А вместо всего этого я просто сказала:
– Ладно.
А потом я встала и ушла в ванную, чтобы переодеться. Перед выходом я сменила Алексу ледяной компресс и выключила из розетки электрическую грелку.
– Ты сам со всем этим справишься? – спросила я.
– Когда ты уйдешь, я просто посплю, – сказал он. – Без тебя со мной ничего не случится, Поппи.
И это было последней вещью, которую мне сейчас хотелось услышать.
Не хочу обидеть Музей искусства в Палм-Спринг, но мне было совершенно плевать на все его выставки. Может, в каких-нибудь других обстоятельствах я бы и получила от экскурсии удовольствие, но здесь и сейчас я скучала, что это было ясно не только мне, но и всем музейным работникам. Я вообще никогда не знала, что думать об искусстве, если рядом не было кого-то, кто мог бы мне подсказать.
Джулиан, мой первый парень, часто говаривал: «Ты либо что-то чувствуешь, либо нет», но мы с ним никогда и не ходили в какой-нибудь там музей современного искусства или музей Метрополитен – каждый раз, когда мы приезжали в Нью-Йорк, то полностью их игнорировали. Да мы даже в художественном музее Цинциннати ни разу не были. Джулиан всегда брал меня на неформальные выставки. Происходило там обычно что-нибудь подобное: на полу лежат голые художники, промежности у них вымазаны в смоле и покрыты перьями, а из динамиков на полную громкость играет аудиозапись, снятая в заполненном обеденном зале китайского ресторанчика.
В такой ситуации гораздо проще было «что-то почувствовать». Смущение, например. Отвращение, тревогу. В некоторых случаях – веселье.
Там все было так чрезмерно, так гротескно, что чувства сами приходили к тебе, и каждая новая мельчайшая деталь легко могла склонить твое мнение на противоположную чашу весов.
А в остальном изобразительное искусство особенно меня не трогает. Я никогда не знала, как долго мне нужно смотреть на картину и какое мне при этом нужно сделать лицо. Я даже не знала – вдруг я выбрала самую скучную и всеми презираемую картину и теперь работники музея втайне меня осуждают?
Музей я обошла меньше чем за час, так что в одном я была уверена точно: я вряд ли рассматривала картины подобающее количество времени. Мне хотелось только одного: вернуться назад в квартиру, но Алекс сказал, что он меня там видеть не хочет, так что выбора у меня не было.
Так что я обошла музей второй раз. Потом третий. К этому времени я уже прилежно прочитала все таблички, поэтому я отправилась к стойке у входа и взяла брошюрку. Мне остро необходимо было тщательно изучить что-нибудь еще, чтобы забить голову.
Лысеющий работник музея с обвисшей, словно у шарпея, кожей злобно на меня посмотрел.
По-моему, он решил, что я разрабатываю план ограбления. Вообще идея неплохая, учитывая, сколько времени я тут уже торчала. Двух зайцев одним камнем и все такое.
В конце концов я окончательно исчерпала запас музейного гостеприимства и отправилась на Палм-Каньон-драйв, где, как мне сказали, можно найти отличный выбор антикварных магазинчиков.
Это оказалось правдой. Передо мной открылась улица со множеством витрин, выставочных залов и антикварных лавочек. Сквозь стекла чистыми яркими цветами сияли разнообразные вещицы середины прошлого века: тут был и всплеск аквамариново-синего, и росчерк ярко-оранжевого, и спокойный оттенок темно-зеленого. Я шла мимо горчично-желтых ламп насыщенного цвета, которые выглядели, словно только что сошли с картинки, диванов, усеянных узором из маленьких спутников и металлических светильников сложной формы, из которых беспорядочно торчали длинные шипы.
Все это причудливо сочеталось с вкраплениями современной жизни – я словно попала в фантазию шестидесятых годов о мире грядущего будущего.
Мне удалось отвлечься на целых двадцать минут.
Затем я наконец смирилась с неизбежной судьбой и набрала номер Рейчел.
– Приве-е-е-ет, – пропела она, подняв трубку после второго же гудка телефонной трубки.
– Ты что, пьяна? – удивленно спросила я.
– Нет? – ответила она не менее удивленно. – А ты?
– Если бы.
– Ой-ёй, – сказала она. – Я думала, ты не отвечаешь на мои сообщения, потому что чудесно проводишь время!
– Я не отвечаю на твои сообщения, потому что мы живем в обувной коробке два на два метра и здесь под триллион градусов жары. Так что мне не хватает ни личного пространства, ни стойкости духа для того, чтобы прислать тебе детальное описание, насколько погано все пошло с самого начала.
– Ох, дорогая, – вздохнула Рейчел. – Хочешь вернуться домой?
– Я не могу, – сказала я. – Мне еще на свадьбу идти, помнишь?
– Вообще-то можешь. У меня может неожиданно что-нибудь случиться.
– Да нет, все в порядке, – сказала я. Я не хотела возвращаться домой, я просто хотела, чтобы все наладилось.
– Наверное, сейчас ты жалеешь, что не поехала на Санторини, – заметила Рейчел.
– По большей части я жалею, что прямо сейчас Алекс валяется в комнате, потому что у него свело спину.
– Что? – изумленно спросила Рейчел. – Алекс? Молодой, подтянутый и накачанный?
– Он самый. И он отказывается от любой помощи. Вытолкал меня за дверь, так что сегодня я сходила в музей искусств уже четыре раза.
