Похоже, с тех-то самых пор она и улыбается — напрасной, дерзкой, чарующей улыбкой.
— Привет, Сильво, — окликнула его Бетти.
— Бетти! Вот это да, сколько зим!
И зачем она зовет его Сильво — словно драную обезьянку или еще какую зверушку?
— Как дела у тебя? Не самым лучшим образом, полагаю?
— О да, — ответствовал он сухо, — но я справляюсь.
— Глазеешь, как толпа веселится?
— Да, черт бы ее побрал, — ответил он, озираясь. — Бетти, вот скажи, чему они радуются? Чему они все улыбаются? Что тут вообще веселого?
В глазах у Бетти заплясали лукавые искорки.
— Ну, Сильво, женщины, наверное, улыбаются, потому что у них красивые зубы?
— Ты улыбаешься, — цинично продолжил Сильвестр, — оттого, что удачно вышла замуж и завела двоих детишек. Ты воображаешь себя счастливой, вот тебе и кажется, что другие счастливы тоже.
Бетти кивнула:
— Не в бровь, а в глаз… — Шофер обернулся, Бетти кивнула и ему. — Пока, Сильво.
Сильво провожал ее завистливым взглядом, но зависть внезапно стала яростью, когда Бетти оглянулась и улыбнулась ему снова. Потом ее машина растворилась в автомобильном потоке, а он с увесистым вздохом оживил свою трость и продолжил прогулку.
Зайдя за угол, Сильвестр заглянул в табачную лавку и там наткнулся на Уолдрона Кросби. В те времена, когда Сильвестр был желанным трофеем в глазах дебютанток, он и для промоутеров являлся не менее лакомым куском. А Кросби, будучи тогда молодым биржевым брокером, не раз помогал ему взвешенным и разумным советом, чем сохранил ему немало денег. Сильвестр любил Кросби настолько, насколько он вообще был на это способен. Кросби вообще многие любили.
— Здорово, старый комок нервов, — сердечно заорал Кросби, — давай-ка выбери себе «Корону» побольше, уж она-то развеет тоску в дым!
Сильвестр тревожно рассматривал коробки, заранее зная, что снова купит не то.
— А ты, Уолдрон, так и сидишь в своем Ларчмонте?
— Ага.
— Как твоя жена?
— Лучше всех.
— Н-да, — заметил недоверчиво Сильвестр, — у вас, брокеров, вечно такие улыбочки, словно вы над чем-то посмеиваетесь в кулак. Веселая у вас, наверное, работа.
Кросби задумался.
— Ну, это когда как, — доверительно сказал он, — она переменчива, как луна или как цены на лимонад, но есть в ней и своя прелесть.
— Уолдрон, — сказал Сильвестр с нажимом, — как друга тебя прошу, пожалуйста, сделай одолжение, не улыбайся мне в спину, когда я уйду. Это выглядит как… как издевательство.
Рот Кросби растянулся в глупой ухмылке.
— Чего ты разбушевался-то, старый брюзга?
Но Сильвестр гневно всхрюкнул, развернулся на каблуках и скрылся из виду. Он продолжил прогулку. А солнце уже завершало свой променад и созывало последние бродячие лучи, что заплутали среди западных улиц. Проспект потемнел от роя рабочих пчел, высыпавших из универмагов, движение разбухло, то и дело возникали заторы, автобусы, спрессованные по четыре в ряд, возвышались как помосты над густой толпой, но Сильвестр, которому каждодневные превращения и преображения города казались убогими и однообразными, шел своей дорогой, то и дело зыркая по сторонам сквозь пасмурные свои очки.
Добравшись до гостиницы, он был доставлен лифтом в свой четырехкомнатный номер на двенадцатом этаже. «Если я пойду обедать в ресторан, — размышлял Сильвестр, — то оркестр непременно заиграет „Улыбайся, улыбайся“ или „Когда вы улыбнулись мне“. А в клубе я обязательно встречу всех своих развеселых знакомых, а если податься туда, где нет музыки, так там и еды достойной не сыщешь».
И он решил заказать обед в номер.
Часом позже, уничтожив презрением бульон, голубиное жаркое и салат, он бросил официанту полдоллара и предупреждающе воздел руку:
— Сделайте одолжение, не улыбайтесь, когда будете меня благодарить.
Слишком поздно, официант уже успел осклабиться.
— Не будете ли вы так любезны, — обратился к нему Сильвестр, — пояснить мне, чего ради вам так весело?
Официант задумался. Он не читал журналов и не знал в точности о повадках типичных официантов, но полагал, что от него ждут чего-то типично официантского.
— Ну, мистер, — ответил он, глянув в потолок со всей непосредственностью, какую он только смог сконцентрировать на своем вытянутом землистом лице, — физия у меня как-то сама расплывается при виде полтинника.
Сильвестр жестом отослал его прочь.
«Официанты счастливы, потому что ничего лучшего у них никогда не было, — подумал он, — им не хватает воображения, чтобы чего-то хотеть».
В девять часов, изнывая от скуки, он предался сну в своей невыразительной постели.
Как только Сильвестр покинул табачный магазин, Уолдрон Кросби вышел вслед на ним и, свернув с Пятой авеню на перекрестке, вошел в брокерскую контору. Из-за стола ему навстречу поднялся пухлый человек с подрагивающими руками:
— Привет, Уолдрон!
— Привет, Поттер, я просто заскочил, чтобы узнать худшее.
Толстяк нахмурился.
— Только что получили известия, — сказал он.
