им.
— Мама через десять дней приедет. Тогда и поженимся. А потом — на Сицилию.
Она сжала его руку.
— Через полчаса. «Пансион Дюваль», — сказала она. — Я буду в садике перед домом.
— Приму ванну и сразу же приду, — обещал он.
Когда извозчик дернул поводья, Тьюди забилась в уголок экипажа. Она пыталась ни во что не вдумываться, но все-таки то и дело повторяла про себя: «Я, наверное, пропащая… Совсем не чувствую того, что должна бы. Ну почему же он не приехал неделю назад!»
До этой встречи во Франции они были знакомы уже много лет. Точнее, Том прежде общался с ее родителями, поскольку сама она казалась ему еще ребенком — до того злосчастного дня год назад, в Рехобот-Бич, на берегу океана. В гостинице, где он жил, все вдруг заговорили о юной вдове — ее муж в то утро трагически погиб, утонул… это всего через неделю после свадьбы. Том тут же взял ситуацию в свои руки, и выяснилось: ей абсолютно не к кому обратиться и денег у нее ни гроша. Он вскоре влюбился в нее и в ее беспомощность, а через несколько месяцев даже убедил принять от него деньги, которые предложил, чтобы она могла уехать на год за границу — учиться, лишь бы что-то новое пролегло между нею и прошлым. И никаких условий — они действительно ничего не обсуждали, однако он чувствовал, как она откликалась ему, насколько это было возможно, пока носила траур, а вот их переписка становилась все более личной, интимной, и наконец через несколько месяцев он сделал ей предложение.
Она ответила ему пылким посланием — поэтому он сегодня и приехал сюда. Поэтому вечером она и сидела напротив него в ресторанчике под открытым небом, на рю де Прованс. Электрические лампочки, прятавшиеся в листве, при каждом легком дуновении ветерка выглядывали оттуда, и тогда голова Тьюди вспыхивала — будто она была из чистого белого золота.
— Как же ты много для меня сделал! — сказала она. — Но я прилежно занималась, и мне здесь вообще очень понравилось.
— Потому я и хочу, чтобы мы поженились здесь: я так часто представлял себе твою жизнь в этом старинном городке… И моя душа, она уже восемь месяцев здесь, с тобою.
— Знаешь, а я воображала, будто ты жил здесь в детстве и тебе тут очень нравилось… вот ты и захотел послать меня именно сюда.
— Ты правда обо мне думала?.. Как писала в письмах?
— Каждый день, — поспешно ответила она. — И в письмах только правда. Иногда я чуть ли не бегом мчалась домой, чтобы поскорее сесть за письмо к тебе.
«Ну почему же он не приехал неделю назад!»
А Том все свое:
— Как тебе мысль поехать на Сицилию? У меня есть два месяца. Если тебе еще куда-нибудь…
— Нет-нет, пусть будет Сицилия… Сицилия — это замечательно.
Тут в ресторанчик вошли четверо, из них двое флотские офицеры, с ними какая-то девица. На лице одного из офицеров заплясали ажурные тени листьев и блики сотен огоньков — это был он, Рикар, lieutenant de Marine[52], тот самый, на кого Тьюди обратила сегодня его внимание. Их компания заняла столик напротив, под смех и шутки они долго рассаживались и пересаживались.
— Пойдем отсюда, — вдруг сказала Тьюди. — Поедем лучше ко мне в университет.
— Это ведь он, мой двойник? Я бы хотел с ним познакомиться.
— Ах, он такой… молодой. Он здесь в увольнении и скоро уедет обратно… Думаю, ему… интереснее пообщаться сейчас с друзьями. Ну пойдем же.
Он покорно махнул официанту, чтобы принесли счет. Но было поздно: Рикар уже поднялся из-за столика, а за ним и двое других.
— …’sieu Croirier.
— …’sieu Silvé.
— …soir.
— …chantée[53].
— Надо же, мы в самом деле похожи, — сказал Том Рикару.
Рикар вежливо улыбнулся:
— Извините? Ах, да-да… понимаю… чуть-чуть от чуточки.
Но потом уступил, согласился, хотя и с некоторым высокомерием:
— Да, английский тип, у меня бабушка была из Шотландии…
— Вы хорошо говорите по-английски, — сказал Том.
— У меня были знакомые из Англии и Америки. — Он иногда поглядывал на Тьюди. — И вы по-французски хорошо говорите. Я б хотел так хорошо по-английски знать. А скажи, — вдруг с жаром спросил он, — ты знаешь какие-нибудь трюки?
— Трюки? — переспросил Том, несколько ошарашенный.
— Все американцы знают трюки, я сам в этом деле совсем американец. Я с друзьями как раз делал трюки сегодня вечером, пока сюда не пришли. А знаешь этот трюк с вилкой, когда ее вот здесь стукнуть, — он показал жестами, куда именно, — и она упадет вот сюда, в стакан?
— Да, я видел такое. Но сам не умею.
— И я тоже, чаще всего, но только иногда, да? Гарсон, вилку! Потом разные трюки со спичками… очень интересно. Такие, что всю голову поломаешь.
