— Да у вас совершенно больной вид, — сказал Эддингтон.
— Это от жары.
— Надо бы вам сходить к врачу.
— Схожу, — сказал Батлер, — но это все пустяки.
— Что у нас тут творилось последние две недели?
Смерть деловой женщины:
прыжок с девятого этажа
— Да ничего особенного, — вслух произнес он. — Вот только выехали со склада на Двухсотой улице.
— Кому же эта светлая идея пришла в голову?
— Вашему брату.
— Прошу вас подобные решения согласовывать со мной. Возможно, нам придется вновь туда перебираться.
— Простите.
— А где мисс Уисс?
— У нее мать заболела, я дал ей отпуск на три дня.
— А миссис Саммер уволилась… Кстати, я хотел бы с вами о ней поговорить, но позже.
У Батлера вдруг защемило сердце. Что он имел в виду? Он уже видел газеты?
— Жаль, что отсутствует мисс Уисс, — сказал Эддингтон. — Я хотел просмотреть отчетность за последний месяц.
— Давайте я возьму бухгалтерские книги домой, — примирительно предложил Батлер. — Подготовлюсь, и завтра мы с вами все просмотрим.
— Да уж, прошу вас.
Эддингтон вскоре отбыл. Что-то в его тоне встревожило Батлера — некая сдержанность, что ли, когда человека стараются подготовить к куда более крупным неприятностям. В нынешние времена о многом приходилось беспокоиться, подумал Батлер, а стоит ли, не слишком ли это? Он сидел за своим письменным столом, испытывая странную апатию — апатию отчаяния, и, уходя на ланч, сообразил, что, оказывается, за утро ничего не сделал.
В половине второго, на обратном пути в контору, его вдруг обдало волной леденящего страха. Он шел, ничего не видя перед собой, под безжалостными лучами солнца — среди монотонного черного и враждебного серого. Вой пожарной машины, ворвавшийся в вибрирующий воздух, он воспринял как зловещее предзнаменование очередного кошмара. У него в кабинете кто-то закрыл окна, он распахнул их настежь, навстречу этим изнемогающим от зноя механизмам на стройке с той стороны улицы. Потом, раскрыв гроссбух, уселся в кресло и стал ждать.
Прошло полчаса. Батлер слышал приглушенный стрекот машинки, на которой в приемной печатала мисс Руссо, и ее голос, когда она отвечала на телефонные звонки. Он слышал, как часы со скрежетом пробили два часа; он почти тут же взглянул на свои карманные часы: да нет, уже два тридцать. Он отер лоб: оказывается, пот бывает таким холодным. Шли минуты. И вот он вскочил с кресла, вытянувшись в струнку, когда услышал, как входная дверь открылась и медленно, со знакомым легким вздохом закрылась.
Одновременно он почувствовал, как и снаружи что-то изменилось, — как будто весь этот меркнущий день отвернулся от него, резко изменился ракурс, все куда-то сдвинулось, как пейзаж за окном поезда. Батлер с трудом шагнул, подошел к двери и сквозь прозрачный уголок в матовом стекле стал вглядываться в приемную.
Она была там; он увидел знакомый силуэт в темном углу; он представлял каждую линию ее исхудавшего тела под одеждой. Она ждала, чтобы узнать, не найдется ли для нее место, тогда она сможет заработать себе на жизнь, а сыну не придется отказаться от карьеры врача.
— …к сожалению, ничего нет. Зайдите на следующей неделе. Между тремя и четырьмя.
— Зайду…
С напряжением, которое, казалось, вытянуло из него последние силы, Батлер укротил страх и снял телефонную трубку. Теперь он все выяснит — до конца!
— Мисс Руссо!
— Да, мистер Батлер.
— Если кто-нибудь ждет в приемной, пожалуйста, просите.
— К вам никого, мистер Батлер. Только…
Он повесил трубку, издав глухой стон, подошел к двери и распахнул ее.
Бесполезно: она была тут, совсем как живая. И пока он ее рассматривал, она медленно поднялась, — темное платье со свободными складками напоминало погребальные одежды, — поднялась, глянула на него со слабой улыбкой, как будто он наконец (пусть и слишком поздно) собрался ей помочь. Он попятился назад.
Она же медленно стала приближаться, и вот он увидел морщинки на ее лице, прядки седеющих золотистых волос, выбивавшихся из-под шляпки.
Со сдавленным криком он отскочил назад, так резко, что дверь захлопнулась с сильным стуком. И одновременно он знал, чувствовал каждым нервом: было что-то изначально ошибочное в той логике, которая довела его до этой точки, однако было поздно. Он метнулся через весь кабинет к окну, совсем как перепуганный кот, и, с неким долгожданным предвкушением небытия, шагнул в черный воздух. Даже если бы он осознал одно упущенное им обстоятельство, — что уборщица, которую он попросил тогда прочесть ему заметку в газете, не умела ни писать, ни читать, — все равно было уже слишком поздно, ничего нельзя было предотвратить. Он уже слишком слился со смертью и неспособен был связать этот факт с другими или же представить, как повлияло бы это его открытие на всю ситуацию в целом.
