потолок развязки переходов, однако их относительная редкость, кажется, лишь усиливает холодную серость металлических костей корабля. То же самое отражается и в моих боевых братьях, я вижу это. Прошедшая битва и принесенные ею откровения лишили нас красоты.
Мы — потерянное братство, что плывет по клокочущим течениям варпа, который, как мы теперь знаем, разумен в своих злобных намерениях относительно нас. В наших мыслях никогда не было понятия предательства. Сопротивлявшиеся Согласию миры были всего-навсего невежественными, но не изменническими. Однако сейчас это слово нависает над головой каждого из нас, подобно призраку, что уже не уйдет никогда. Твердая почва, на которой мы некогда стояли, ныне бурлит под ногами, словно зыбучий песок. Увиденные нами вещи, новые реальности, в чье существование мы не верили, изменили выживших.
В этот момент я иду по направлению к студии, которую обустроил после того, как взошел на борт. Столь многое оказалось выброшено на ветер, и каждый из нас цепляется за нечто из потерянного времени, что исчезло навсегда за прошедшие недели. Мы стремимся вернуть красоту, когда перед глазами лишь ад.
Мои нынешние инструменты проще, печь меньше прежней, но они выполняют свою функцию, и этого мне достаточно. Во время работы я позволяю разуму бездействовать, учась извлекать творческие способности из бессознательного внутри себя. При таком состоянии, похожем на транс, жар и звуки твердеющего стекла доносятся до ушей мягко, пока я скручиваю и сглаживаю изделие, придавая ему форму.
Сангвиний вновь приходит, чтобы посмотреть на мою работу, — впервые с момента прибытия на «Завет». Теперь он двигается иначе, даже несмотря на то, что ноги давно исцелились. Как и в случае с каждым из его сыновей, не все шрамы отца можно увидеть глазами. Некоторые оставили неизгладимый след глубоко в разуме примарха, и намекает на них лишь хищный взгляд, который не покидает очей Сангвиния после Сигнуса Прим.
Я вынимаю изделие из печи, руки аккуратно, по наитию поворачивают прут. Положив изделие на подпору, я продолжаю вращать его и выбираю из своих материалов помятую жестяную банку. Открываю и поднимаю ее, не желая вдыхать содержимое. Я ссыпаю пепел вниз. Уныло выглядящие частички, похожие на темный снег, сливаются с остывающим стеклом, уничтожая кристальную чистоту.
— Покажи мне увиденное тобой, — говорит примарх, останавливаясь сбоку. — Что ты сделал?
Я отхожу, позволяя ему взглянуть на работу, и сам в первый раз бросаю на нее осознанный взгляд. Она изображает некое существо, невозможную помесь змеи и бескожей собаки, выступающей из центра поникшего цветка и держащей в своих черных зубах окровавленное сердце. Я изучаю скрупулезное и замысловатое дело своих рук, запечатлеваю крошечные образы, покрывающие крапчатую плоть создания, узнаю пылающие руны, что приходят ко мне в тех редких случаях, когда стараюсь заснуть.
— Нет!
Я моргаю, и стеклодувный прут исчезает из моих рук. Сангвиний бросает мою работу обратно в печь, продолжая держать отрезок полого железа и разбивая изделие об опаленные стенки. Раздается звук, похожий на звон пустых колоколов в тесной комнате, а эхо, как мне кажется, длится дольше, чем должно. Я наблюдаю, как от металла отлетают последние осколки стекла, быстро теряющие форму и исчезающие в гладкой лужице расплавленного песка.
— Ты ничего не должен был брать из того места! — рычит примарх, ходя вокруг меня. Я множество раз видел ярость своего отца в разгар битвы, но никогда прежде не чувствовал ее так близко. Еще никогда она не была направлена на меня. — Ничего.
— Все мы принесли с собой что-то оттуда, отец, — отвечаю я. — По собственной воле или нет.
Сангвиний с лязгом бросает стеклодувный прут на палубу без покрытия, слегка отпрянув от меня. Так мы и стоим оба в тишине. Мгновение начинает растягиваться в бесконечность, прежде чем я вновь открываю рот.
— Когда мы завоевывали цивилизации и предавали мечу целые миры, я обыскивал руины в поисках проблесков трагической красоты, которые кладу туда. — Я указываю на печь. — Идея того, что я создаю, заключается в грандиозном воплощении мечты Императора. Но что у нас есть теперь? Что нам делать, когда все обратилось в пепел и холодную кровь?
Примарх не отвечает и безмолвно слушает меня.
— Вы просите показать, что я вижу, найти объединяющую нас искру, которая принесет мир всему человечеству. Но сейчас, — я тру ладонями виски, — когда я закрываю глаза, меня встречают лишь чудовища. Я слышу в ушах их рваные голоса. Эти создания, на существование которых мы закрывали глаза, коих мы считали мифом и ложью, они перед нами, живут, дышат и сражаются против нас. Вы просите, чтобы я заглянул внутрь себя, но теперь я вижу там лишь безумие, закручивающееся и набухающее, словно грозящая распространиться в нас раковая опухоль. Я вижу то, что делали на Сигнусе мои братья, что творил я сам. Как легко мы потеряли рассудок! Нет больше искры дара пред взглядом, отец, лишь его уничтожение.
