Сильнее всего Джорджа поразило то, что именно его она выбрала в жертвы. Однажды, примерно за год до свадьбы, между ними вроде как возникло некоторое влечение; он свозил ее на бал в Мэйфере и, помнится, по дороге домой в тот вечер даже поцеловал в машине. Неделю примерно тянулся их спотыкливый флирт. Он не успел развиться ни во что серьезное — Джордж уехал на Восточное побережье и там встретил Кэй.
Молодой Донован показал ему копии писем, которые он подписал.
Они были отпечатаны на машинке, которую он держал в своем бунгало на студии, а составлены были аккуратно и убедительно. То были якобы любовные письма, из которых следовало, что он любовник Маргарет Донован, что он хочет на ней жениться и потому собирается подать на развод. Все это было совершенно невероятно. Наверняка утром кто-то видел, как он их подписывал; наверняка кто-то слышал ее слова: «Инициалы у тебя те же, что у мистера Харриса».
Джордж вымотался. На следующей неделе ему предстояло сниматься в сцене футбольного матча, и он к этому готовился, играя дублером в команде университета Южной Калифорнии; он привык ложиться и вставать вовремя. В самой середине проигрывания в мыслях путаного и отчаянного эпизода с участием Маргарет Донован и Кэй он внезапно зевнул. Механически поднялся наверх, разделся и лег в постель.
Перед самым рассветом в сад к нему явилась Кэй. Мимо него теперь протекала река, и суда, тускло освещенные зелеными и желтыми фонариками, медленно проплывали вдали. Нежный звездный свет моросью опускался на темное сонное лицо мира, на черные таинственные торсы деревьев, на безмятежно поблескивающую воду и на дальний берег.
Трава была сырой, Кэй шагала к нему стремительно; тоненькие ночные туфли промокли от росы. Она поставила ступни ему на ботинки, придвинулась ближе и подняла к нему лицо, как поднимают книгу, раскрытую на нужной странице.
— Подумай о том, как ты меня любишь, — прошептала она. — Я не прошу, чтобы ты всегда меня так любил, но я хочу, чтобы ты запомнил.
— Для меня ты всегда останешься такой.
— Нет-нет; но пообещай, что запомнишь. — Из глаз ее покатились слезы. — Я стану другой, но где-то очень глубоко внутри всегда останется та, которую ты видишь сейчас.
Сцена медленно угасла, Джордж выпутался из тенет сна. Сел в постели; уже настало утро. Он услышал, как во дворе перед домом нянька наставляет его сына в том, как подобает вести себя воспитанным двухмесячным младенцам. В соседнем дворе маленький мальчик прокричал загадочную фразу: «Кто напустил на меня этот барьер?»
Не снимая пижамы, Джордж пошел к телефону и позвонил своему адвокату. Потом вызвал слугу, и, пока его брили, из хаоса предыдущей ночи постепенно выкристаллизовался определенный порядок. Первое — разобраться с Маргарет Донован; второе — сохранить это в тайне от Кэй, которая в ее нынешнем состоянии способна поверить во что угодно; третье — полностью помириться с Кэй. Это представлялось ему самым важным.
Он почти оделся, когда внизу зазвонил телефон; чутьем угадав опасность, он снял трубку.
— Алло… А, да. — Подняв глаза, он убедился, что обе двери закрыты. — Доброе утро, Хелен… Да, спасибо, Долорес. Я буду говорить по этому аппарату. — Он дождался, когда внизу щелкнула положенная на рычаг трубка.
— Как ты там сегодня, Хелен?
— Джордж, я по поводу вчерашнего вечера. Ты просто не представляешь, как мне стыдно.
— Стыдно? За что тебе стыдно?
— За то, как я с тобой себя вела. Прямо не знаю, что на меня нашло, Джордж. Я всю ночь не спала, переживала из-за этого ужаса.
Во взвихренный разум Джорджа вкрался новый элемент хаоса.
— Не говори глупостей, — сказал он. А потом, к собственному отчаянию, услышал свой голос, который продолжал: — В первый момент я тебя не понял, Хелен. А потом сообразил.
— Ах, Джордж, — проговорила она через миг, совсем тихо.
Вновь молчание. Он начал застегивать запонку.
— Я не могла не позвонить, — сказала она после паузы. — Не могла все это вот так оставить.
Запонка упала на пол; он встал, чтобы поднять ее, а потом настойчиво произнес в трубку: «Хелен!», дабы скрыть тот факт, что на миг отвлекся.
— Что, Джордж?
Тут открылась дверь из прихожей, и в комнату, излучая легкое неудовольствие, вошла Кэй. Помедлила.
— Ты занят?
— Не особенно. — Несколько секунд он таращился на трубку.
— Ну, до свидания, — пробормотал он отрывисто и разъединился. Повернулся к Кэй. — Доброе утро.
— Я не намеренно тебе помешала, — произнесла она отчужденно.
— Ты мне не помешала. — Он запнулся. — Звонила Хелен Эйвери.
— Не мое дело, кто тебе звонил. Я пришла спросить, едем ли мы сегодня в Коконат-Гроув.
— Присядь, Кэй.
— Я не хочу говорить.
— Присядь на минутку, — произнес он нетерпеливо. Она села. — Сколько ты еще будешь это продолжать? — спросил он.
— Я ничего не «продолжаю». Просто между нами все кончено, Джордж, и ты знаешь это не хуже, чем я.
