Я-то ожидала, что Дани максимум предоставит мне список каких-нибудь интересных национальных парков и, может быть, назовет парочку баров. В целом это она тоже сделала – в своем первом письме. Но письма так и не заканчивались: каждый раз, когда Дани вспоминала еще о чем-то, что нам «совершенно необходимо увидеть!», моя коллекция пополнялась очередным списком.
В своей речи она часто использовала восклицательные знаки. Я всегда считала, что люди слишком увлекаются восклицательными знаками в попытке казаться дружелюбными и продемонстрировать свой жизнерадостный настрой, но каждое предложение Дани почему-то читалось как команда.
«Обязательно закажите аквавит!»
«И убедитесь, что пьете его при комнатной температуре! Можно вместе с пивом!»
«Заедьте за аквавитом комнатной температуры по дороге в музей драккаров! НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕ ПРОПУСТИТЕ!»
Каждый новый восклицательный знак словно бы ввинчивался мне прямо в мозг. Я бы, наверное, боялась нашей грядущей встречи, но каждое письмо Дани подписывала «люблю, целую», и это было абсолютно очаровательно. Так что я не сомневалась: Дани нам понравится. Ну или она понравится мне, а Алекса приведет в ужас, точно тут не скажешь.
Так или иначе, я еще никогда в жизни так не предвкушала грядущую поездку.
В Швеции был один отель, полностью сделанный изо льда. Назывался он (по некоей совершенно необъяснимой причине) «Ледяной отель». Наш с Алексом скромный бюджет ни за что не позволил бы там остановиться, если к делу не подключится финансирование «О + П». Я неистово потела все утро перед грядущим совещанием со Свапной – и, естественно, не потому что мне было жарко, а потому что я ужасно нервничала. Конечно, Алекс не будет устраивать трагедию, если нам придется поехать на очередной жаркий пляжный курорт, просто с тех пор, как я прознала об этом ледяном отеле, мне очень хотелось показать его Алексу. Я знала, что для него это будет идеальным сюрпризом.
На совещании я рассказала об идее для своей статьи с названием «Где остыть в жару», и глаза Свапны одобрительно сверкнули.
– Вдохновляюще, – произнесла она. Несколько моих более опытных коллег-журналистов тихо повторили это слово, передавая его по цепочке. Я не так давно работала в редакции, чтобы понимать, что именно она имеет в виду под этим словом, но я уже знала, что Свапна презирает все трендовое, так что я догадалась, что «вдохновляюще» – это прямая противоположность слову «тренд».
Словом, Свапна всецело поддержала мою идею, а это значило, что теперь мне разрешено тратить немыслимое количество денег. Конечно, технически я не могла купить Алексу билет на самолет или оплатить обед, да даже билет в музей мне ему покупать было запрещено, но в путешествии от имени «О + П» есть одно неоспоримое преимущество – все всегда тебе рады. Тебе приносят шампанское, которое ты не заказывала, в ресторане тебе обязательно подадут комплимент от шеф-повара, и в целом жизнь становится немножко ярче и проще.
Еще, конечно, с нами в поездку должен будет отправиться фотограф. Но пока все встреченные мной фотографы были как минимум приятными в общении людьми, а часто – так и вовсе веселыми ребятами, а самое главное, что в поездке они, как и я, предпочитали наслаждаться своей независимостью. Мы встречались, обсуждали предстоящие съемки, а потом расходились по своим делам. И хоть я еще не работала с фотографом, которого мне поставили в пару – все эти полгода у нас совершенно не совпадал график, – особо я на этот счет не волновалась. Гаррет, наш новый журналист, сказал, что Трей просто отличный парень, и я была склонна верить ему на слово.
До поездки оставалось несколько недель, и все это время мы с Алексом оживленно переписывались, хотя и ни разу не обсудили предстоящее путешествие. Я сразу сказала, что обо всем позабочусь и что вообще это сюрприз, и если он что-нибудь о нем узнает, то весь эффект пойдет насмарку. Алекс не спорил. Вместо этого он постоянно рассказывал о своей маленькой черной кошке, Фланнери О’Коннор. Мой телефон был полон фотографий, изображавших, как она сидит в ботинке, как выглядывает из кухонного шкафчика и как растянулась во всю свою маленькую длину на книжной полке.
«Она напоминает мне тебя», – иногда говорил он.
«Это из-за когтей?» – спрашивала я в ответ. Или «Это из-за клыков?», или «Это из-за блох?», и каждый раз Алекс отвечал мне одним и тем же коротким сообщением, состоящим из двух слов:
«Крошечный боец».
Каждый раз в моем животе разливалось приятное теплое ощущение, а сердце в груди начинало трепетать. В голове у меня всплывало одно и то же воспоминание: как Алекс накидывает мне на голову капюшон, плотно затягивает завязки, и, широко улыбаясь, тихо шепчет: «Какая ты миленькая».
За неделю до поездки я то ли подхватила ужасную простуду, то ли у меня началась совершенно дикая аллергия на пыльцу. Нос у меня был постоянно забит, и единственным исключением были те моменты, когда из него начинало течь. Горло болело, словно ободранное наждачкой, и во рту стоял неприятный привкус. Голова ныла, словно что-то распирало ее изнутри, и каждое утро я вставала с постели, чувствуя себя абсолютно вымотанной. Но жара у меня не было, а осмотревший меня доктор сообщил, что горло у меня в порядке и никаких признаков ангины нет, так что я продолжила работать. До вылета мне нужно было переделать еще массу дел, не важно, кашляю ли я каждые пять минут или нет.