– Четыре… раза?
– Ну, – начала объяснять я, – не в том смысле, что я уходила, а потом возвращалась. Я просто обошла весь музей четыре раза подряд. Вот спроси меня что угодно об Эдварде Рушее.
– О! – воскликнула Рейчел. – Под каким псевдонимом он работал, когда нанялся в магазин «Артфорум» верстальщиком?
– Ладно, не надо меня ни о чем спрашивать, – после паузы ответила я. – По-видимому, я не так много уяснила для себя из брошюры, в которую все это время пялилась.
– Эдди Раша, – подняла голову Рейчел-из-академии-искусств. – Но хоть убей не помню, почему. Звучит почти так же, как его настоящее имя. Почему тогда просто не использовать его?
– Совершенно верно, – согласилась я, возвращаясь назад к машине. Пот собирался у меня под мышками и в подколенных ямках, а кожу так жгло солнцем, что казалось, я получу солнечный удар, даже стоя под навесом кофейни, в тени. – Может, мне тоже взять себе псевдоним? Поп Айт, например.
– Можешь вернуться назад в девяностые и стать диджеем, – холодно сказала Рейчел. – Диджей Поп Айт.
– Ладненько. – Я решила сменить тему: – Как ты? Как там в Нью-Йорке? И как поживают бульдоги?
– Хорошо, – ответила она. – Жарко. Нормально. Орису сегодня сделали небольшую операцию. Удаляли опухоль – к счастью, доброкачественную. Я как раз еду его забирать.
– Поцелуй его за меня.
– Всенепременно, – пообещала Рейчел. – Я уже почти у ветеринарной клиники, так что мне пора. Скажи, если тебе понадобится, чтобы я сломала себе ногу или еще что-нибудь, и ты смогла вернуться домой пораньше.
Я вздохнула.
– Спасибо. А ты скажи, если тебе нужна дорогая мебель в стиле модерн.
– Гм. Ладно.
Мы попрощались, и я взглянула на часы: оказалось, я успешно сумела протянуть до половины пятого. Полагаю, теперь я наконец могу купить пару сэндвичей и отправиться назад, в «Дезерт-Роуз».
Когда я вошла в квартиру, балконная дверь была открыта нараспашку в надежде хоть немного охладить помещение, но помогало это слабо: внутри все еще было удушающе жарко. Алекс снова натянул серую футболку и теперь сидел на кровати с книгой в руках. Еще две лежали на матрасе рядом.
– Привет, – сказал он. – Хорошо провела время?
– Угу, – соврала я и кивнула на балкон. – Я смотрю, ты уже вставал и даже ходил по квартире.
Алекс виновато скривил рот.
– Немного. Мне в любом случае нужно было принять еще одну таблетку и сходить в туалет.
Я забралась на кровать и подобрала под себя ноги. Пакет с сэндвичами я поставила между нами с Алексом.
– Как ты себя чувствуешь?
– Гораздо лучше. Выйти я все еще никуда не могу, но спина болит меньше.
– Это радует. А я тебе сэндвич принесла. – Я перевернула пакет вверх дном, вытряхивая на кровать его содержимое. Алекс взял его, развернул бумажную обертку и улыбнулся самым уголком рта.
– Сэндвич с мясом?
– Понимаю, что воровать у Делалло гораздо вкуснее, – сказала я, – но, если хочешь, я могу положить его в холодильник и спрятаться в ванной, а ты тем временем доковыляешь на кухню сам.
– И так сойдет, – ответил Алекс. – Глубоко в моем сердце я представляю, что украл его у Делалло, и это важнее всего.
– Мы уже столько всего важного узнали о жизни во время этого путешествия, – заметила я. – Кстати говоря, я оставила Николаю сообщение на автоответчике. Снова жаловалась на кондиционер. По-моему, он специально не отвечает на мои звонки.
– О! – воскликнул Алекс, просветлев лицом. – Я забыл сказать! Мне удалось сбить температуру до двадцати пяти с половиной!
– Ты серьезно? – Я спрыгнула с кровати и побежала на кухню, чтобы проверить. – Алекс, это же просто замечательно!
Он рассмеялся:
– До чего мы докатились, если это уже кажется поводом для праздника.
– Тема нашего путешествия: «Бери, что дают», – сказала я, возвращаясь назад на кровать.
– А я думал, что вдохновение, – ответил Алекс.
– Мы вдохновлены и полны стремления достичь температуры в двадцать четыре градуса.
– Вдохновлены и полны стремления когда-нибудь влезть в бассейн.
– Я лично вдохновлена и полна стремления убить Николая и не попасть за это в тюрьму.
– Вдохновлен и полон стремления выбраться из кровати.
– Ах ты бедняжка, – жалостливо простонала я. – Застрял в кровати с книгой – прямо личный ад какой-то! – пока я втираю тебе в спину мазь и приношу в постель идеальные завтрак и обед.
Алекс сделал Лицо Грустного Щеночка.
– Это нечестно! – воскликнула я. – Я же теперь даже защититься от этого твоего выражения не могу!
– Хорошо, – сказал он. – Я подожду, пока ты снова не сможешь наносить мне физические увечья без зазрений совести.
– Когда это вообще началось? – спросила я.
– Не знаю, – ответил он. – Спустя пару месяцев после Хорватии, наверное?