Миссис Саммер прошла в кабинет, но не к Батлеру. Она ждала совсем не его, а явилась, потому что получила письмо от мистера Эддингтона. Тот сам двинулся ей навстречу и тут же сказал:
— Я так сожалею о случившемся.
Он ткнул пальцем в сторону кабинета Батлера.
— Мы его увольняем. Мы совсем недавно обнаружили, что именно вас он уволил практически по собственной прихоти. Как же так, вы подарили нам столько замечательных идей… Мы и не собирались вас увольнять. Вышла какая-то путаница, недоразумение.
— Я вчера к вам приходила, — сказала миссис Саммер. — Пришла в приемную, а в конторе в тот момент никого не было. Я, наверное, потеряла сознание, пока сидела на стуле в приемной, и, похоже, очнулась лишь через час и чувствовала себя такой разбитой, что мне хватило сил только добраться домой…
— Мы во всем этом еще разберемся, — мрачно сказал Эддингтон. — Мы… В общем, всякое бывает…
Он замолчал. А в конторе вдруг поднялась суматоха; явился полицейский, а за ним — целая толпа зевак.
— Что такое?.. Уж не случилось ли чего? — заволновался Эддингтон.
И обратился к полицейскому:
— В чем дело, сэр?
Образ в сердце[50](Перевод В. Болотникова)
Поезд въехал в этот французский городок — и будто попал в покрытый пылью сад. Под визг тормозов вагон качнулся, пол задрожал, недвижные фигуры за окном вдруг ожили, встрепенулись в такт поезду, кто-то уже бежал вдоль вагонов. А пассажиры вмиг слились с сельским пейзажем, едва по перрону, устремляясь к вагонам, затрусили носильщики.
Она его встречала — но восемь месяцев, конечно, долгий срок, и они оба на миг оробели. У нее белокурые волосы, тонкие, блестящие, совершенно уникальные, причем не убраны по последней моде, как все блондинки сейчас носят, а, наоборот, словно их специально распустили для того единственного, который когда-то и где-то непременно появится. В этом не было прямого вызова, и надо сказать, в лице ее даже были некоторые, что ли, несоразмерности, из-за чего она не могла бы сразу показаться «приятной на вид» или «хорошенькой» — особенно в первый момент. Правда, к своим девятнадцати годам ей все же удалось стать идеалом красоты для двух или трех мужчин — а Тьюди представала очаровательной лишь перед теми, перед кем хотела предстать очаровательной.
Они уселись в старомодный двухместный экипаж, «викторию», из тех, что нашли себе последнее прибежище на юге Франции; едва лошадь зацокала копытами по каменной мостовой, мужчина повернулся к спутнице и напрямик спросил:
— Замуж за меня еще собираешься?
— Да, Том.
— Слава богу…
Они сплели пальцы, тесно сомкнув ладони. И хотя их «виктория» катила в гору, к Старому городу, так медленно, что пешеходы даже не отставали от нее, расцеплять руки «приличий ради», по-видимому, было не нужно. Под нежащим солнцем Прованса все казалось естественным и уместным.
— Я уже испугалась, что ты вообще не приедешь, — прошептала Тьюди. — Вообще никогда, совсем никогда. В университете, через неделю уже, последние занятия, и — конец образованию.
— Ты первый курс закончила?
— Да, и он же последний. Не важно: все равно лучше здесь учиться, чем в каком-нибудь заведении для благородных девиц. Особенно потому, что ты взял на себя все расходы.
— Ну, надо же было тебя подтянуть до моего уровня, — отшутился он. — Ты как, уже усовершенствовалась?
— Не то слово! Ты, может, думаешь, во французских университетах уровень так себе? Совсем не… — Она вдруг оборвала фразу, воскликнув: — Гляди, это же ты, Том! Не видишь? Вон тот офицер, он из magasin de tabac[51] вышел, нет, на другой стороне улицы — ну прямо твой двойник!
Том обернулся и нашел глазами упомянутого офицера — среди сонной толпы прохожих.
— Действительно похож, — согласился он. — Лет десять назад я был такой же. Если он местный, надо бы познакомиться.
— Мы с ним уже знакомы, он всего на неделю приехал, в увольнение. Военный летчик, из Тулона. Потому я и решила с ним познакомиться — очень на тебя похож.
У француза этого тоже были русые волосы и красивое лицо, на высоких скулах рдел румянец, похожий на отсвет пламени из камина. Том уже давно не задумывался, как он выглядит со стороны, поэтому с любопытством уставился на офицера (а тот, заметив Тьюди, как раз приветственно махнул рукой) и потом задумчиво сказал:
— Вот, значит, я какой…
Через минуту экипаж, громыхая по булыжнику, уже въезжал под зеленые своды старых тополей; их мягкий кров и оберегал дремотный «Отель де терм», безмятежный, как римские термы, которые располагались на этом месте две тысячи лет назад.
— Разумеется, ты останешься в своем пансионе, до маминого приезда, — сказал он.
— Что поделать, Том? Я ведь пока еще студентка. Абсурд, да? Особенно если вспомнить, что я уже вдова…
Коляска подкатила ко входу. Консьерж поклонился