И вот Алекс полностью выплеснул все свои чувства, а я все еще дрожала от стресса, от боли и от стыда. Но больше всего – потому что я злилась на себя за то, что все это время не понимала, почему он так выходит из себя, почему он так защищает наш жалкий городишко и почему он постоянно уходит от темы обсуждения Сары.
– Алекс, – я была близка к тому, чтобы разреветься и потрясла головой, чтобы хоть немного прочистить мозги от бушующего шторма эмоций, – я не думаю, что это идиотские вещи. Я совсем не думаю, что хоть что-то из этого идиотское.
Он медленно поднял на меня взгляд, но тут же отвел его в сторону. Осторожно, чтобы не потревожить его, я придвинулась поближе и вложила его ладонь в свою, переплетая пальцы.
– Алекс?..
Он бросил на меня взгляд сверху вниз.
– Прости, – пробормотал он. – Мне жаль, Поппи.
Я покачала головой.
– Я обожаю дом Бетти, – сказала я. – И я очень рада, что теперь он твой. И как бы я ни ненавидела школу, я очень рада, что ты работаешь там, и я часто думаю, как же повезло твоим ученикам. И мне нравится, какой ты хороший брат и сын, и… – Слова застряли у меня в глотке, и теперь мне приходилось выдавливать их силой. – И я не хочу, чтобы ты женился на Саре, потому что она принимает тебя как должное. Она бы никогда с тобой не рассталась, если бы ценила тебя. А еще, если честно, я не хочу, чтобы ты на ней женился, потому что я ей никогда не нравилась, и если вы поженитесь… – Я замолчала, чтобы все-таки не разрыдаться.
Если вы поженитесь, то я потеряю тебя навсегда.
А потом еще: и на ком бы ты ни женился, я потеряю тебя навсегда.
– Я знаю, что это очень эгоистично, – сказала я. – Но дело не только в этом. Я правда думаю, что ты заслуживаешь гораздо лучшего. Для кого-то Сара наверняка будет отличной женой, но не для тебя. Алекс, да она даже караоке не любит.
На последнем предложении я все-таки жалко расплакалась, и Алекс честно попытался спрятать улыбку. Затем он осторожно высвободил свою руку, чтобы приобнять меня за плечи и легонько прижать к себе, и я изо всех сил постаралась на налегать на него слишком сильно, боясь потревожить его спину.
Эта его травма оказалась неплохим буфером между нами – хоть и Алекс, конечно, вряд ли бы разделил мое мнение, учитывая, сколько страданий она ему доставляет. Каждый раз, когда мы соприкасаемся, мою кожу словно начинает покалывать электричеством, а нервы как будто искрят, требуя продолжения. Вот Алекс поцеловал меня в макушку – и по голове немедленно растекается теплое волнующее чувство, медленно охватывающее все тело.
Я заставила себя подавить воспоминания о том, что эти губы делали в Хорватии.
– Я не так уж и уверен, что заслуживаю лучшего, – сказал Алекс, выдергивая меня в реальность. – Когда я запустил Тиндер, он мне чуть ли средний палец не показал.
– Серьезно? – Я выпрямилась. – У тебя есть Тиндер?
Он закатил глаза:
– Да, Поппи. Дедушка завел себе Тиндер.
– Дай посмотреть!
Уши у него немедленно покраснели.
– Ну уж нет, спасибо. Я не в настроении, чтобы меня раскритиковали по всем фронтам.
– Я могу тебе помочь, Алекс, – продолжила настаивать я. – Я – гетеросексуальная женщина. Я знаю, как оценивать профили мужчин в Тиндере. Я могу понять, что ты делаешь не так.
– Я и без того знаю, что делаю не так – пытаюсь завести постоянные отношения через приложение для знакомств.
– Ну, это и так очевидно, – сказала я. – Но, может, у тебя есть и другие проблемы.
Алекс вздохнул.
– Ладно, – он вытащил телефон из кармана и вручил его мне. – Но будь со мной помягче, Поппи. Нынче я очень раним.
И он сделал то самое лицо.
Глава 17
Семь летних сезонов назад
Новый Орлеан.
Алекса интересовала местная архитектура: его завораживали все эти старинные здания, разноцветные, словно коробка восковых мелков, изящные кованые балкончики и вековые деревья, растущие прямо посреди тротуара. Своими корнями они вгрызались в бетон, кроша и ломая его, будто сухую землю. Деревья росли здесь, когда никаких улиц еще не существовало, и наверняка продолжат расти, когда их снова не станет.
Меня же куда больше привлекали необыкновенные местные магазинчики, так и пышущие китчем, и алкогольные коктейли с крошкой из колотого льда.
К счастью, и того и другого здесь было предостаточно.
Я была невероятно рада, что мне удалось найти большую квартиру-студию совсем недалеко от Бурбон-стрит. Выглядела она весьма неплохо: паркет из темного дерева, деревянная же тяжелая мебель, стильные голые кирпичные стены, на которых висели яркие картины, изображающие джазовых музыкантов. Кровати, правда, выглядели дешевыми, но зато широкими. Словом, здесь было чисто, симпатично, и вдобавок ко всему отлично работал кондиционер. Возможно, работал он даже чересчур хорошо: в конце концов нам с Алексом пришлось немного его прикрутить, чтобы не стучать зубами каждый раз, когда мы возвращались домой с жаркой летней улицы.
