– Я – Кэтрин. Врач, мне нужно оказать ему помощь, а он – чурается.
Ага, я заметила, особенно, когда она подходит. Аж деревенеет весь. Никогда не видела, чтобы мужиков так от девок так корёжило. Всё чёрная кровь, наверное. У Тодора и без того головка бо-бо, а от кровяки этой, проклятущей, наверное совсем укатила.
Говорю Кэтрин:
– Угу. Помогу. Сама недавно лечилась. Ширять его будешь?
– Ширять? – удивляется и, кажись, не догоняет.
– Ну, иглой и хренькой такой прозрачной.
– Укол, – догадывается. – Нет, мы по старинке, мазью. Ты пока его раздень, я приготовлю снадобье.
Киваю и подхожу к Тодору.
Глаза жёлтые, нелюдские, смотрит так, что холодные мурашки табуном несутся по спине.
– Никому… – хрипит он, – …не позволю …раздевать… пока… не скажи…
И закашливается чёрным.
Девушка тут как тут, вытирает ему рот салфеткой, промокает лоб. Не боится злющего взгляда.
– Не помните меня? Семнадцать лет назад вы спасли сестру и брата. Направили их в Старый город.
– Вы… она?
Сам хрипит, но пробует ухмыльнутся.
– Ну не он же! – в тон ему парирует Кэтрин. – Хочу вернуть должок.
– Толь…ко… должок?.. – еле тянет он, позволяя тем не менее снять одежду – плащ поверх куртки, а там ещё тряпьё. Больше, чем на мне. Ему, наверное, больно. Вон, всё тело в тёмных разводах. Как краской залили. Но не пикнет.
Говорят, ангелы не чувствуют боль.
– Врут… – этот урод читает мысли! – мы… не… машин…
Даже щаз умудряется быть грозным! Но я кидаю в угол его шмотьё и помечаю мысленно: сжечь! Рванина же!
– Так что там ещё, кроме долга? – Кэтрин склоняется над ним, порхающими пальчиками наносит мазь, её толстая коса метёт кончиком ему по груди, и от этого Тодор забывает дышать. Но врачица у него строга и ждёт ответ.
– Вы… обещали… замуж…
– Ах вон оно что, – она втирает мазь, опускаясь рукой всё ниже, уже до самой линии брюк, аж сама краснею, что зырю на такое! – Ну так у меня было время обдумать…
Он перехватывает её ладошку, совсем крохотную рядом с его, и отшвыривает, будто ту гнилушку.
– Убирайтесь!.. Не… нужно…
Но она не обижается совсем, трогает двумя пальцами его лоб, шепчет слова, и он выключается, словно завод потерял, как говорит Гиль.
– Ему надо отдохнуть, идёмте. Вам тоже стоит перевести дух, поесть и искупаться.
Кто ж против таких вещей возражать станет!
Аж вприпрыжку двигаю за ней.
– Он тебе правда нравится?
Заглядываю в лицо. Она – не старше меня, а серьёзна, как баба Кора.
Кэтрин вздыхает.
– Тут речь не о чувствах, о долге. Он спас меня и брата, я спасу его. За семнадцать лет много воды утекло, я ведь могу быть и замужем.
– А ты замужем?
– А ты любопытная! – она улыбается грустно. – Я могла бы быть уже, если бы пару недель назад Тодор не прикончил моего жениха. На базаре. Потехи ради. И нет, не нравится. На твой первый вопрос и чтобы больше не спрашивала.
И почти бегом от меня. Поди, реветь. Вот я дура! Залезла! Стыдно и хочется рвануть следом.
Но выползает Серый, кашалоты его сожри, уже вымытый, переодетый и довольный, и тащит куда-то за собой.
– Ты должна это видеть…
А у меня – настрой на нуле. Всё развидеть хочу, особенно себя. Не замечаю ни кустов, через которые меня волочёт Серый, ни обрыва – чуть не ухаю! – ничего вообще.
Отвисаю, как говорил Фил, когда Серый тыкает:
– Вон! – чуть ли не язык проглатываю и соображалку вместе с ним.
Потому что прямо передо мной, вернее, внизу, под обрывом, поблёскивая голубым боком и медью, важный и такой желанный, стоит «Харон» – поезд счастья.
– Ты ведь понимаешь, что это значит! – и чуть не лопается, от того, что понимает. А я – нет.
Так и рублю ему.
Он зырит на меня, блаженно щурится и лыбу за уши завязывает:
– Мы уедим отсюда!
Пополам сгинаюсь, так ржу.
Он недоволен:
– Ты чего?
– Кто тебе даст! Его охраняют, что тех спящих!
– Мне не дадут, тебе дадут! – говорит он и подносит вонючую тряпку к моему лицу. Пытаюсь брыкнуться, задать, но мякну, всё плывёт и коварный ржач Серого впитывает темень.
***
Обычно, если не везёт в смерти, должно начать фортить в любви. А тут – по всем фронтам облом.
Я повозмущался, было, а потом думаю: стоп, Сергей, а лотерейный билет ты разве купил? Вот, так как же выиграть.
Сразу, как Тодор про Рай сказал, я решил: выход!
Из рая – только домой. Запарился тут их проблемы решать! Будут знать, как на нос землетвари вешать.
В общем, героиня наша побежала спасать Тодора, когда того лечить понесли, а я – изучать решил.
Здоровяк, что нас не пускал, по эту сторону ворот совсем мирный. Да и другие – доброжелательные, чистенькие и беспечные, как и полагается тем, кто живёт в раю.
Провожают меня в душ, дают еду и чистую одежду.
Наконец-то!
Поев, искупавшись и переодевшись, иду на разведку.
