нетехнику в груды шлака фузионными зарядами и фосфенными бомбами, и пленника окатывали волны жара от пылающих остовов машин его ударной группировки. Дикари смеялись и перешучивались на шипящем, но певучем языке. Один из Астартес, на латах которого было больше примитивных обозначений, сторожил Ксирокла. В остальном на кузнеца войны никто не обращал внимания, и он также игнорировал врагов.
Услышав особенно тяжелые шаги, пленник поднял голову и обнаружил, что смотрит в лицо самому Джагатай-хану.
Ксирокл поборол нервозность от того, что рядом оказался примарх. Даже после того, как кузнец войны годами сражался против половины сынов Императора, он с трудом преодолевал благоговение перед ними.
— Я проиграл из-за того, что здесь был ты, — сказал пленник, опустив плечи. — Белые Шрамы проводят танковую атаку? Маскируют свои войска? Совершенно нетипично для вас. У меня почти не имелось шансов.
— Неужели? — Джагатай-хан присел на корточки перед легионером. — Погляди на меня, кузнец войны.
Ксирокл вынужденно повиновался.
— Мои люди побили бы тебя даже без моей помощи, — заявил примарх.
— Я не согласен.
Каган разжал ладонь, показав пленнику то, что прятал в кулаке, — копии своих книг.
— Ты изучал мои воззрения, — произнес он. — Ты думаешь, что понимаешь меня, потому что знаешь о любви моего легиона к молниеносным ударам. Это ошибочное суждение, Железный Воин. Читая мои слова, ты не до конца постиг их смысл, иначе тебе удалось бы предугадать мои действия. Тут состоялась простая игра противоположностей. Ты позволил себе поверить, что разгадал суть моего легиона, а я изначально хотел, чтобы ты поддался гордыне. Ты верно решил сосредоточить и перенаправить мои силы, но в твоем плане уже крылся изъян: ты не подумал, что здесь могу оказаться я или что мои бойцы способны применить необычную стратегию. Мои танки ты не заметил, потому что не искал их.
Джагатай-хан улыбнулся — белая полоска блеснула на его загорелом лице.
— Признаюсь, я немного впечатлен, — продолжил он. — Твои сородичи редко проявляют такую гибкость в битве. К несчастью для тебя, в этой войне бурь мой ветер сильнее. Знай, что неудача не есть грех. Ты сражался достойно.
— Зачем ты говоришь мне все это? — спросил Ксирокл. — Вы убили всех моих людей и вот-вот казните меня самого.
Хан пожал плечами.
— Возможно, твой дух запомнит мои речи и после смерти. Поразмысли над ними в следующей жизни. Пусть они обогатят твою мудрость и принесут тебе пользу — я дарю их безвозмездно.
Примарх почти бесшумно выпрямился в мастерски сработанном силовом доспехе.
Ксирокл начал смеяться, и его сдавленное хихиканье, перейдя в откровенный хохот, закончилось кровавым кашлем. Пленник сплюнул, чувствуя, как внутри него что-то отказало.
— «В следующей жизни»? Тебе стоило бы примкнуть к магистру войны.
— Почему так? — нейтральным тоном уточнил Каган.
— Мой господин, не принижай себя, изображая непонимание. Ты прекрасно знаешь, о чем речь: твои слова не соотносятся с Имперской Истиной.
— Истина моего отца — это Его правда, а не моя, — сказал Хан. — Любая истина лжива для кого-то еще. Я сын бури в той же мере, что и сын Императора. Ты не первый, кто пытается сманить меня, но если гроза в моем сердце не уступает воле моего отца, то и мой брат ее не усмирит. Я выбираю собственный путь.
Ксирокл покачал головой.
— Ты не на той стороне. Император лгал нам. Он использовал нас всех.
— Так считаешь ты, — ответил примарх. — Но правота на войне столь же относительна, сколь истина. Я решил сохранить верность идеалам Императора, хотя и не верю в Его уложения. А ты предал все человечество.
Джагатай-хан снова улыбнулся:
— В конечном счете значение имеет лишь то, что я победил, а ты проиграл. Спасибо тебе за состязание в стремлениях.
Каган слегка поклонился.
— Напыщенный лицемерный выродок! — зарычал кузнец войны. — А не пошел бы ты…
Примарх совершил настолько быстрое движение, что Ксирокл его не увидел — только ощутил прочную хватку на голове, потом резкий поворот собственной шеи. Что-то хрустнуло, и жизнь покинула его.
Боевой Ястреб аккуратно опустил тело на землю.
— Поднимай своих астропатов, пусть вызывают сюда флот, — велел он Ишигу. — Ты неплохо справился, но у нас все же осталось немного работы, и ее нужно доделать быстро. Я желаю обезвредить еще несколько таких мест, чтобы расчистить дорогу для Жиллимана, а потом мы двинемся в глубь скопления. Мы нужны Сангвинию: магистр войны собрал у Беты Гармона больше легио титанов, чем мы предполагали.
Ишигу поклонился.
— А с этим что делать, мой Хан?
Его повелитель задержал взгляд на трупе Ксирокла.
— Похорони его с почестями. Он бился хорошо, и не без утонченности. — Каган обратил взор к небесам, уже рассчитывая, куда отправиться дальше. — А утонченных врагов на этой войне надо ценить.