— Бред какой-то, — сказал он. — Всего неделю назад…
— Это не имеет никакого значения. Это надвигалось уже несколько месяцев, и вот теперь все кончено.
— Ты хочешь сказать, что больше не любишь меня? — Нельзя сказать, чтобы он сильно встревожился. Такие сцены бывали между ними и раньше.
— Не знаю. Наверное, в определенном смысле я всегда буду тебя любить. — Тут она вдруг разрыдалась. — Господи, как же это грустно. Он так давно в меня влюблен.
Джордж вытаращился на нее. Столкнувшись лицом к лицу с подлинным, по всей видимости, проявлением чувств, он не смог найти никаких слов. Она не злилась, не угрожала, не притворялась; она вообще о нем не думала, будучи полностью поглощена своими чувствами к другому человеку.
— Да ты о чем? — выкрикнул он. — Ты что, хочешь сказать, что любишь другого?
— Не знаю, — откликнулась она беспомощно.
Он сделал шаг в ее сторону, потом подошел к кровати и лег, уставившись с несчастным видом в потолок. Через некоторое время в дверь постучала служанка и сообщила, что внизу дожидаются мистер Буш и мистер Касл, адвокат Джорджа. Для него факт этот оказался лишенным всяческого смысла. Кэй ушла к себе в комнату, он встал и двинулся следом.
— Пусть им скажут, что нас нет дома, — проговорил он. — А мы куда-нибудь съездим и обсудим все это.
— Не хочу я никуда ехать.
Она уже была далеко и с каждой минутой делалась все загадочнее и отстраненнее. Вещицы на ее туалетном столике будто бы принадлежали чужому человеку.
Он заговорил — сухо, торопливо:
— Если ты что думаешь про Хелен Эйвери, так это вздор. Я никогда никем не интересовался, кроме тебя.
Они спустились вниз, в гостиную. Был уже почти полдень — очередной яркий, бесчувственный калифорнийский день. Джордж заметил, что в солнечном свете уродливое лицо Артура Буша выглядит бледным и изможденным; тот сделал шаг к Джорджу и внезапно остановился, будто ожидая чего-то — вызова, упрека, удара.
В один миг в голове Джорджа пронеслась сцена, которая вот-вот произойдет. Он просмотрел развитие своего характера в этой сцене, свою роль — бесконечное разнообразие ролей, но каждая вела к тому, что Кэй будет играть против него вместе с Артуром Бушем. И внезапно отверг все эти роли.
— Прошу меня простить, — произнес он быстро, обращаясь к мистеру Каслу. — Я вызвал вас, потому что некая помощница режиссера по имени Маргарет Донован пытается получить с меня пятьдесят тысяч долларов за некие письма, которые, по ее утверждению, я ей написал. Разумеется, все это… — Тут он осекся. Это уже не имело никакого значения. — Я зайду к вам завтра.
Он подошел к Кэй и Артуру, чтобы слышали только они.
— Не знаю, что именно вы собираетесь делать. Но прошу меня в это не впутывать; у вас нет никакого права заставлять меня все это терпеть, поскольку я ни в чем не виноват. Я не хочу становиться заложником ваших чувств.
Он повернулся и вышел. Машина дожидалась у крыльца, и он сказал: «Едем в Санта-Монику», потому что именно это название первым пришло ему в голову. Машина понеслась сквозь бесконечный, без намека на марево, солнечный свет.
Они ехали три часа: мимо Санта-Моники, потом, по другой дороге, к Лонг-Бич. Он воображал себе — будто речь шла о чем-то увиденном краем глаза, не привлекшем особого внимания, — как проводят этот день Кэй и Артур Буш. Кэй, видимо, будет много плакать, поначалу ситуация покажется им сложной, неожиданной; однако нежные сумерки приведут их к сближению. Их неизбежно потянет друг к дружке, а он все отчетливее будет представать им неким внешним врагом.
Кэй, видимо, хотела, чтобы он рухнул на колени, в грязь и пыль семейной сцены, и стал молить ее о пощаде. Не дождется; он вообще ненавидит сцены. Если он опустится до того, что станет мериться силами с Артуром Бушем в перетягивании сердца Кэй, будто каната, он перестанет быть самим собой. Он навсегда станет чем-то похож на Артура Буша; у них навеки появится нечто общее, вроде постыдной тайны. Театральности в Джордже было немного; миллионы глаз, перед которыми за эти десять лет успели промелькнуть его настроения и выражения его лица, не обманывались на этот счет. С того самого момента, когда он, двадцатилетний юнец на гриффитовской студии, обратил прекрасные глаза в воображаемую даль своего первого вестерна, зрители его на деле наблюдали за продвижением прямолинейного романтического тугодума по жизни, которая совершенно случайно оказалась исполненной блеска.
Его вина заключалась в том, что он слишком рано почувствовал себя в безопасности. Он внезапно сообразил, что Фэрбенксы[25], которые за столом всегда сидели рядом, вовсе не рисовались. Они лишь не оставляли ничего на волю случая. Ведь они жили, пожалуй, в самой непредсказуемой прослойке богатого, дикого, скучающего общества; чтобы брак в ней оказался успешным, нужно не ждать от будущего абсолютно ничего либо ни на миг не разлучаться. Он на один миг оторвал взгляд от Кэй и тут же сослепу попал в страшную беду.