Тут, похоже, совсем неизвестны слова «предательство», «боль», «унижение». Двери вон в домах – без замков, а кое-где и вовсе нараспашку. Местные собаки – и те «дети цветов»: хвостами бьют, поскуливают, как старого знакомого увидели. С таким охранником хоть весь дом вынеси – не пикнет. Хотя, здесь дома выносить никто не собирается. Все довольны тем, что имеют.
Мне, вон, улыбаются.
Выворачиваю из-за угла очередного коттеджа а-ля Хогсмид, и натыкаюсь на группку людей. Они, похоже, следуют к госпиталю, где девицы воркуют над Тодором.
Увидев меня, старший из группы, невысокий полноватый благообразный мужчина в одежде, напоминающей поповскую рясу, только светло-серой, кланяется.
В тупик загнал – что, мне теперь кланяться тоже?
А он лишь усугубляет, когда говорит:
– Роза должна расцвести.
Что за бред? Первые секунды бешусь, но вовремя вспоминаю: именно это сказал Тодор, после чего нас сюда впустили. То есть, что-то вроде пароля. А какой отзыв? Отзыв, мать вашу, какой?!
Дольше молчать невежливо, поэтому леплю первое, что приходит в голову:
– Воистину.
Но новый знакомец, при молчаливой поддержке своих спутников, продолжает публично бредить:
– Близятся последние дни.
– Все болтают так в последнее время.
Ещё один вангует! Как достали! Я понял уже, мне надо валить, скажите — как?
– Праведники сядут в поезд.
О, а вот это уже интереснее.
– А я сяду?
Он словно выходит из некого райского экстаза, взгляд, наконец, обретает осмысленность и уже блаженной поволоки.
– Следуй за нами, пришлый.
Не очень вежливо, но хоть не вяжут, не сажают в клетку и не вешают перед мордой чудовища.
Иду за ними и потешаюсь про себя: ни дать ни взять наши иеговисты – с блаженной мордой о конце света.
Путь наш лежит мимо зарослей душно пахнущего кустарника и обрывается на своеобразной смотровой площадке – загородки никакой: оступился и ухнул вниз.
Но вниз – так и тянет. Потому что в этом, будто сказано-игрушечном мире, пожалуй, самое сказочное – видение голубого поезда. Стоит себе спокойный, будто дремлет, уверенный в своей силе, но надо будет – рванёт: неотвратимый, как судьба,
– Мудрый Пак, да святится его имя, привёл сюда «Харон» и привёз наших предков, которые и создали Рай. А поезд с той поры – тут, на приколе. Но Пак говорил: пойдёт снова, когда явится Роза. Смотри.
Да, вижу. Тонкий дымок из трубы, будто вздыхает во сне.
– Дивный поезд, – главарь сектантов (а они точно сектанты!) щурится довольно, как сытый кот. – Может, пройти через миры и пространства. Довести куда хочешь, только загадай.
– Но ведь для этого нужно иметь билет?
– Верно, зайцем прокатится не выйдет.
Смеётся мягко, обволакивающе.
– Но Вер, второй мудрый и брат Пака, даст билет тому, кто явит ему Розу. Так сказано в пророчестве!
– Где искать мудрого Вера?
Адепт Розы не спешит отвечать, смотрит, как рентгеном просвечивает: ну-ка, ну-ка! Ага, вот тут на вашей душе тёмные пятна. Но, видимо, признаёт достойным для посвящения в тайну.
– За ними нужно спуститься в Подземелья Шильды.
Из Рая в Ад – стоило предвидеть. Но ставка в игре – моё возвращение.
И у меня нет права проиграть.
Глава 15. Если искать…
То, что просыпаюсь в своей комнате по крышей, не удивляет. Вчерашняя ночь была полна откровений и открытий. Она сотворила меня и научила творить. Я не помнила, как уснула, утомлённая новым. Доверяя абсолютно. Зная, что в безопасности. Ведь кольцо объятий – с крепостью обручального…
Счастливо, по-кошачьи, жмурюсь и смотрю на него из-под полуприкрытых ресниц.
Хорош.
Нравится, как он вскидывает руки и застёгивает запонки на белоснежных манжетах. Нравится лёгкая, едва слышная, походка: думает, что ещё сплю и не хочет пока будить. Нравятся движения – чёткие, исполненные силы и грации.
Мой муж.
Мой ангел.
Мой господин.
Он поднял меня из грязи. Вознёс. Дал крылья. Приблизил к своей чистоте.
Он…
Цыкаю: заткнись! Она смолкает и исчезает. Послушная у меня шиза.
Хихикаю, сладко потягиваюсь и говорю:
– Привет.
Он садится рядом, проминая кровать, притягивает меня и целует. Уже совсем по-хозяйски, но я не возражаю.
И представить не могла, что в его сумеречных глазах однажды взойдёт солнце, будет сиять столь ярко и греть. Этот свет испаряет всякий мрак в душе, оставляя только радуги и улыбку.
– Смешная и всклоченная.
Раньше бы ворчал, сейчас, похоже, доволен. Трусь щекой о грубую ткань его форменной сутаны.
– Уходишь уже?
Он крепче прижимает к себе и выдыхает эхом в волосы:
– Уже.
– Не хочу, чтобы уходил.
Цепляюсь за одежду, прячусь в объятьях.
– Сам не хочу, но надо.
– Когда увидимся теперь?
Отстраняет, смотрит строго, уже без солнца, но я больше не злюсь на внезапные похолодания глаз.
– Будет зависеть от тебя. Чем быстрее найдёшь тетрадь, тем быстрее приедешь ко мне в столицу.