— Ну и что там? Опять понижение?
— Почти до семидесяти восьми. Мне жаль, старина.
— Фью-ю!
— Сильно погорел?
— Дотла!
Толстяк покачал головой, мол, как же он устал от такой жизни, и вернулся на место.
Какое-то время Кросби сидел неподвижно, затем вошел в кабинет Поттера и снял телефонную трубку:
— Дайте Ларчмонт восемьсот тридцать восемь.
Его соединили.
— Миссис Кросби дома?
Ему ответил мужской голос:
— Алло, Кросби, это вы? Говорит доктор Шипман.
— Доктор Шипман? — В голосе Кросби послышалась внезапная тревога.
— Да, я полдня пытался вам дозвониться. Ситуация изменилась, похоже, что ребенок родится сегодня вечером.
— Сегодня вечером?
— Да. Все идет хорошо. Но вам лучше приехать немедленно.
— Скоро буду. До свидания.
Кросби повесил трубку и направился к двери, но вдруг замер, будто его осенило. Он вернулся к телефону и набрал на этот раз манхэттенский номер:
— Алло, Донни, это Кросби.
— Привет, дружище. Ты меня удачно поймал, я как раз собирался…
— Погоди, Донни, мне позарез нужно место, срочно!
— Для кого?
— Для меня.
— Как это, что за…
— Не важно. Расскажу позже. Есть у тебя что-то для меня?
— Ну, Уолдрон, сейчас все не бог весть, разве что клерком. Может, в следующий…
— Сколько платят?
— Сорок, ну, сорок пять в неделю.
— Годится. Завтра же приступаю.
— Хорошо. Но скажи мне, старина…
— Извини, Донни, мне надо бежать.
Кросби выскочил из брокерской конторы, с улыбкой махнув Поттеру рукой. На улице он вытащил горсть мелочи, придирчиво ее пересчитал и подозвал такси.
— Центральный вокзал — быстро, — сказал он шоферу.
В шесть часов вечера Бетти Тиэрл закончила письмо, вложила в конверт и надписала на конверте имя мужа. Она вошла в его комнату и, поколебавшись мгновение, положила на кровать черную подушку, а на нее — белое письмо, так он просто не сможет его не заметить, когда вернется. Затем, окинув комнату скользящим взором, вышла в коридор и поднялась по лестнице в детскую.
— Клэр! — тихо позвала она.
— Мамочка! — Клэр бросила кукольный домик и стремглав подбежала к матери.
— Клэр, а где Билли?
Билли тут же вылез из-под кровати.
— А ты мне что-то принесла? — вежливо поинтересовался он.
Мама в ответ засмеялась, но вдруг поперхнулась, подхватила обоих детишек и осыпала их страстными поцелуями. Она заметила, что беззвучно плачет, и горячие детские щечки кажутся прохладными по сравнению с внезапным жаром, который охватил все ее тело.
— Береги Клэр, Билли… мальчик мой… всегда.
Билли смотрел на нее растерянно и с каким-то благоговейным страхом.
— Ты плачешь, — укорил он ее.
— Я знаю… знаю… да.
Клэр пару раз неуверенно всхлипнула, помедлила, а затем прижалась к матери и разразилась оглушительным ревом.
— М-мне плохо, мамочка, мне так плохо!
Бетти тихо утешала дочку:
— Мы больше не будем плакать, Клэр, детка, не будем.
Но когда она выпрямилась и собралась уходить, в ее взгляде, обращенном к Билли, сквозила немая мольба, напрасная мольба — она это знала, — ведь сын был еще слишком мал, чтобы понять.
Полчаса спустя она выносила к такси саквояж и вдруг остановилась в дверях и поднесла руку к лицу — в безмолвном признании, что вуали, скрывавшей ее от мира, больше нет.
«Я сама так решила», — печально подумала она.
Такси завернуло за угол, и она снова заплакала, борясь с искушением все бросить и вернуться домой.
— О боже мой! — шептала она. — Что я делаю? Что же я наделала! Что наделала!
Выйдя из номера Сильвестра, Джерри — тот самый узколицый бледный официант — отчитался перед старшим и сдал смену.
Он сел на метро и отправился на юг, высадился на Уильям-стрит и, миновав два квартала, зашел в бильярдную.
Через час он появился с сигаретой, поникшей в бескровных губах, и в нерешительности замер на тротуаре, будто собираясь с духом. Потом двинулся на восток.
Вблизи одного из домов он неожиданно ускорил шаг, а потом вдруг снова замедлил, словно ему хотелось пройти мимо, но какое-то магнитное притяжение неудержимо влекло его внутрь, и он внезапно передумал и свернул к дверям дешевого ресторанчика — то ли кабаре, то ли китайской забегаловки, — где ближе к ночи собиралась весьма разношерстная публика.
Джерри пробрался к столику в самом темном, самом укромном углу. Он сел в одиночестве, пренебрегая своим окружением, но это говорило о том, что Джерри не столько презирает его, сколько давно к нему привык, и заказал стакан кларета. Вечер был в разгаре. Дебелая пианистка выжимала последние соки из вдрызг заезженного фокстрота, а постный, безжизненный субъект подсоблял ей постной и безжизненной игрой на скрипке. Внимание посетителей обратилось к танцовщице в грязных чулках, явно злоупотреблявшей перекисью и румянами. Девушка готовилась выйти на эстраду, мимоходом любезничая с толстым воздыхателем за ближним столиком, который пытался поймать ее руку.