Радоваться, веселиться и наслаждаться, самым непристойным образом!
Ах какое платье!
Оно искрится, струится, будто соткано из воды и лунного света.
Сёстры заносят его впятером. Чтобы не примять, бережно расстилают на тахте.
Любуюсь: какая ткань, вышивка, тончайшие кружева!
Меня одевают, и я словно тону в нежных объятиях. За такой наряд можно и простить этот хмурый мир.
Кажется, у него хороший вкус и изящные запросы.
Свадебный шедевр довершают диадема с фатой, прозрачной и невесомой, будто воздух, и туфельки на зависть Золушке.
По волосам – рассыпаны цветы. В них – бриллиантами – роса, специально, лепечут сёстры, законсервированная магией.
И в зеркале – будто не я. Девушка там взрослее, взволнованнее и куда красивее.
И мне, почему-то, становится страшно.
Снова всё слишком сказочно, а сказки тут добром не заканчиваются.
Хочется упасть на кровать и разрыдаться. Но – кровати здесь не было (ради такого события освободили одну из гостевых на втором этаже). Да и в дверь стучат.
Сёстры вежливо раскланиваются и уплывают, а их место занимает судья Эйден с огромных букетом кремовых роз.
Кладёт их на один из столиков и склоняется к моей руке.
– Здравствуйте, миледи, – он обходит меня по кругу, будто я – новогодняя ёлка, – позвольте засвидетельствовать свой восторг. Вы столь прекрасны, что вас даже жалко отдавать этому оболтусу.
В глазах судьи пляшут лукавинки.
– В том мире, откуда я, есть обычай красть невесту. А жениху потом придумывают всякие задания, чтобы он заполучил её обратно.
– Прелестный обычай, – улыбается Эйден, – но боюсь такого Бэзил не простит даже мне.
Смеёмся, и страх отступает.
– Разрешите мне быть вашим посажёным отцом?
– Это – большая честь для меня.
Делаю книксен и мучительно краснею.
Эйден вздыхает.
– Подумать только, у меня ведь и вправду могла быть такая очаровательная дочь. Вот только салигияру я бы её никогда не отдал.
– Каждый имеет право на счастье, – говорю, а сама просто упиваюсь тем спокойствием и умиротворением, что царят в душе, от близости судьи, – и на ошибку то же.
Эйден грустно улыбается мне и протягивает руку:
– Идёмте, вручу сокровище своему непутёвому ученику. Пусть только попробует не оценить…
***
Шелтер затих.
Здесь нет музыкантов с лицензией, поэтому некому сыграть торжественные марши и нежные вальсы.
Мы медленно спускаемся по лестнице. А в конце длинного коридора нас уже ждёт отец Элефантий. Девочки тоже ждут, запустили ладошки в корзинки с цветами. На Бэзила пока не смотрю: рано. На Стивена тоже: стыдно. Хотя он подмигивает и делает мне знаки.
С музыкой – проще. Она отвлекает. А вот тишина давит.
Коридор кажется бесконечным.
Уж не знаю, кто там первый выкрикивает: поздравляем! И дальше – лавиной, всё громче и праздничнее.
Мою дорогу к судьбе устилают цветы.
Судья Эйден пожимает мне пальцы – считывает, что волнуюсь, подбадривает.
Бэзил подбадривать не будет, волнуется сам. Вижу, когда оказываюсь рядом и когда моя ладонь ложится в его.
И вот теперь – смотрю, во все глаза. Пусть видит в них любовь, я не стану надеяться на ответ. Сегодня – дарю, щедро, до конца.
Только твоя.
Он знает и возвращает мне нежность и восхищение.
Только бы прямо тут не прорезались крылья!
Отец Элефантий принимает наши обеты.
Вот, собственно и всё, танцы и пир сценарием не предусмотрены. Хотя отец Элефантий и приглашает нас угоститься ягодным напитком собственного приготовления. Столики накрыты в саду под деревьями. И птичий оркестр – единственная и сама прекрасная музыка этого дня – старается для нас.
Бэзил берёт меня за руку, осторожно, будто у меня хрустальная ладонь и её легко сломать, и ведёт по аллее в сад. Тут небольшая беседка, где мне предлагается присесть.
Опускаюсь на скамью, складываю руки на коленях.
– Нам нужно серьёзно поговорить…
И это – на десятой минуте супружеской жизни.
– Да, – отзываюсь, – давай навестим твоих родителей.
Он цепенеет, желваки так и ходят. Скулы словно кто-то заточил, порезаться можно.
– Ты точно этого хочешь?
– Конечно, ведь они и мои родители теперь.
Это не входило в его планы, а в мои – серьёзные разговоры в день свадьбы.
– Хорошо, – соглашается он. – Пожалуй, тебе рассказали достаточно, чтобы…
– Более, чем достаточно.
Мы выходим, он поднимает меня на руки, легко, как пушинку, расправляет крылья и взмывает в небо.
Вот это уже по-свадебному.
Мы несёмся над уютными, будто сказочными, поселениями Летней губернии. Луга сменяются рощицами. Зеркалами блещут озёра. А с нами наперегонки пускаются стрекозы и бабочки.
Ликующая природа – свадебный подарок от Великого Охранителя. И почти ощущаю его улыбку.
Да сам приют для больных душой напоминает загородный домик – белоснежный, увитый плющом и чайной розой. Чистенькое крылечко выкрашено в зеленый. Тут стоят несколько качалок с брошенным в них пледами. И чашки из-под какао. Ещё недавно здесь отдыхали и проводили время за неспешной беседой.