Иэн Сент-мартин. ЛУЧШИЕ АНГЕЛЫ
Я не знаю, почему и как был избран, мне ведомо лишь то, что выбор пал на меня.
В проходе с устланным округлой мозаикой полом раздаются мои тихие шаги.
Тогда, в те ранние дни вознесения, когда каждый новый вздох помогал осознать, как изменяется моя плоть, я двигался медленнее. И такой темп дарил мне время, чтобы впитать окружающее великолепие.
Стены покрывали шедевры, выполненные в масле, фресках и золоте, каждый из которых идеально перетекал в следующий, еще более невероятный, нежели предыдущий. От одного лишь их вида, от каждой их детали по моей иссеченной рубцами коже бежали мурашки. Любая из этих работ заняла бы почетное место в каком угодно мире, за исключением Терры.
Чудеса окружали меня и в следующем коридоре. Удивительные предметы искусства заполняли собой всю поверхность: стены, пол и потолок над головой. Я легко мог бы забыть, где нахожусь, если бы не вездесущее гудение сердца «Красной слезы».
В конце концов взгляду предстает пункт моего назначения. Перед собой я вижу пару высоких двустворчатых дверей с изящными барельефами из жемчуга, рубинов и золота, изображающих изумительную ангельскую красоту. Эти двери охраняют, застыв подобно статуям, два отборных терминатора легиона. Когда я подхожу ближе, их мускулатура из фибросвязок с ворчанием оживает.
Не звучит ни единого слова, но коридор наполняется звоном скрещенных мечей, преградивших мне путь. Я снимаю капюшон багрового одеяния претендента и открываю воинам лицо, на котором еще отражаются следы былой человечности. Терминаторы быстро изучают меня. До моего слуха, ныне улучшенного, доносятся дробные щелчки, пока стражи говорят с единственным обитателем комнаты за дверьми.
С острым скрежетом стали терминаторы опускают клинки и расступаются предо мной, а двери медленно открываются.
Несколько долгих мгновений я стою на проходе, просто наслаждаясь зрелищем. Я представлял себе обширные покои с высоким расписным потолком и ценными работами несравненной красоты, стоящими на постаментах или аккуратно подвешенными в спокойном жужжании стазис-полей. Однако теперь вижу незамысловатую и скромную студию, мало чем отличающуюся от тех, что можно найти в любом городе любого мира во владениях Империума Людей. Но не от этого я замираю как вкопанный.
В центре комнаты стоит источник божественной крови, текущей в моих венах. Такому созданию место в галерее, среди других шедевров, но тогда они показались бы жалкими подделками. Крылья с белыми, как чистый снег, перьями слегка колышутся. Величественное выражение его лица требует верности или даже поклонения.
Я с трудом сдерживаю желание упасть на колени в присутствии примарха и разрыдаться при одном лишь взгляде на него.
Ангел.
— Здравствуй, сын мой, — произносит Сангвиний. — Я с интересом разглядываю твою работу.
Лишь сейчас я замечаю оборудование, наполняющее студию. Инструменты и верстаки, печь и горн, различные пески и раздробленные минералы — все вместе это способно породить настоящие чудеса.
Как и все прочие неофиты, я занимался множеством самых разных видов творчества. Это входило в наше обучение. Я сочинял сонеты и симфонии, рисовал портреты и сцены из истории Ваала, ваял из глины и камня героев прошлого. Но, как случается с каждым Кровавым Ангелом, один вид искусства взывал ко мне особенно упорно, и для меня им стала работа со стеклом.
По правде говоря, тяга к этому материалу, скорее всего, укоренилась во мне гораздо раньше. Воспоминания о жизни до легиона меркнут с каждым прошедшим днем, стремительно рассыпаясь, но иногда в голове всплывают какие-то фрагменты. Изображение тут, оставшаяся эмоция там.
Я помню день, когда погибло мое племя. Его вырезали во время набега орды мутантов, что терроризировали Ваал и его луны в эпоху до прибытия примарха. Я помню окрашивающее землю пламя, которое превращало песок в грязное и иззубренное стекло. Мою жизнь спас осколок этого стекла, коим я сражался, чтобы вырваться к бесконечным дюнам мрачных пустошей, отравленных радиацией, где меня и нашли нынешние повелители.
— У тебя есть все необходимые материалы? — спрашивает Сангвиний, прерывая мои размышления.
— Да, повелитель, — быстро киваю я. — Этого более чем достаточно.
— Тогда вперед. — Примарх указывает на печь и инструменты. — Займись своей работой. Действуй так, словно меня здесь нет.
— Это невозможно, владыка.
Сангвиний мягко улыбается.
Я подхожу к печи, подбираю нужное сочетание песка и осколков матового стекла и засыпаю материал внутрь. Из-за сильного жара содержимое быстро плавится и превращается в лужу обжигающей жидкости на дне.
Делаю вдох и беру стеклодувную трубку — тонкостенный шланг едва длиннее моего собственного роста. Я засовываю трубку в печь, кручу и поворачиваю в руках, чтобы собрать вокруг нее порцию расплавленного стекла. По консистенции материал как мед. Я быстро начинаю отформовывать и лить его, добавляя жара из ручного огнемета и сохраняя массу податливой, пока она не успела остыть слишком сильно.