– Я её выручил, она меня.
И почти улыбается, никогда его таким не видел. Рад, что он смог совершить добрый поступок. Нашёл в себе силы.
Теперь главное понять, где прячет билет.
***
Шумный такой бесшумный, что когда выскакивает прямо передо мной – пугаюсь, шарахаюсь, ору.
Уже задрыхла, а тут это чудо. Когда уже привыкну, что правильные – тоже страшные. Непросто такое в голове уложить, особенно, если двадцать лет жизни мечтал покорёженным стать. Покорёженным всё-таки легче, а на правильных у нас охота. Каждому хочется правильного и на цепь посадить. Потому что красивые. А тут – через одного – страшные. Только та, с пружинками, в лаборатории, и Леночка – смазливые.
Кароч, шумный страшный, что пипец. Худой – жердь жердью, шея – у цыплака толще, голова кожей обтянута, что та черепушка, глаза горят, волосёнки жиденькие.
Сидит, пырится и молчит.
Молчу тоже. Оно мне надо. Мне свалить бы отсюда.
Шумный отрывается от листов, на меня зыркает, ухмыляется. Зубы острые, вкривь и вкось, тяпнет – взбесишься.
– Ты, значит, у нас Леди из Ниоткуда, – говорит. Противный, будто выворачивает наизнанку и сейчас ковыряться будет.
Отползаю подальше, одеяло тяну. Ууу… аж холодом продрало, ну и таращится!
– Никакая не леди, – суплюсь. – И оттуда, из Залесья.
– И где оно, твоё Залесье?
Наклоняет голову, что та ящерка. Гундит так, что еле разбираю о чём?
– По Рубежу касается Цветущего сада, Весенней губернии.
– Весенней, значит.
– Так и есть. Весна там наглая, зелень всюду…
– Посмотри в окно, – обрывает шумный. – Ну же?
И только тут понимаю: лес жёлтый! Осень! Уже хуже. Если осень…
– То там за лесом – Болотная пустошь, Осенняя губерния, – бормочу. А мысль уже дальше бежит: там ещё неизвестно, что лучше – она или Подземелья Шильды?
– А если я скажу, что там, за лесом, хутор Грибной. А ещё дальше – село Демьяновка. И никакой Болотной пустоши или Цветущего луга и в помине нет?
– Как нет? – и зеньками – блым-блым.
Врёшь, гад. На «слабо» берёшь!?
– А так, Мария Юрьевна. Вы всё придумали. Это лишь посттравматический синдром, амнезия и замещение личности. Не очень приятно, но поправимо…
– Я не Мария! – уже злюсь. – Юдифь, слышите, Юдифь! Не смейте менять моё имя!
– Тише-тише, – он примирительно поднимает ладонь. Пальцы такие тонкие, что на свет можно косточки позырить. Жуть. Он бы в Залесье точно не выжил. – Конечно же, Юдифь! Персонаж книги Сергея Адова «Битва за розу», так? Этот текст, со слов вашего отца, даже в анамнез вписан.
Гляжу на него – и не врублюсь никак, кто из нас псих? Книга Адова? Книга только одна – Божественная. Это и говорю.
Он вроде понимающе кивает.
– Да, помню. Так там и было. Про Данте. Да. Читал я эту вещицу Адова, весьма занятная. Вот только автор – как в воду канул. А пираты утащили текст и теперь наживаются. Эта книга уже хуже вирусной рекламы.
Прокашливаюсь. Тянусь за стаканом с водой.
Шумный вежливо помогает.
Лыбится.
– Не бойтесь. Теперь мы знаем причину, а следствие исправим легко. Вы скоро вернётесь.
Хлопает по коленке, ставит стакан на тумбу и встаёт.
– Отдыхайте. Покой – путь к умиротворению. И к себе.
Уходит, а мне не до сна. Мало что поняла, но одно точно: они хотят, чтобы я поверила в Марию.
Хотят грохнуть, сволочи. Точняк.
Но вот только у меня пока нет в планах умирать.
Осторожно выхожу в коридор. Вспоминаю, как Гиль учил неслышно ступать. Скучаю по Гилю. И приходит Тотошка. Баба Кора. Все.
Сползаю.
Затыкаю рот кулаком, чтобы не выть.
Устала… так устала …
Одна…
Ненавижу одиночество!
Стараюсь реветь про себя. Глотаю всхлипы.
Кто-то трогает за плечо. Подрываюсь.
Толстый.
Из лабораторий.
Шикает на меня и протягивает руку:
– Идём.
– Но как?
– Потом, скорее. Там машина.
И становится легче. Потому что друг. Второй, после Петровича здесь.
Пыхтит. Бежит впереди.
Спаситель, блин.
Вырвемся – зацелую. Вот.
Только жаль, с Петровичем не простилась – уходим через другую дверь.
Хватаюсь за ручку, рукав ползёт вниз. И тут впервые замечаю его: обвивает руку. Чёрно-красный. Тело гибкое. В чешуе. Крылья летучей мыши. А морда клыкастая, с рогами. Зырит внимательно. Всё знает.
Ангел…
Глава 4. Потери и обретения
…ангел!
Не тот худенький синеглазый мальчишка-дознаватель.
А вот этот. Рогатый, с перепончатыми крыльями и клыками с ладонь. Ангел мира, слишком похожего на тёмные фантазии Данте.
Грешна. Проклята. Нарушила интердикты. Покарай меня! Кара твоя – снисхожение. Через неё заблудшая душа моя обретёт очищение и покой.