На пороге нас встречает женщина, одетая как сёстры из шелтера отца Элефантия, пожилая и благообразная.
– Простите, лорд Уэнберри, – говорит она холодно, – но я не могу пропустить вас к ним, сегодня у них день просветления и спокойствия.
– Я не стану… – Бэзил прячет глаза и руки, но и так чувствую, что ему тяжело и не по себе; замечаю, что пальцы дрожат. – Только моя жена.
Отступает и указывает на меня.
Женщина качает головой.
– Бедное дитя! И такая хорошенькая… – берёт меня под локоть: – Идёмте, милочка. Думаю, вы подействуете на них умиротворяюще.
У них – одна комната на двоих. Простая и чистая. Они сидят рядом: женщина, совершенно седая и всклоченная, и мужчина с пустым взглядом.
Но когда я вхожу, оба вздрагивают. Женщина расплывается в улыбке:
– Любимый, смотри, она сошла к нам с Небесной Тверди.
Берёт меня за руку, и я вижу, что все пальцы у неё – корявы, кости срослись неправильно.
– Я не из Небесной Тверди, я Айринн Дьюилли. И сегодня мы с Бэзилом поженились.
Лицо женщины озаряется, словно она вспоминает нечто, давно забытое, и радуется воспоминанию.
– Любимый, представляешь, наш первенец вырос и женился. Только взгляни, какая у него красавица жена.
Взгляд мужчины – наполняется смыслом. В глазах, серых, как у Бэзила, будто зажигается солнце.
– Дитя, мы так рады тебе! Ты же сделаешь нашего мальчика счастливым?
Щиплет глаза, сглатываю ком. Присаживаюсь рядом, обнимаю, но они усиленно тянут головы, выглядывают за меня.
– Ну где же он? Мы так хотим его поздравить!
– Сейчас, минутку…
Мчусь по коридорам, злясь на длинную юбку и бесконечный шлейф, в котором недолго запутаться.
Бэзил – на крыльце. В одном из кресел. Комкает плед.
– Иди, они ждут тебя.
Он вздрагивает от моего голоса.
– Нет, мне нельзя, госпожа директриса права. Только хуже…
– Бэзил, если ты сейчас же не подберёшь сопли и не пойдёшь к родителям, – а они сами позвали тебя! – я с тобой разведусь! Клянусь нимбом Великого Охранителя и клубничными зайцами!
Он улыбается грустно, но слушается.
Ступать старается так, чтобы сильно не греметь подкованными ботинками. У их комнаты – останавливается. Понимаю: мать выходит навстречу.
– Мама? – в голосе страх, сомнение, вина, радость.
– Сынок! Вырос как! – и кидается к нему.
Мне здесь не место. Им слишком много нужно сказать друг другу.
Бэзил находит меня в саду на качели. И, кажется, я уснула. Хорошо, что качели вроде диванчика.
Нежно, осторожно касается губами моего лба. Будит.
Тянусь к нему, к солнцу в его глазах, и получаю поцелуй – жаркий, взволнованный, такой нужный.
Он берёт меня за руку и, склонившись, шепчет на ухо:
– Сегодня никаких правил.
– О да.
– Ты и я. Ни политики, ни серьёзных разговоров.
– Только попробуй.
– Будем творить непристойности и нарушать интердикты!
– Отличная программа на первую брачную ночь.
Меня подхватывают и несут по темнеющему небу, купают в золоте заката, опускают на ковер цветов.
Скорее…
Ненавижу это платье, на нём столько застёжек.
А уж его форма…
Сплошное издевательство.
Так можно задохнуться или сойти с ума. Потому что жизненно необходимо чувствовать его руки на обнажённой коже, выгибаться под поцелуями – откровенным и требовательным. Распахиваться навстречу, принимать, сливаться в одно, познавать боль и счастье…
Мои крики тонут в синем бархате ночи, мои стоны заучивает эхо, мой шепот уносит ветер.
Я – творец, я могу…
Жить…
Умирать…
Лететь…
Остановиться в шаге от войны…
Моё имя – радуга и мир.13
Гудок пятнадцатый
…ждала белый, а тут больше зелёного. Трава у домов – как палас бросили, так и топнет нога. Мягкучая. Дома – меньше, чем в мире Фила, но какие ж чудесные! Все похожи и не похожи. Такие – ууууууууииии! Прям обнимать хочется. Ага, сам дом. Обнять, прижаться к белёному и млеть. В каждом доме – сказка. Всё так чистенько.
Много деревьев и цветов.
Все дороги – ровные, чистые.
Рай и благодать во истину, упал бы здесь и умер.
Высшая радость.
Тодора заносят в один из домов, но длинный, на стене вверх помещается всего два окна. Иду следом. Серого не пустили, да он и не рвался. Ему Рай интересен.
Стены внутри до половины белые, до половины – светло-зелёные. Тут Тодора перекладывают на нары с колёсиками и катят. Бегу рядом. Опять пахнет лабораторией, и я волнуюсь.
Тодор то проваливается, то выныривает вновь, с шалым взглядом. Они завозят его в комнату, тут стоят белые нары – чистенько и пахнет. Даже цветы кто-то притащил. Как мне, когда Машей была.
Хотят снова переложить, но фыркает: сам!
Кое-как добирается.
Та, сероглазая, что выбежала за ворота, говорит мне: