Хотя в газетном отчете об ограблении вставные челюсти упомянуты не были, его они сильно мучили. Мысль о человеке, который пробуждается на студеном рассвете и безуспешно пытается их нашарить, о размягченном беззубом завтраке, о странном глуховатом, пришепетывающем голосе, который раздается в телефоне в полицейском участке, об угрюмом, унылом визите к дантисту вызвала в нем сильнейшую, почти отцовскую жалость.
Пытаясь определить, кому челюсти принадлежат, мужчине или женщине, он аккуратно вынул их из коробки и поднес ко рту. Подвигал, примериваясь, своими челюстями; промерил пальцем, но так и не пришел ни к какому выводу: они могли принадлежать большеротой женщине или мужчине с маленьким ртом.
Поддавшись человеколюбивому порыву, он завернул челюсти в клочок оберточной бумаги, взятой со дна армейского чемодана, взял карандаш и корявыми буквами вывел на пакетике: «ВСТАВНЫЕ ЧЕЛЮСТИ». А на следующую ночь пошел на Филмор-стрит и метнул пакетик на лужайку, поближе к двери. Уже утром газеты сообщили, что у полиции появилась зацепка: им известно, что преступник по-прежнему в городе. Впрочем, что именно за зацепка, не сообщалось.
К концу месяца «Бандюга Билл из Серебряного района» превратился в обиходную страшилку, которой няньки запугивали детей. Ему приписывали пять ограблений, и хотя Далиримпл совершил всего три, он считал, что численный перевес в любом случае на его стороне, и присвоил этот почетный титул. Один раз его заметили — «огромная одутловатая фигура, а морда такая злобная, что хуже некуда». Миссис Генри Коулмен, разбуженная в два часа утра попавшим ей в глаза светом карманного фонарика, не сумела, понятное дело, признать Брайана Далиримпла, которому на прошлое Четвертое июля махала флажком и про которого высказалась так: «А на вид вовсе и не сорвиголова, верно?»
Накалив свое воображение добела, Далиримпл умудрялся окружать свои подвиги и свободу от сомнений и угрызений совести ореолом славы — но стоило мыслям вырваться из крепкой брони, на него накатывали непрошеные страхи и угнетенность духа. Тогда, дабы восстановить собственную уверенность, приходилось повторять всю мыслительную цепочку от начала до конца. Он пришел к выводу, что в целом будет проще, если он перестанет считать себя бунтарем. Проще было считать всех остальных дураками.
Его отношение к мистеру Мейси в корне переменилось. В присутствии того он больше не испытывал ни смутной враждебности, ни чувства неполноценности. По завершении четвертого месяца работы в магазине он проникся чуть не братскими чувствами к своему нанимателю. У него было расплывчатое, но устойчивое убеждение, что в глубине души мистер Мейси его понял и простил. За свое будущее он больше не тревожился. План его состоял в том, чтобы набрать несколько тысяч долларов и смыться — на Восточное побережье, или обратно во Францию, или в Южную Америку. Раз десять за последние два месяца он уже было бросил работу, однако его удерживал страх того, что его финансовая состоятельность может в этом случае привлечь ненужное внимание. А потому он продолжал трудиться, испытывая теперь не безразличие, а презрительное удовольствие.
А потом, с ошеломительной внезапностью, грянуло событие, которое переменило все его планы и положило конец грабежам.
Однажды, в середине дня, мистер Мейси послал за ним и, изо всех сил демонстрируя жизнерадостность и таинственность, осведомился, не свободен ли он нынче вечером. Если свободен, не зайдет ли он в восемь вечера к мистеру Альфреду Фрейзеру. Изумление Далиримпла мешалось с неуверенностью. Он все гадал про себя, не значит ли это, что нужно первым же поездом смываться из города. Однако, поразмыслив час, он пришел к выводу, что страхи его безосновательны, и в восемь вечера явился в просторный особняк Фрейзера на Филмор-авеню.
То, что мистер Фрейзер — самый влиятельный политик в городе, было общим местом. Братом его был сенатор Фрейзер, зятем — конгрессмен Демминг, и его влияние было очень сильно, хотя при этом и не превращало его во всем ненавистного босса.
Лицо у него было крупное, широкое, с глубоко посаженными глазами и верхней губой, огромной, как дверь амбара, которая всей своей тяжестью нависала над длинной профессиональной челюстью.
По ходу разговора с Далиримплом лицо это раз за разом начинало озаряться улыбкой, она достигала стадии бодрого оптимизма, а потом опять истаивала в непроницаемости.
— Приветствую вас, сэр, — проговорил он, протягивая руку. — Присаживайтесь. Полагаю, вам невдомек, зачем я вас пригласил. Присаживайтесь.
Далиримпл присел.
— Мистер Далиримпл, сколько вам лет?
— Двадцать три.
— Вы молоды. Но это не значит, что вы глупы. Мистер Далиримпл, разговор наш не займет много времени. Я собираюсь сделать вам одно предложение. Начнем с того, что я наблюдаю за вами с праздника Четвертого июля, когда в ответ на всеобщие приветствия вы произнесли ту вашу речь.
Далиримпл смущенно забормотал, однако Фрейзер жестом призвал его к молчанию.
