Мы позабыли о всем том, что не успели друг другу сказать, потому что это больше было не важно. Вот что нам сейчас было нужно.
Мне нужно было больше Алекса.
Я потянулась к его ремню – потому что, конечно же, он носит ремень, – но он схватил меня за запястье и отступил назад. Губы у него поджались, волосы растрепались – да Алекс весь был растрепан, но это ему удивительно шло.
– Мы не можем этого сделать, – хрипло сказал он.
– Не можем? – Я почувствовала себя так, словно с размаху врезалась в стену. Словно вокруг моей головы теперь летают маленькие мультяшные птички, пока я отчаянно пытаюсь понять смысл его слов.
– Мы не должны, – исправился Алекс. – Мы пьяны.
– То есть для того чтобы целоваться, мы не слишком пьяны, но для того чтобы переспать – слишком? – уточнила я, чуть не рассмеявшись от абсурдности ситуации. А может быть, от разочарования.
Рот Алекса искривился.
– Нет, – сказал он. – Я имел в виду, что мы вообще не должны были всего этого делать. Мы оба выпили, мы не можем ясно мыслить…
– Угум. – Я отстранилась от него и принялась поправлять пижаму. Мне было так неловко, что я ощущала это физически, словно меня ударили в живот. У меня заслезились глаза. Я поднялась с пола, и Алекс встал вслед за мной. – Ты прав, – сказала я. – Это была плохая идея.
Алекс выглядел совсем несчастным.
– Я просто хочу сказать, что…
– Я поняла, – быстро оборвала я его. Нужно было залатать дыру, пока лодка не набрала еще больше воды. Я допустила большую ошибку, поддавшись своим чувствам, и теперь мы рисковали всем, что у нас было. Было необходимо как-то убедить Алекса, что все в порядке. Что на самом деле мы только что не облили бензином нашу дружбу и не поднесли к ней зажженную спичку. – Давай не будем раздувать из мухи слона, ладно? Ничего особенного не случилось. – Я и сама почти в это поверила. – Как ты и сам сказал, мы выпили бутылки по три вина каждый. Мы не могли ясно мыслить. Давай просто сделаем вид, что ничего не было, хорошо?
Алекс пристально смотрел на меня, и я не могла прочитать выражение его напряженного лица.
– Думаешь, ты сможешь это сделать?
– Конечно, Алекс, – сказала я. – Мы же столько всего пережили вместе. Разве это может изменить одна пьяная ночь?
– Хорошо, – сказал он. – Ладно, – немного помолчав, он пробормотал: – Мне пора спать.
Потом он постоял еще мгновение, не сводя с меня взгляда, пожелал мне спокойной ночи и выскользнул за дверь.
Я решила, что, когда мы снова увидимся, лучше не поднимать эту тему. Лучшее, что я могла сделать, – это притвориться, что действительно забыла о случившемся. Доказать, что все в порядке и что между нами ничего не должно измениться.
Когда мы добрались до аэропорта – снова втроем: я, Бернард и Алекс – и Бернард отлучился в туалет, мы впервые остались наедине за весь день. Алекс откашлялся:
– Прости за прошлую ночь. Я знаю, я это все начал, и… Этого не должно было произойти.
– Да правда, ничего страшного не случилось, – сказала я.
– Я знаю, что ты все еще переживаешь из-за Трея, – пробормотал он, глядя в сторону. – Я не должен был…
Интересно, если бы я сейчас призналась, что почти совсем не думала о Трее последние недели, успокоило бы это его или сделало все еще только хуже?
Что прошлой ночью я вообще не думала ни о ком, кроме Алекса?
– Это не твоя вина, – сказала я. – Мы оба это допустили, и это не должно что-то менять, Алекс. Мы просто друзья, которые однажды поцеловались по пьяни.
Несколько секунд он молча меня рассматривал.
– Хорошо, – сказал он.
Алекс не выглядел так, как будто у него все хорошо. Он выглядел так, будто сейчас предпочел бы не говорить со мной, а сидеть на всемирном съезде саксофонистов, проходящем по соседству со сходкой серийных убийц.
Сердце у меня болезненно сжалось.
– Значит, у нас все в порядке? – спросила я, отчаянно желая, чтобы так и было.
Но тут к нам вернулся Бернард и принялся рассказывать очередную историю, на сей раз о туалете в аэропорту, который кто-то закидал туалетной бумагой – случилось это в воскресенье, в День матери, если кому-то интересно узнать конкретную дату, – и мы с Алексом почти не смотрели друг на друга.
Когда я вернулась домой, что-то удерживало меня от того, чтобы ему написать.
Он сам мне напишет, думала я. И тогда я пойму, что между нами все в порядке.
После недели молчания я отправила ему непринужденное СМС о том, как увидела в метро футболку со смешной надписью, но все, что он мне ответил, было: «Ха» и больше ничего.
Спустя две недели я спросила:
«Ты в порядке?»
А он ответил:
«Прости. Был очень занят. А ты?»
«Конечно», – написала я.
Алекс продолжал оставаться занятым. Я тоже. На этом все и закончилось.