Мое тело двигается без команды разума. Рука раскидывает чашки с материалом, бросая на палубу земные минералы и песок. Печь скрипит, когда я сталкиваю ее на пол, куда она приземляется с раскатистым грохотом пушечного выстрела. Расплавленное стекло медленно течет из нее, словно обжигающая кровь, столь же горячая, что и мои чувства, рокочущие в обоих сердцах.
— Он знал? — спрашиваю я, восстановив дыхание. — О варпе, о Сынах. О мятеже магистра войны. — Мой голос становится тише, когда я смотрю в глаза отца. — Почему Он не сказал нам?
— Не знаю, сын мой, — отвечает примарх. Я вижу, как упоминание магистра войны, причиняет ему боль, словно лезвие клинка, и чувствую, что эта мука отражается в моих собственных сердцах. — Быть может, Он стремился защитить нас, найти другой путь и избавить от тьмы прежде, чем она явит себя, чтобы извратить наш род.
Ангел делает шаг вперед, его заботливая рука отодвигает меня от разливающегося жидкого стекла. Примарх держит меня за плечо и смотрит сверху. Величественное выражение лица Сангвиния без труда вызывает неугасающее обожание, как и всегда.
— Какой бы ни была причина, по которой Он хранил тайну, это уже не имеет значения, — произносит он с силой, которой я, кажется, не слышал в его голосе уже целую вечность. — Путь перед нами ясен. Человечество столкнулось с врагом, подобных которому никогда не знало ранее, но не бывает тени без света, который сияет, дабы развеять ее. Мы выстоим против всего, что попытается задержать нас в Море Душ, и уничтожим любого, кто преображает его по своей прихоти.
Каждое слово генетического отца вдохновляло меня все больше. На миг Ангел предстал передо мной тем примархом, которого я знал прежде. Он будто прогнал темных призраков Сигнуса.
— Теперь мы знаем, какие последствия ждут нас, если мы проиграем. Как никогда прежде нам известна важность нашего искусства создавать и разрушать, одного из символов всего того истинного и прекрасного, что мы должны защищать до последнего вздоха наряду с остальным. Сейчас мы должны призвать всю свою силу, и каждый из нас начнет сначала.
Тронный мир уже рядом, а вместе с ним Осада и Хорус. После Ультрамара и второго Империума, который все мы поклялись отринуть, среди моих братьев царит мрачная решимость, пока наш флот вырывается из хватки Гибельного шторма. Возникает ощущение неотвратимого противостояния, ожидающего всех нас, и мы готовы отплатить за предательство тем, кто некогда был нам родней.
Несмотря на все безрассудства Мстящего Сына, Девятый в долгу у Жиллимана, ибо верфи и умелый труд вернули «Красной слезе» ее законное место жемчужины флота легиона. Без этого корабля мы рисковали бы никогда не покинуть Гибельный шторм и не достигнуть колыбели нашего вида вовремя, дабы встать рядом с Императором на защиту будущего человечества.
Все еще странно ходить по залам флагмана. Столь многое оказалось потеряно после крушения «Слезы» на Сигнусе, и даже не сосчитать бесценных работ, подвергшихся уничтожению или осквернению. Мы бросились возвращать себе корабль, вычищая каждый след варп-порчи, однако не всё поддалось нашим усилиям.
Свою часть работы я выполнил в отделениях, которые прочесывали каждый метр флагмана, выжигая любую обнаруженную скверну. Покончив с этой задачей, я отложил в сторону свои таланты к разрушению и начал восстанавливать «Слезу» через созидание.
Сангвиний уже находился там, когда я прибыл. Он привычно шагал рядом с коллекцией, собранной более чем за пять десятилетий, от золотых дней Крестового похода через тьму мятежа Хоруса и до заключительных, нынешних, дней, когда Терра вырастает в наших иллюминаторах. Прогуливаясь меж постаментов, примарх смотрит, как я готовлюсь, а затем приступаю к работе, наблюдает, как я тружусь перед печью. Он еще не облачился в свой великолепный мастерский доспех, что превращал его в ангела смерти из человеческих легенд. Однако с каждым ударом наших сердец этот момент все ближе.
Наступает этап, когда изделию нужно прокалиться. После того как я закрываю горн, запечатывая внутри него работу, меня больше ничто не отвлекает.
— Почему я, отец?
Я не собирался спрашивать, но слова все равно сорвались с уст. Вопрос этот мучил меня все время, с самого первого дня пребывания в жаркой от печи студии. Быть может, все дело в нависающем надо мной ощущении неясных перемен, чего-то масштабного и ужасного, ждущего нас на Терре. Дурное предчувствие, что если я не спрошу сейчас, то другой возможности не представится.
— О чем ты? — переспрашивает примарх.
Я понимаю, что мой вопрос не так уж важен, однако уже решился задать его:
— Почему я? Почему все эти годы вы уделяли мне особое внимание? Без сомнения, есть множество более могучих воинов, более искусных мастеров, Ангелов лучших, нежели я.
Взгляд Сангвиния говорит о том, что он ожидал подобного вопроса.
— Потому что ты представляешь собой Кровавых Ангелов, Йехоил. Многие годы я наблюдал за тобой, за пройденным тобой путем и полученными на нем ранами. Подобно самому нашему легиону, ты поднимаешься, побеждаешь, падаешь и от этого становишься крепче. Мало кто в Девятом воплощает его силу, безрассудные поступки и мечты так, как ты. В тебе я нахожу больше сходства с собой, чем в любом другом из своих сыновей.