— Как это, наверное, чудесно, — с жаром произнесла Гретхен. — Мне бы хотелось, чтобы и мы так жили.
Томпкинс стремительно к ней наклонился, нависнув над столом.
— Все в ваших руках, — сказал он убежденно. — Почему бы нет? Послушай меня, если Роджер каждый день будет махать клюшкой, загоняя мяч в девять лунок, это будет чудесно. Скоро он не узнает сам себя. Работа пойдет гораздо лучше, он будет меньше уставать, меньше нервничать. Так в чем же дело?
Он прервал свой монолог. Роджер демонстративно зевнул.
— Роджер! — сердито крикнула Гретхен. — Нельзя же быть таким невоспитанным. Если бы ты послушался Джорджа, то и зарабатывал бы больше. — Она с оскорбленным видом снова повернулась к Томпкинсу. — Наша последняя новость: он собирается работать по вечерам, полтора месяца без передыху. Говорит, что опустит все жалюзи и что мы будем торчать дома, как отшельники в пещере. Весь этот год он проделывал этот фокус каждое воскресенье, а теперь будет так развлекаться целых шесть недель, каждый божий день. Из вечера в вечер.
Томпкинс сокрушенно покачал головой.
— К концу этого срока, — тоном провидца изрек он, — ему потребуется медицинская помощь. Позволь мне тебя просветить: во всех нью-йоркских частных клиниках полно таких же упрямцев, как ты. Нервная система — вещь тонкая, совсем немного ее перетрудишь и — бац! — что-нибудь сломаешь. Сэкономишь четыре лишних дня для своей ненаглядной работы, а потом тебя на год с лишним упрячут в больницу. — Он умолк и с улыбкой обернулся к Гретхен. — Я уж не говорю о том, что ждет тебя, — теперь уже ласково продолжил он. — По-моему, именно на плечи жены ложится все бремя этих безумных нагрузок. Она страдает даже больше своего мужа.
— Да я не против, — великодушно заверила Гретхен.
— Она-то как раз против, — мрачно уточнил Роджер, — и еще как против. Ведь эта глупышка не видит ничего дальше своего носа, она думает, что пройдет целая вечность, прежде чем я получу признание и она сможет наконец накупить себе разных обновок. Но тут уж ничего не поделаешь. К сожалению, это любимый их трюк, женщин, я хочу сказать, — сесть в сторонке, будто их твои проблемы вообще не касаются, а ты крутись как хочешь.
— Твои представления о женщинах устарели лет на двадцать, — соболезнующим голосом произнес Томпкинс. — Женщины больше не желают просто сидеть в сторонке и чего-то там ждать.
— Ну тогда и выходили бы за сорокалетних, — упрямо гнул свое Роджер. — А если уж вышла по любви за молодого парня, заранее будь готова к некоторым — отнюдь не катастрофическим — жертвам, пока муж не добьется приличного положения.
— Давай не будем об этом, — не выдержала Гретхен. — Роджер, я тебя умоляю, не нужно портить хотя бы сегодняшний вечер.
В одиннадцать Томпкинс подвез их прямо к дому, но они не стали сразу заходить, а какое-то время любовались зимней луной. С неба сыпал мелкий пушистый снежок. Роджер, набрав полную грудь воздуха, порывисто обнял Гретхен за плечи.
— Я могу зарабатывать гораздо больше, чем он, — медленно произнес он, тщательно выговаривая каждое слово. — И я буду зарабатывать больше, всего через сорок дней.
— Сорок дней, — она вздохнула. — Кажется, что это ужасно долго, когда знаешь, что все вокруг будут радоваться жизни и веселиться. Если бы можно было на сорок дней заснуть.
— А это неплохая мысль, душа моя. Приляжешь вздремнуть, а когда проснешься, все уже позади, все замечательно. Это будет для тебя сюрпризом.
Чуть помявшись, она задумчиво спросила:
— Как ты считаешь, Джордж просто так пригласил меня покататься с ним в воскресенье на лошадях?
Роджер помрачнел:
— Не знаю. Может, и не просто так, но, видит Бог, я очень надеюсь, что он не имел в виду ничего другого. — Он помолчал. — Вообще-то, сегодня он меня почти разозлил своими дурацкими сказками насчет холодных ванн.
Обняв друг друга за талию, они побрели к крыльцу.
— Готов поспорить, что не принимает он никаких холодных ванн, — продолжал рассуждать Роджер, — ни каждое утро, ни трижды в неделю. — Нащупав в кармане ключ, он со снайперской точностью сунул его в замочную скважину, потом с несколько вызывающей решительностью повернул. — Готов поспорить, что он вообще по месяцу не моется.
После двух недель поистине каторжного труда Роджер Хелси уже почти не мог различить, когда заканчивается один день и начинается другой, они словно сливались воедино — по два, по три, а то и по четыре дня разом. С восьми до половины шестого Роджер торчал у себя в офисе. Потом ехал на городской электричке домой — на это уходило полчаса, в течение которого он делал наброски на использованных конвертах — при тускло-желтом свете вагонных ламп. В семь тридцать он вываливал свои мелки, листы белого картона и ножницы на стол в гостиной, и работа продолжалась под тихий аккомпанемент ворчания, чертыханья и тяжких вздохов. Гретхен в это время лежала на диване с книгой, жалюзи были опущены, а снаружи время от времени раздавалось треньканье дверного звонка. Обычно в двенадцать Роджера начинали, приводя веские доводы, гнать в спальню. Он говорил, что да-да, она права, ему нужно только закончить, но пока он добивал один вариант, воображение подсовывало еще дюжину новых идей, и когда он наконец поднимался на цыпочках в их спальню, то слышал размеренное глубокое дыхание — Гретхен спала.