За три дня до вылета мне приснился сон: будто бы Алекс звонит, чтобы рассказать, что он вновь сошелся с Сарой и не может поехать со мной в отпуск.
Я проснулась, чувствуя подступившую к горлу тошноту. Весь день я тщетно пыталась выбросить этот сон из головы.
В полтретьего дня Алекс прислал мне фотографию Фланнери.
«Ты вообще скучаешь по Саре?» – спросила я.
«Иногда, – ответил он. – Но не особо».
«Пожалуйста, не отменяй нашу поездку», – попросила я, потому что сон серьезно давил мне на нервы.
«Почему я вдруг должен отменить нашу поездку?» – спросил он.
«Не знаю, – сказала я. – Просто я очень боюсь, что это произойдет».
«Для меня Летнее Путешествие – это главное событие в году», – написал Алекс.
«И для меня тоже».
«Даже сейчас, когда ты и так все время путешествуешь? Тебе еще не надоело?»
«Мне это никогда не надоест, – написала я. – Ничего не отменяй».
Он прислал мне еще одну фотографию Фланнери О’Коннор, сидящей в его уже сложенном чемодане.
«Крошечный боец», – написала я.
«Я ее очень люблю», – сказал Алекс, и хотя я знала, что он говорит о своей кошке, мое тело все равно охватило теплое, трепещущее чувство.
«Не могу дождаться, когда тебя увижу», – написала я. Почему-то внезапно эта совершенно обычная фраза показалась мне невероятно смелой и даже рискованной.
«Я знаю, – написал он в ответ. – Я только об этом и думаю».
В ту ночь я долго не могла уснуть. Просто лежала в кровати, а в голове у меня бесконечно крутились лихорадочные мысли, словно заезженная пластинка.
Когда я проснулась утром, то поняла, что у меня и правда лихорадка. Что горло у меня опухло и болит куда сильнее, чем раньше, что в голове у меня глухо пульсирует боль, что дышать мне тяжело, что ноги у меня болят, и я никак не могу согреться, сколько бы одеял я на себя ни натягивала.
Если поначалу я надеялась, что если сегодня я отдохну, то на следующее утро мне станет лучше, то к вечеру стало окончательно ясно, что завтра я ни за что не смогу сесть в самолет. У меня была температура под тридцать девять.
Мы забронировали кучу всего, и было уже слишком поздно, чтобы нам оформили возврат. Завернувшись в одеяло и трясясь в ознобе, я написала Свапне на рабочую почту письмо, в котором объяснила сложившуюся ситуацию.
Я не знала, что мне делать. Не знала, не уволят ли меня за это.
Если бы я не чувствовала себя настолько отвратительно, я бы расплакалась.
«Завтра же утром сходи к врачу», – сказал мне Алекс.
«Может, у меня просто простуда обострилась, – написала я. – Может, если ты полетишь без меня, то я смогу через пару дней присоединиться».
«Ты уже давно болеешь. Тебе бы не стало настолько плохо из-за обычной простуды, – возразил он. – Пожалуйста, Поппи, сходи к врачу».
«Я схожу, – пообещала я. – Мне так жаль».
Тогда я и заплакала. Потому что если я не смогу отправиться в эту поездку, то, скорее всего, я не увижу Алекса еще целый год. Написание докторской и работа учителем отнимала почти все его свободное время, а я так часто ездила в командировки, что уже почти не жила в своей собственной квартире. В Линфилд я заглядывала и того реже. На это Рождество маме удалось убедить папу приехать ко мне в Нью-Йорк, и даже братья согласились заглянуть на денек-другой. Это было и впрямь удивительно – с тех пор, как они переехали в Калифорнию (Паркер устроился писать сценарии для сериалов в Лос-Анджелесе, а Принс теперь работал в игровой компании в Сан-Франциско), они наотрез отказывались посещать Нью-Йорк, словно подписав рабочие контракты, заодно поклялись вступить в извечную борьбу между нашими двумя штатами.
Когда я заболевала, то каждый раз мечтала очутиться в Линфилде. Просто лежать в своей детской комнате, завернувшись в бледно-розовое одеяло, которое сшила мама, когда была мною беременна, и рассматривать стены, заклеенные винтажными постерами о путешествиях. И чтобы мама приносила мне горячий суп, и подавала градусник, и проверяла, пью ли я достаточно воды, и давала мне ибупрофен, чтобы сбить температуру.
В такие моменты я ненавидела свою минималистичную обстановку. Я ненавидела нескончаемый гул городского шума, проникающий сквозь стекла и эхом отражающийся от стен. Я ненавидела светло-серое постельное белье, которое так долго выбирала. Я ненавидела свою аккуратную мебель, косящую под датский стиль, которая появилась в моем доме с тех пор, как я устроилась на работу и стала Большой девочкой – так меня теперь называл папа.
Я хотела, чтобы меня окружали безделушки. Хотела абажур в цветочек, и чтобы на клетчатом диване, укрытом колючи