Я всегда знала, что мы не просто так никогда не переступали эту границу. Один раз мы позволили нашему либидо взять верх, и теперь он даже не мог смотреть на меня. Не мог написать мне в ответ.
Десять лет нашей дружбы было спущено в унитаз только для того, чтобы я узнала, каков на вкус Алекс Нильсен.
Глава 34
Этим летом
Я не могла перестать думать о нашем первом поцелуе. Не о том, что случился на балконе Николая, а о том, что произошел два года назад в Хорватии. То, как я помнила случившееся все это время, и то, как я воспринимала это сейчас, различалось радикально.
Я думала, Алекс жалел о том, что случилось. Теперь я понимала, что он жалел о том, как именно это случилось. О том, что мы были пьяны, что он не мог точно понять моих намерений. Что я сама не знала, какие у меня намерения. Он боялся, что для меня это все было чем-то несерьезным, а я притворилась, что так оно и есть.
Все это время я думала, что Алекс меня отверг. А он думал, что я легкомысленно и безразлично обошлась и с ним, и с его чувствами. Мне было больно даже просто думать о том, как сильно я его ранила, и хуже всего было то, что он, возможно, был прав.
Потому что, хоть этот поцелуй и имел для меня значение, нельзя сказать, что я обдумала все до конца. Ни в первый раз, ни сейчас в отличие от Алекса.
– Поппи? – Свапна наклонилась над моим рабочим столом. – У тебя найдется минутка?
Я оторвалась от бессмысленного разглядывания сайта, посвященного туризму в Сибири, – этим я занималась последние сорок пять минут. Как выяснилось, Сибирь и правда очень красива. Идеально подойдет для самоизоляции, если у вас когда-нибудь возникнет такая необходимость.
Я свернула браузер.
– Да, конечно.
Свапна оглянулась через плечо, проверяя, кто еще сегодня работал в редакции.
– Не против будешь прогуляться?
С тех пор, как я вернулась из Палм-Спрингс, пришло две недели, и для наступления осени было еще рановато, но день в Нью-Йорке сегодня выдался прохладным. Свапна сняла с вешалки свое пальто-тренч от «Берберри», я надела свое винтажное пальто в елочку, и мы отправились в кофейню за углом.
– Итак, – произнесла она. – Я заметила, что ты в последнее время чем-то угнетена.
– О.
Я-то думала, что мне неплохо удается скрывать свои чувства. Как минимум я занималась спортом часа по четыре в сутки, поэтому ночью спала как убитая, а потом просыпалась утром, все еще чувствуя себя совершенно разбитой. Благодаря этому я слишком уставала, чтобы думать о том, когда Алекс наконец решит ответить на мой звонок или перезвонит мне в ответ.
Я старалась не думать и о том, почему моя работа вдруг начала казаться мне настолько же утомительной, насколько работа барменом в Огайо. У меня больше ничего толком не выходило так, как надо. Весь день напролет голос в моей голове постоянно произносил одну и ту же фразу, будто отчаянно и безрезультатно пытаясь выговориться и навсегда выкинуть ее из головы: мне сейчас тяжело.
Это было сильным преуменьшением – точно так же, как сильным преуменьшением было: «Я заметила, что ты в последние время сильно угнетена», но каждый раз, когда эта фраза возникала у меня в голове, в сердце мне словно втыкали нож.
Мне сейчас тяжело, отчаянно думала я по тысяче раз на дню. Каждый раз, когда я пыталась понять, отчего, почему мне так тяжело, голос в голове отвечал: от всего.
Я чувствовала, что совершенно не состоялась как взрослый человек. Когда я окидывала взглядом редакцию, то видела, как все мои коллеги печатают, решают по телефону рабочие вопросы, делают заказы, редактируют документы. И я знала, что они в своей жизни проходят как минимум через те трудности, что и я, и от этого я только острее чувствовала, как же мне тяжело справиться с хоть чем-то.
Самостоятельно жить и отвечать за себя казалось мне в данный момент абсолютно непреодолимым испытанием. Иногда я соскабливала себя с дивана, запихивала в микроволновку замороженный обед, и пока ждала, когда сработает таймер, думала: мне придется делать то же самое завтра, и послезавтра, и послепослезавтра. До конца своей жизни мне каждый день придется самостоятельно решать, что я буду сегодня есть, а потом разогревать еду. Не важно, как плохо я себя чувствую, насколько устала или как сильно стучит боль у меня в висках. Даже если у меня будет температура под сорок, мне все равно придется взять себя в руки и приготовить хоть какую-то еду, чтобы не умереть от голода.
Я, конечно, не стала ничего этого говорить Свапне. Потому что: а) она моя начальница, б) я не знаю, смогу ли я облечь все эти мысли в связную речь; в) и даже если я смогу, это было бы слишком унизительно – признать, что я чувствую себя в точности как самый ужасный стереотип о бездарном, меланхоличном и потерянном поколении миллениалов, которых так ненавидит весь мир.
– Пожалуй, я действительно немного угнетена, – сказала я вместо всего этого. – Но я не знала, что это влияет на мою работу. Я буду больше стараться.
Свапна остановилась, развернулась на каблуках и нахмурилась.
– Я говорю не только о работе, Поппи. Я лично заинтересована в тебе и твоем развитии.