Деятельность наша в Новом Орлеане была довольно примитивна: в основном мы просто гуляли, ели, пили, смотрели и слушали. Разумеется, примерно этим мы занимались в каждой из наших поездок, но в Новом Орлеане наша обычная стратегия вышла на новый уровень по одной простой причине: баров и ресторанов тут было просто великое множество. Стройными рядами они стояли друг за другом чуть ли не на каждой улице, а мимо сновали люди, держащие в руках разноцветные ярко-неоновые стаканчики с чем-нибудь вкусным.
Ходить по городу было тем еще приключением – ты никогда не знал, что ждет тебя за поворотом. Один квартал источал вкусный запах чего-нибудь жареного, доносящийся из ближайшего гриль-бара, а следующий квартал пах уже гнилью и плесенью. Воздух здесь был влажным, и стойкий запах сточных вод пропитал улицы.
По сравнению с большинством других американских городов, Новый Орлеан выглядел таким старым и древним, что я представляла себе, будто мы нюхаем мусор еще времен восемнадцатого века, и каким-то чудом это помогало мне терпимее относиться к вони.
– Мы словно идем по гигантскому вонючему рту, – неоднократно жаловался Алекс на влажность и запах. С тех пор каждый раз, когда в воздухе повисал запах канализации и гниющих отходов, я думала о еде, застрявшей между зубами.
Но надолго запах никогда не задерживался. Иногда его уносил порыв свежего ветра, иногда – перебивал запах кухни, когда мы проходили мимо очередного ресторанчика с настежь открытыми дверьми, а иногда мы заходили за угол и вдруг оказывались в чудесном переулочке, где балконы домов утопали в ярких фиолетовых цветах.
К тому же у меня к этому времени уже выработалась некоторая толерантность. Я жила в Нью-Йорке уже пять месяцев, и летом в подземке пахло ничуть не лучше. За последние два месяца я видела трех разных людей, решивших отлить прямо на ступеньках у входа в метро. Причем одного из этих людей я второй раз поймала за тем же занятием всего лишь неделю спустя.
Я люблю Нью-Йорк, но сейчас, блуждая по улицам Нового Орлеана, я размышляла, могло бы мне понравиться жить здесь так же, как нравилось там. Может быть, мне понравилось бы даже больше. Если бы это значило, что Алекс может приезжать чаще, то точно понравилось бы больше.
Пока что он навещал Нью-Йорк только один раз – в летние каникулы после своего первого учебного года в магистратуре. С собой на машине он привез целую кучу моих вещей, оставшихся в Линфилде, которые мы распихали по моей небольшой квартире в Бруклине. В последний день, перед самым его отъездом, мы сидели вместе и пытались сопоставить наше расписание, обсуждая, когда сможем увидеться в следующий раз.
Когда настанет пора летнего путешествия, что очевидно. Возможно (но вряд ли) на День благодарения. На Рождество, если мне удастся взять выходной в ресторане, где я работала официанткой. Но всем хотелось взять выходной на Рождество, так что я предложила ему вместо этого отпраздновать Новый год. В конце концов мы с Алексом сошлись на том, что решить все это можно ближе к делу.
Когда мы наконец встретились, то ни словом не обмолвились обо всех наших несбывшихся планах. В чем вообще смысл думать о том, что я скучаю по Алексу, когда мы прямо сейчас проводим время вместе? Это было бы просто бессмысленной тратой времени.
– По крайней мере, – пошутил он, – мы всегда будем видеться хотя бы во время Летних Путешествий.
Мне пришлось в срочном порядке решить, что это и правда утешающая мысль.
Мы бродили по городу весь день, с самого утра и до поздней ночи. Мы исходили вдоль и поперек Бурбон-стрит и Френчман-стрит, и Канал-стрит, и Эспланаде-авеню. Последняя улица больше всего заворожила Алекса своими величественными старыми домами, окруженными разросшимися клумбами и выгоревшими на солнце пальмами, растущими вперемежку с корявыми старыми дубами.
Мы сидели на открытой веранде кафе и ели воздушные пончики, посыпанные сахарной пудрой, мы часами шатались по орлеанскому французскому рынку, рассматривая разнообразные безделушки (брелоки для ключей, выполненные в форме головы аллигатора, кольца с лунным камнем и все такое прочее), мы проходили мимо пекарен, пахнувших свежеиспеченным хлебом, фермерских магазинчиков и кондитерских, в которых продавались чудесные маленькие пирожные с пралине, украшенные кусочками киви и клубники. Сверху конструкцию лихо венчала выдержанная в бурбоне вишенка.
Если мы заходили в бар, то непременно выпивали коктейль «Сазерак», «Дайкири» или «Ураган». Когда я попыталась заказать джин с тоником, Алекс тут же драматично провозгласил: «Важно придерживаться одной и той же тематики!» С тех пор ничего другого заказывать не позволялось, и этого правила мы придерживались всю неделю.
Из этого правила даже родились наши новые отпускные альтер эго.
Мы решили, что теперь нас зовут Глэдис и Кит Вивант, и мы – звездная парочка прямиком с Бродвея. Актеры до глубины души, преданные своему делу настолько, что даже набили себе парные татуировки – надпись «Весь мир – это сцена!».