— Мне запомнилась эта речь. Она была умной, прямолинейной и проняла буквально всю толпу. Уж я-то знаю. Я уже много лет наблюдаю за толпой. — Он прочистил горло, будто борясь с искушением уйти в сторону и заговорить о том, как именно он знает толпу, однако продолжил: — Однако, мистер Далиримпл, я не раз уже наблюдал, как многообещающие блистательные молодые люди обращались в ничто, и причиной их краха были отсутствие целеустремленности, слишком экстравагантные идеи и нежелание трудиться. И вот я решил выждать. Хотел посмотреть, как вы себя проявите. Хотел увидеть, найдете ли вы работу и удержитесь ли на рабочем месте.
Далиримплу показалось, что вокруг него распространяется какое-то мерцание.
— А посему, — продолжал Фрейзер, — когда Терон Мейси сообщил мне, что вы поступили к нему на службу, я продолжал наблюдать за вами, следил, как вы справляетесь со своими обязанностями. По ходу первого месяца у меня возникли определенные опасения. Мейси сообщил, что вы мечетесь, считаете, что слишком хороши для этой работы, заводите разговоры о прибавке…
Далиримпл вздрогнул.
— Но после этого, по его словам, вы, похоже, приняли для себя решение молчать и не сдаваться. А это именно то, что мне импонирует в молодых людях! Именно так и можно победить. Только не думайте, что я вас не понимаю. Я прекрасно знаю, насколько вам было труднее, чем другим, после всех этих потоков идиотской лести, которые обрушили на вас разные старухи. Я представляю, какая внутренняя борьба…
Лицо Далиримпла так и пылало. Он чувствовал себя молодым и странно окрыленным.
— Далиримпл, у вас есть мозги и есть стержень — а мне именно это и нужно. Я приглашаю вас в сенат штата.
— Куда?!
— В сенат штата. Нам нужен молодой человек с мозгами, но при этом целеустремленный и неленивый. И полагаю, что сенатом штата дело не закончится. Мы ведем суровую борьбу, Далиримпл. Мы должны продвигать в политику молодежь — а то старая кровь уже застоялась в партии за долгие годы.
Далиримпл облизал губы:
— Вы выдвинете меня в сенат штата?
— Я продвину вас в сенат штата.
Тут на лице мистера Фрейзера почти что утвердилась улыбка, а Далиримпл, впавший от счастья во фривольность, начал было мысленно ее подталкивать, но улыбка застыла, замкнулась и соскользнула. Линия, прямая, как гвоздь, отделяла дверь амбара от челюсти. Далиримпл с усилием вспомнил, что это рот; к нему и обратился.
— Но я — прошлогодний снег, — сказал он. — Известность моя в прошлом. Я всем надоел.
— Это всего лишь дело техники, — отозвался мистер Фрейзер. — Линотип прекрасно возрождает репутации. Подождите, вот увидите «Геральд» в начале следующей недели — если, конечно, вы примете наше предложение, если… — голос его слегка посуровел, — у вас не слишком много всяких личных фантазий на предмет того, как лучше делать дело.
— Нет, — ответил Далиримпл, искренне глядя ему в глаза. — Поначалу вам придется постоянно давать мне советы.
— Вот и прекрасно. Тогда ваша репутация — мой вопрос. Ваше дело — не сигать через первый попавшийся забор.
Далиримпл вздрогнул, услышав фразу, которую так часто обдумывал в последнее время. Тут внезапно раздался звонок в дверь.
— А это Мейси, — оповестил Фрейзер, вставая. — Пойду впущу его. Прислуга уже спит.
Далиримпл остался один, будто в забытьи. Перед ним внезапно распахнулся новый мир — сенат штата, сенат США, — выходит, жизнь все-таки именно так и устроена: обходные пути, здравый смысл — вот главное правило. И больше — никаких глупых рисков, если только совсем не припрет, но главное — быть твердым… и пусть упреки и угрызения совести не мешают спать по ночам… пусть жизнь его станет мечом отваги… и никакой расплаты… и все это чушь… чушь.
Он вскочил на ноги, стиснув ладони с почти полным триумфом.
— Ну, Брайан, — сказал мистер Мейси, выходя из-за дверной портьеры.
Два старика улыбнулись ему своими полуулыбками.
— Ну, Брайан, — повторил мистер Мейси.
Далиримпл тоже улыбнулся:
— Добрый вечер, мистер Мейси.
Он подумал — а может, некая существующая между ними телепатия помогла тому наконец оценить… некое незримое понимание…
Мистер Мейси протянул ему руку:
— Я рад, что мы будем партнерами в этом предприятии… я давно уже к тебе приглядываюсь… особенно в последнее время. Очень рад, что мы оказались по одну сторону забора.
— Хочу поблагодарить вас, сэр, — напрямик произнес Далиримпл.
Он почувствовал, что на исподе глаз скапливается какая-то непонятная влага.
Догонялки[15](Перевод А. Глебовской)
В 1918 году, за несколько дней до Перемирия, Кэролайн Мартин из Дерби в штате Виргиния сбежала от тетки с ничем не примечательным лейтенантом из Огайо. Они обвенчались в некоем городке за границей штата Мэриленд и жили там, пока Джордж Коркоран не был уволен в запас, — а потом отправились к нему на родину, на север.