Случалось, Роджер чуть ли не в три часа ночи гасил последнюю сигарету о донышко переполненной пепельницы, раздеваться приходилось в кромешной темноте. Изнемогая от усталости, он тем не менее радовался, что очередной сумасшедший день позади.
Нагрянуло Рождество, нагрянуло и пронеслось, но Роджер даже как-то этого не заметил. И вспомнил о нем уже после, и то потому, что к этому дню завершил кое-какие рекламные плакаты для витрин обувной коллекции Гаррода. Это была одна из восьми крупных сумм, на которые Роджер рассчитывал в январе; если удастся заполучить хоть четыре, то ему обеспечены годовые заказы на четверть миллиона долларов.
Однако та часть жизни, которая была за пределами бизнеса, все больше походила на обрывки хаотичных снов. Он уже точно знал, что целых два холодных декабрьских дня Гретхен провела с Томпкинсом: они катались на лошадях, еще он как-то возил ее на своей машине в загородный клуб — покататься с горок на лыжах. Однажды утром на стене спальни появился портрет Томпкинса в дорогой рамке. Однажды вечером Роджер уже настолько перепугался, что не хотел отпускать ее с ним в театр.
Между тем труды Роджера были почти завершены. Каждый день из типографии приходили оттиски его работ, и вот уже семь из них были убраны в папки, снабжены ярлычками и теперь лежали в сейфе. Он знал, как они хороши. Только за деньги такое не купишь, работы эти были сделаны еще и с любовью, с гораздо большей любовью, чем это осознавал сам Роджер.
Будто увядший лист, с календаря был сорван декабрьский листок. Минувшая неделя вымотала Роджера до предела, пришлось отказаться от кофе, от него сердце едва не выскакивало из груди. Если бы можно было передохнуть денька четыре… ну хотя бы три…
В четверг, примерно в середине дня, в Нью-Йорк должен был приехать Х. Дж. Гаррод. В среду вечером Роджер, придя домой в семь часов, увидел, что Гретхен внимательно изучает декабрьские счета и что глаза у нее какие-то странные.
— Что случилось?
Она мотнула головой в сторону вороха счетов. Просмотрев их, Роджер нахмурил лоб:
— Черт!
— Я не нарочно, — вдруг выпалила Гретхен. — Они просто кошмарные…
— В конце концов, я женился на тебе не для того, чтобы превратить в образцовую домохозяйку. Я что-нибудь придумаю, выкрутимся. Не забивай свою головку этими дурацкими счетами.
— Ты разговариваешь со мной, как с ребенком, — холодно заметила она.
— Приходится, — буркнул он, внезапно разозлившись.
— В конце концов, я тебе не какой-то bric-a-brac, который можно засунуть в кладовку и забыть про него.
Он бросился перед ней на колени и сжал ее руки.
— Послушай, Гретхен! — голос его дрогнул. — Ради бога, не заводись! У нас накопилось много обид и претензий друг к другу, и если мы сейчас разругаемся, это будет ужасно. Я люблю тебя, Гретхен. Скажи, что ты меня любишь, — скорее!
— Ты же знаешь, что я тебя люблю.
Ссора была предотвращена, но за ужином они держались довольно скованно. Напряжение достигло апогея позже, когда Роджер стал раскладывать на столе свои бумаги.
— Ну, Роджер, — голос у нее был негодующий, — я думала, тебе сегодня не обязательно работать.
— Я и не собирался, но понял, что нужно кое-что подправить.
— А я пригласила Джорджа Томпкинса.
— О-о черт! — вырвалось у него. — Прости, дорогая, но тебе придется позвонить ему и сказать, чтобы не приезжал.
— Он уже едет, прямо с работы. Появится с минуты на минуту.
Роджер застонал. Он решил было отправить их вдвоем в кино, но слова замерли у него на губах. Нет, никаких кино, она нужна ему, чтобы он в любую минуту мог поднять голову и убедиться, что она тут, рядом с ним.
Джордж Томпкинс прибыл в восемь часов.
— Ага! — обличительно завопил он, вбегая в комнату. — Ты по-прежнему в своем репертуаре.
Роджер холодно подтвердил, что так оно и есть.
— Лучше бы тебе остановиться — пока не поздно. — Он с блаженным вздохом уселся и зажег сигарету. — Прислушайся к советам друга, который изучил эту проблему досконально. Наш организм способен выдержать очень многое, но в один прекрасный момент вдруг — бац!
— Если вы не против, — Роджер старался говорить с предельной вежливостью, — я поднимусь наверх, чтобы доделать работу.
— Это как тебе угодно, Роджер. — Джордж небрежно взмахнул рукой. — Я не обижусь. Я друг семьи и приехал повидаться не только с хозяином, но и с хозяйкой. — Он лукаво улыбнулся. — Но знаешь, старик, на твоем месте я бы спрятал все эти бумажки и хорошенько выспался.
Разложив на кровати эскизы, Роджер обнаружил, что сквозь тонкую дверь спальни пробиваются снизу их голоса, какие-то шорохи, легкий грохот передвигаемых стульев. Интересно, о чем они там болтают? Чем больше он старался сосредоточиться на работе, тем сильнее его одолевало любопытство, он даже несколько раз вскакивал и нервно прохаживался по комнате.