Том вдруг вспомнил, что, хотя сам он фокусами никогда не увлекался, как раз захватил с собой что-то в этом роде, купил для племянника и еще не успел подарить. Сверток лежал в чемодане, в гостинице. Рикару эта штука наверняка очень понравится, и он будет считать высшим пилотажем фокус, который можно показать с его помощью. Вдохновленный этой перспективой, он наблюдал, с каким азартом и с каким восторгом предаются французы этим невинным забавам, как старательно манипулируют вилками, спичками и носовыми платками. Ему нравилось наблюдать за ними; с ними он чувствовал себя моложе; он смеялся совершенно в унисон с Тьюди: так было приятно этой нежной, влажной и душистой ночью Прованса сидеть рядом с нею, сидеть и смотреть, как дурачатся эти французы, завершая день весельем…
Он обычно сразу все замечал, однако тут был до того увлечен мечтами о Тьюди, что лишь на третий вечер понял: происходит что-то не то. Они пригласили поужинать — в то же самое кафе — несколько ее друзей из университета и лейтенанта Рикара. На этот раз Том показал тот самый фокус, «реквизит» для которого нашел у себя в чемодане, — это был старый, с бородой, фокус-«дразнилка», который проделывали с помощью двух резиновых груш, соединенных тонкой двухметровой трубочкой.
Одну грушу положили под скатерть, под тарелку Рикара, другую Том держал в руке. Нажимая на нее, он мог заставлять эту тарелку приподниматься и опять падать на стол, подскакивать, накреняться — в общем, вести себя крайне странно. Том, конечно, не считал этот фокус вершиной человеческого остроумия, однако Рикар сам напросился, чтобы он все это устроил, и среди прочих проделок и розыгрышей этот трюк обычно пользовался самым большим и неизменным успехом.
— Не знаю прямо, что это у меня сегодня с вилкой — ничего не получилось, — грустно сказал Рикар. — Вы, американцы, решите, что я безнадежный варвар. Ну вот! Опять не получилось… Может, рука дрожит? — И он с тревогой взглянул на свои руки. — Нет… м-да, как же… мне, видно, сегодня судьба все расплескивать. Одна из тех загадок в жизни, которые нельзя объяснять…
Он вздрогнул, потому что нож, лежавший около его тарелки, в знак согласия звякнул.
— Mon Dieu! — Он снова попытался рассуждать логически, однако явно встревожился и теперь не сводил глаз с тарелки. — А все потому, что я уже целых десять дней не летал, — решил он. — Понимаете, я привык к потокам воздуха, к резким изменениям, и когда их не происходит, мне начинает мерещиться, что…
Был теплый вечер, однако на его гладком молодом лбу вдруг выступила испарина, и тут в недвижном воздухе раздался голос Тьюди, пронзительно звонкий:
— Перестань, Том! Немедленно перестань.
Он изумленно взглянул на нее — так же, как и Рикар. Опасаясь увидеть смех в ее глазах, он старался на нее не смотреть, чтобы не расхохотаться, но, заглянув в них, увидел, что никакого смеха в помине не было — только безмерное сочувствие.
Его мир на мгновение накренился, как злополучная тарелка, но сразу же обрел равновесие; он объяснил Рикару суть фокуса и потом, чтобы загладить вину, подарил ему эту игрушку. Рикар, жаждавший немедленно на ком-то отыграться, незамедлительно подложил грушу на стул и стал уговаривать хозяина ресторана присесть, однако Том в это время думал лишь о том, каким было лицо у Тьюди, когда она так неожиданно вскрикнула. Что означала эта внезапная жалость к другому мужчине? Мягкость характера или, может, материнский инстинкт, настолько сильный, что когда-нибудь он сам будет этому только радоваться, когда у них появятся дети. Ах, как же она добра! Однако что-то в душе его никак не могло смириться с ноткой отчаянья, с горячностью этого ее вскрика — и потому, когда они возвращались в такси домой, он спросил:
— Может, тебя интересует этот французский юноша? Если так, я не в претензии. Мы с тобой долго не виделись, поэтому, если ты изменила свое…
Она обхватила его лицо ладонями, заглядывая ему в глаза:
— Ну как ты можешь мне такое говорить?
— Понимаешь, я подумал: а вдруг тобой движет чувство благодарности…
— Благодарность тут ни при чем. Ты лучше всех…
— Самое главное, что ты чувствуешь, — нужен ли я тебе.
— Конечно. Когда ты со мной, других мужчин будто не существует. Вот почему я не хочу ни с кем встречаться. Ах, Том, как бы я хотела, чтобы твоя мама поскорей приехала, — мы бы поженились и уехали отсюда.
Когда он обнял ее, она вдруг расплакалась, и сердце его сжалось от боли. Однако минуты шли, она полулежала в его объятиях, окутанная уютным мраком такси, он ее так любил и ощущал такую близость, что и представить себе не мог, будто все может всерьез разладиться.
Тьюди решила сдавать экзамены.
— В общем, это не важно: я не буду, конечно, учиться дальше. Но ты ведь послал меня сюда для этого. И вот я теперь «заканчиваю образование». Дорогой, а похоже, что у меня все кончено?
Он посмотрел на нее оценивающе.
— Ты, наверное, уже так хорошо выучила французский, что можешь и в историю какую-нибудь попасть, — сказал он. — Ты, конечно, еще симпатичнее стала, но ненамного — улучшить совершенство невозможно.
— А я не только французский учила. Еще сиамский… Знаешь, одно время на лекциях я сидела рядом с жутко милым сиамцем, маленьким таким, он все пытался меня очаровать. Пришлось узнать, как по-сиамски будет: «Нет, спасибо, я не вылезу из окна сегодня ночью!» Хочешь, я скажу эту фразу?