Айринн внутри трепещет в молитвенном экстазе, но я не трепещу. Цыкаю на неё, радостно ощущаю, как теряется, уступая руль мне, и пячусь к стенке. Путаюсь в длинной юбке. Ползу по-крабьи. Забиваюсь в угол. Но драконья морда всё равно слишком близко. Обдаёт жаром и смрадом. Морщусь, отворачиваюсь и молюсь: пусть сожрёт сразу, пусть сразу!
Дракон жрать не собирается, обнюхивает и отползает за стеклянную перегородку. Но я не шевелюсь, пока острый кончик хвоста окончательно не улизнёт за линию разделения.
А потом уже голос в голове – злой, ревущий – вновь лишает способности двигаться. Костенею, падаю лицом в пол, безвольно вытянув руки вдоль тела. А он требует иного:
– Встань! Простираться ниц будешь перед Великим Охранителем и Регент-Королевой.
Подчиняюсь через силу: колени дрожат, ноги не хотят слушаться. Поднимаюсь по стеночке.
Зубы тарахтят так, что начинаю переживать за их целостность: клац-клацклац…
– Подойди! – продолжает мой мучитель.
Пустьсожрётсразу!
Мантрой! На выдохе!
Иду на ощупь, глаза зажмурены. Да, это по-детски, но так хоть более-менее спокойно. Спотыкаюсь через препятствие. Чёрт, забыла, что возле стеклянной перегородки – стул.
– Аккуратнее! – рычит дракон.
Извиняюсь с запинкой. Стою, очи долу, тереблю подол серого платья.
Сожрёт или изжарит сначала? Сожрёт или нет?
– Сядь!
Подчиняюсь без слов. Тем более, так увереннее.
– Вытяни руки вперед!
Только теперь замечаю круглые отверстия. Опасливо просовываю в них руки. Запястья тут же обхватывают светящиеся синим обручи. Немного покалывает и неприятно, но сносно.
Выдержу.
– Ты должна смотреть на меня, когда я задаю вопросы.
А вот это – сложнее. Когда не видишь собеседника, можно хотя бы представить себе кого-то более понятного. Но видя перед собой огнедышащее чудовище, сложно выстраивать разговор и подыскивать аргументы. Вроде бы в фирме отца насобачилась парировать любому монстру. Во всяком случае – смотреть в глаза точно. Так казалось. Раньше.
Внутри всё дрожит, но глаза поднимаю. Пульсирующий вертикальный зрачок гипнотизирует и увлекает в искристую туманность янтарной радужки. Снова вижу, как поднимается и расцветает роза. И клокочет пламя, синее с белыми завитками. Бушующий океан пламени.
– Ты не та, кто есть.
Вердикт дракона вышибает дыхание. Замираю. Стараюсь даже не моргать.
– Двоедушица, – буднично признаёт инспектор-дракон. – Вот почему нарушала интердикты. У кого две души – нет ни одной. Великий Охранитель пресветел и мудрость его велика!
Киваю, судорожно сглотнув шипастый ком. Кто я такая, чтобы оспаривать мудрость Великого Охранителя?
– Ты отправишься в Бездну, как и все двоедушцы. Тебе не место здесь.
Сама знаю.
Пусть в бездну. Может, через неё вернусь домой, Может она – кротовая нора? И выкинет меня куда в мир, где ждут папа, Машка и Фил?
Окутывает теплом. Улыбаюсь прямо в морду дракона.
Котёнок выжил. Встречает весну. Это – сигнал надежды.
– Почему ты не плачешь?
– Потому что умерла давно, уважаемый инспектор. Вы ведь заглянули в меня, – нарочно выдёргиваю то воспоминание, не моё, отсудашнее, – и видели, через что прошла в «Обители лилий». Меня не стало в тот день.
И чудится вздох, похожий на стон.
Дракон сочувствует мне? Интересно, что он увидел ещё? Нас обеих, или только Айринн? Я так старательно и громко думала о ней.
– Видел и могу лишь сожалеть, что ты грех усугубила грехом. И не коснись твоей души Тот Свет, что дал тебе душу незнаемую, тебя бы наказали синим пламенем. Но это слишком славная казнь для двоедушицы. Ибо нет греха страшнее, чем принять вторую душу. Но в Бездне ты не умрёшь. Однако падшей потом не вернуться к людям.
Ледяная капля сбегает по позвоночнику. Зря не боялась. Похоже, оттуда, из этой Бездны, явно не домой.
Вспоминаю, как Лэсси упрямо твердила, что не хочет умирать. И жалею сейчас, что отговаривала её. Иногда смерть лучше.
И тут накрывает: Лэсси, девочки!..
Сердце прыгает где-то в горле и трудно дышать. Они верили мне!
Подскакиваю, насколько позволяют прикованные руки, и кричу ему в рогатую морду:
– Пощадите их, господин инспектор! Девочек, что были со мной! Пусть я грязна и грешна, но они ещё дети. Они не сделали ничего дурного!
Смотрю на дракона, а перед глазами их мордашки. Полные света и радости, потому что котёнок выжил. Нужно постараться. Ради них. Пусть мне немного осталась. Но хоть их…
Душит волнение, слова вязнут и не хотят рождаться. Облизываю губы и говорю уже тише:
– Они не виноваты! Это я сочиняла стихи! Отпустите их, пожалуйста, господин инспектор!
Дракон перевешивается через стеклянную стену, нервно бьёт хвостом. Его ноздри пульсируют, словно он хочет вынюхать всю ложь в моей душе.
Меня колотит так, что, кажется, подрагивает стол, к которому прикована, и сама перегородка между нами.
Он отводит взгляд, отодвигается. И теперь голос в моей голове звучит уже приглушённо и… взволнованно.
– Почему?
Опускаюсь на стул, сжимаю кулаки и загадываю, с тем же отчаянным желанием – сбудься! – с каким загадывала, задувая свечи на именинном торте: