, хотел оградить тебя от него. Идём.
Помогает спуститься, доводит до комнаты.
– Я – врач. Когда сообщили, в каком состоянии тебя и его сюда привезли, сразу рванул. Лечил обоих. И теперь благодарность брата – на лице.
Усмехается невесело, разбитыми губами. Проводит мне по щеке согнутым пальцем.
– Он не достоин такой девушки.
Обнимаю себя за плечи. Первый порыв – защитить, доказывать, что он хороший. Но вспоминаю его глухоту и молчу.
Стивен открывает дверь, пропускает внутрь и, когда сажусь на кровать, накрывает пледом.
– Распоряжусь, чтобы тебе принесли какао.
Мотаю головой.
– Не уходи.
Он садится рядом, обнимает, позволяет уткнуться в плечо и тихо хныкать. Гладит по волосам.
– Бедный ребёнок! Бросили тебя в пасть дракону. А он сожрёт не подавиться. Потому что машина. Только и может, что жить по заложенной программе. Сам не думает.
Стивен вздыхает горько, я поднимаю глаза и замечаю морщинки в углах губ и на лбу. Слишком ранние свидетельства боли.
– Он убил наших родителей.
Вздрагиваю.
– Как?
– Эх, лучше бы убил взаправду, чем так. Ему было пятнадцать – в этом возрасте он первый раз обратился в дракона. Бэзил отлично сдал экзамены и ехал домой триумфатором. Он всегда хотел доказать нам, что чего-то стоит. Что не зря родился с меткой. А нужно сказать, что у мамы с папой был тайный салон – там играли на музыкальных инструментах, пели, сочиняли и рисовали. Всё без лицензий, разумеется. Потому что лицензионный комитет ограничивает творчество…